Осколки одного целого

Тору кажется, что еще глоток — и его вывернет. Желчью, спиртным, а еще наверняка чистой, незамутненной болью, вперемешку с отчаянием. К чертям собачьим все, он попросту не знает, как жить дальше. Как быть? Существовать, без сил противиться реке времени и ждать, когда нить оборвется? В Вальхалле ему больше нет места. В небесный чертог не забирают тех, кто сдался, покорно опустив голову, уйдя в пучину, похоже, что навсегда. Слова Таноса приговором отдаются в голове, не затихая ни на секунду, а тяжесть секиры в огрубелых ладонях и нелегкие капли густой крови, медленно окрашивающие землю, не делают балласт на душе легче. Виски ломит, и сердце из груди вырывается, болезненно в отчаянной безысходности. Как унять рвущую на части боль, затмевающую сознание? Как смириться с тем, что в этот раз Локи, чертов засранец, выбирающийся из самых небывалых невзгод с улыбкой хитрющей, колкой, любимой, навеки ушел. Тор не помнит, как добрался до хижины на краю, как заливался, морщась, дешевым пивом, водкой, чем-то, что даже опознать на вкус не мог. Мстители благородно не прекращали защищать все, до чего могли дотянуться, спасали планету, как делали это всегда. А Тор как будто потерял нить, которая вела его. Асгард превратился в крохотное рыбацкое селение, мать, отец мертвы. И Локи… Его имя даже спустя недели, месяцы отдавалось бритвенно острой болью, током проходящей по каждой клеточке тела. Локи… Иногда Тор, как мазохист, повторял про себя его имя. Сам не знал для чего: может, чтобы не забыть в череде одинаково пьяных, жутких дней. Может, чтобы вспышка жуткого и перманентного «скучаю» поразила шоковым разрядом мозг. Раз за разом с рвением безумца воссоздавал в памяти острые черты лица, глаза — такие невероятно зеленые, что все краски вокруг меркнут, губы, которые однажды так рядом были, которые Тор успел попробовать на вкус. Ему теперь те секунды кажутся галлюцинацией, навеянной больным, лихорадочным сознанием. Призрачным миражом, ровно как и мягкая, такая теплая впервые улыбка Локи и тихое: «я здесь». Как блеск потемневших глаз и сорванное дыхание, требовательные руки, притягивающие ближе, яркий румянец на бледных щеках. Он плещет ледяной водой в лицо, зажмуривается крепко, чертыхаясь вслух. Он не хочет помнить Локи, ему нужно вытравить его лицо из воспоминаний, выкорчевать жгучее, ноющее чувство, не дающее спать по ночам. Ему бы перестать сдавливать в горле крик сухого, невыносимого одиночества, выкручивающего наизнанку, рвущее легкие, не давая дышать. Тор бы с удовольствием стер красивое лицо из памяти, не помнил бы подколов, предательств, долгих взглядов, он бы с упоением закрашивал каждую секунду черным, чтобы не знать его. Но кем бы он тогда стал? Локи, паршивец, под кожу въелся, незаменимым стал, частью жизни, в сердце вплавился и ничего с этим не поделаешь. Не помнить его, как быть без рук и ног — жить можно, но выть хочется от фантомных болей, когда кажется, что все как раньше. Без Локи-то Тор уже и не Тор вовсе. Так, тень былого, прошедшего когда-то давно, только пепел. А Тору кажется частенько. Когда только-только от беспокойного сна отходит, еще на грани сознания и царства Оле Лукойе*, на короткий миг кажется, будто Локи тут, совсем рядом. Выйдет из-за угла, ехидно улыбаясь, коротко выдохнув: «не ждал, братец?». Но этого не происходит. И каждый раз бьет все больнее наотмашь по лицу, сильнее в солнечное сплетение, в сознание. Больше не улыбнется: хитро и ярко, как короткий солнечный лучик сквозь пасмурные тучи. Не посмотрит с вызовом, насквозь видя Тора. Не провернет фокус ни один, — последний не удался и все тут. Пять лет чередой невыносимо долгих дней протекают рекой. Море алкоголя не заглушает боль, неутихающим штормом бушующую внутри, осколками броню раз за разом жестоко раня. Одинсону кажется, что это никогда не кончится, бессмертие впервые ощущается грузом невыносимым, многотонным на плечах. К чертям оно, если за плечом нет такого родного подлеца, стращающего улыбкой в уголках губ? Мстители, как обычно, как шторм посреди тиши на море. Вещают что-то о спасении, о возможности, вот только Тор трусит. Впервые удерживает себя цепями ржавыми, нутро оплетя, только бы снова не попасться на это, только бы снова не угодить в сети самого опасного чувства во всех девяти мирах — надежде. И пусть по жилам вместо крови текут молнии да гром, надежда, как песчинка в самом точном механизме, способна разрушить, низвести в пустоту, Тор знает, чувствует это. Сколько раз уже бывало, столько и рассыпался на части. Больше не хочет. Врет. Ради Локи, он ведь и в огонь, и в воду, и снова против Хелы, да хоть голыми руками на Таноса. Это и страшит хуже смерти и небытия. Ради Локи Тор ведь готов мир в пепел, всех вместе взятых с собой в том числе, а он ведь должен наоборот, он ведь благородный, достойный. Кому он лжет, давно все уже не так, как было раньше. Все давно уже полетело в тартарары, к чертям и Хеле прямиком. Тор смотрит исподлобья, хмурится, кулаки сжимает, напрягшись, как натянутая струна лука. Стоит ли, нужно ли… хватит ли сил? Сумеет он снова отдать себя всего, на этот раз последнее вывернув, как из карманов зимнего пальто. Не знает, не уверен, все внутри кричит, что зря, зря, зря, что надо забыть уже, выйти из оцепенения и муторного, тянущего жилы «не хватает». Он ведь не чертов аппарат искусственного дыхания. Пора бы уже Тору «отключиться» и дышать самому. Пора, вот даже шанс добавился. Быть без проблем, без авантюр и приключений, душу выматывающих. Вот она, возможность спасительная, на кончиках пальцев бешеной искрой пляшет, завлекая. — Я в деле. Пути к отступлению отрезаны, ходы перекрыты, на попятную уже не пойдешь. Только вот почему-то внутри все переворачивается в решительной готовности, и Тор ощущает, что впервые за все пять лет чувствует себя собой прежним. И ему это нравится. Каждая секунда тянется густой смолой, хочется прорваться, быстрее уже туда, в гущу самую и с головой в омут, увидеть наконец блеск изумрудных глаз и изгиб тонких, манящих губ. И одновременно внутренности скручивает в спазме, иррациональном испуге почти паническом, несвойственным Тору никогда и нигде. Он ведь против Хелы, Таноса, да кого угодно только на браваде да стержне стальном, несгибаемом. А тут к Локи и дрожь пробирает нечеловечески сильная, сводящая с ума, застилающая глаза пеленой неуверенности. Снова вечный вопрос: стоит ли того? И шаг за шагом все легче, бросаться со скалы лучше с разбегу и Тор делает это. В бурлящую реку времени, сжав зубы, глубоко вздохнув. Он справится, как всегда справлялся. Теперь уж точно, а если и нет, то так тому и быть. Один свидетель, он пытался. Дальше — быстро. Разобраться не успевает, только вдох сделан — и вот уже в родных стенах теперь уже разрушенного дома. Так непривычно, так неуловимо прекрасно, что хочется здесь навсегда и без будущего. Гонит мысль. Ему бы за камнем быстрее и прочь отсюда, но нутро воет волком, умоляет хоть глазком взглянуть на него такого живого. Такого настоящего. Енот что-то болтает, а Тор не в силах больше держаться, шепчет «на секунду, всего на одну» и срывается с места, привычными коридорами узкими, в нетерпении ускоряясь то и дело. Дыхание давно к чертям собачьим сорвалось, а сердце отбивает ритмы неведанные. Вот-вот, еще поворот и все… Тор замирает, иступлено, жадно смотря на него. На Локи, от нечего делать подбрасывающего какую-то деталь. На темные волосы, разметавшиеся по подушке, на острые черты лица, запоминающийся, исключительно красивый профиль, Тор ведь знает, такого профиля не видел нигде, хоть и искал в каждом мимо пролетающем, проходящем, отчаянно, также как и сейчас разглядывает. Каждую, блять, мелкую деталь. Чтобы насмотреться, если вдруг не выгорит с перчаткой по новой. Тору бы ближе, кожа к коже, губы — к губам, чтобы еще и надышаться, прикоснуться так, как никогда не позволял себе даже в мыслях, еще бы поцеловать жарко, крепко, не отпускать от себя и забрать из чертового прошлого. Ему бы схватить Локи в охапку и не отпускать на этот раз уже никогда. Тор не думает. Он делает неосторожный шаг к невидимой преграде, не отрывая глаз. Один. Гребаный. Шаг. Локи на скамье резко голову поворачивает, ловит взгляд, на губах расцветает такая знакомая улыбка. Настолько, что сердце болью рвет на части, заставляя чертыхнуться под нос и обратно на шаг. — Соскучился, братец? Локи поднимается легко, элегантно, как, впрочем, и всегда. Не устает удивлять своей кошачьей грацией, взглядом долгим, внимательным из-под ресниц и плавным движением скрещенных на груди рук. Тор не может слова сказать. Он смотрит, как впервые видит. Впервые по-другому, иначе с того момента на корабле с новым асгардом. Впервые спустя пять долгих лет, которые стали вечностью. — Когда же ты успел сменить прическу? И глаз? — взгляд Локи не упускает ни одной детали, скользит, пристально вглядываясь, задумчиво, прицельно. Губы складываются в удивленную «о», а в глазах искрой проносится понимание или, скорее, намек на него. — Ты другой. Не уточняет, констатирует, с интересом, присущим Локи, ждет объяснений, а Тор все сглотнуть тяжелый ком в горле не может. Все пытается не броситься навстречу, заключив в объятия. Этот Локи не поймет. Этот нож в спину, да с усмешкой хитрой, красивой, как чертов ад. — Другой, — эхом хрипит Тор, не отводя взгляд. — Красноречиво, — тянет, издевательски бровью четко очерченной ведя. Голову по-птичьи наклоняет, подходя чуть ближе. — Еще что скажешь, или продолжишь стоять истуканом? — Я ведь правда скучал, Локи. Слова слетают с губ прежде, чем Тор подумает, но видеть секунду растерянность и замешательство на лице Локи доставляет немалое удовольствие. Ровно как и быстрые, наспех сотворенные попытки надеть маску обратно. — Все пять лет, как… — Пять лет? Да ты помешался рассудком, Тор, бредишь, будто болен, — он то ли раздражен, то ли сбит с толку, впрочем неважно. Хоть так, хоть так, Одинсон, как безумный наслаждается, смотрит, будто бы в последний раз. Усмехается, сухо, когда Локи резко поднимает голову и взглядом цепким по новой смотрит. — Это невозможно, только если ты не… — Не договаривай. Ты ведь и так знаешь ответ. Тор плюет к чертям на все. У него еще пять минут и живой Локи в двух шагах. Он не может уйти не прикоснувшись, не почувствовав его рядом. Нет, это точно выше его сил. Заходит в камеру, забыв о всяком страхе и волнении. Тор слишком скучал, чтобы сейчас бороться с собой в придачу к вечной войне против строптивости Локи. Тот, впрочем, кажется и не удивлен порыву. Подбородок только вверх вздергивает, прямо в глаза смотрит обдумывая, прищурившись. — Тогда, если мои догадки верны, и ты уже знаешь мой. Хватает за ворот, резко к себе тянет, сталкиваясь губами. Кусает сразу же, срывая крышу Тору напрочь, снося каждый существующий предохранитель, прижимается ближе, яркие искры посылая электрическим импульсом по телу. Тор рычит ему в губы, целует жадно, как путник в пустыне пьет воду, не может остановиться, нацеловать вдоволь, перед тем, как покинуть. Только и может, что хвататься за полы одеяний, притягивая ближе, отчаянно наслаждаясь мгновением, перед тем, как снова покинуть без стопроцентной уверенности увидеться вновь. А Локи, паршивец, будто сам давно хотел, раньше Тора ведь решился, осознал все и теперь пробует на вкус, для него ведь в первый раз, испытывает на прочность, по лезвию ходит. То сам языком в рот врывается, то отстраняет на такие далекие миллиметры, улыбается прямо в губы, знает ведь, что Тор сейчас для него открыт целиком и полностью, что принадлежит ему с потрохами, что не удержится, ради него, Локи, на все пойдет. Отталкивает сам же, резко, неожиданно, так что гусиная кожа по телу проходит. Тор воздух ртом хватает, смотря на Локи — яркого, растрепанного, со зрачками в два раза больше обычного, и насмотреться не может. Картина как в веки врезалась навсегда, наверное. — Что бы со мной там ни случилось, ты ведь вытащишь, Тор? — усмехается коротко, уже не так уверенно, но как будто ближе становится. — Это ведь не прощание? Тор секунду молчит, смотрит ему прямо в глаза долго, тянет, медлит, вглядывается, запоминая. — Ты только дождись этого меня. И мы справимся. Обещаю. Локи кивает. Нехотя, трещиной идет маска, а сквозь нее та улыбка, что на корабле видел перед побоищем Таноса, та улыбка, что до сих пор снится. И Тор понимает — он верит. И сделает все, чтобы сдержать обещание. ________________________________________________________________ * — Оле Лукойе — скандинавский бог сновидений, я позволила себе провести аналогию с устойчивым выражением про «царство Морфея». После Эндгейма я поняла, что обязана написать продолжение по этим двоим. То продолжение, которое им не дали, даже в виде короткой встречи, доли секунды и прощания. Планируется третья часть в скором времени, поддержите отзывами, кексики.