Последний шанс

Команда быстро передвигалась по лесу, стараясь не оглядываться. Зачем, когда ты понимаешь, что противник и без того непозволительно близко? В душе каждый из них знал, что всё, бесполезно скрываться, но все трое упрямо двигались вперёд. Ирука про себя отметил, что со стороны они, должно быть, напоминают кроликов, что бегут от стаи волков – лишь иррациональное чувство страха и призрачная надежда заставляют бежать дальше. Ирука не успевает затормозить, когда капитан замирает, допрыгнув по ветки, и мёртвым грузом валится на землю, Умино почти врезается в него и от неожиданности не успевает подхватить. В голове мелькает мысль: на что похоже первое мгновение смерти? Интересно, приходит ли оно неким облегчением, полной темнотой или же, напротив, яркой какофонией красок? Кисаме страшно смеётся, перерезая чужое горло. Он наслаждается каждой секундой этого. Безумец. Одинокий и никем не понятый, вынужденный стать чудовищем. Чудовищем с грустными глазами и тяжким грузом воспоминаний. Итачи не моралист, он уж точно не станет судить напарника за моменты такой вот «слабости». Он, молча, наблюдает, как Хошигаки превращает труп в кровавое месиво, отдалённо напоминающее человека. Ирука не понимает. Как?! Почему так быстро и легко с ними расправились?! Их же трое! Было трое. Теперь он остался один. Не то, чтобы они были друзьями или хотя бы хорошими знакомыми, но они были ниндзя Листа, а, значит, частью одной огромной семьи. Наверное, поэтому чунин пытается остановить форменное безумие, хоть что-то сделать для умершего товарища, но путь ему преграждает Учиха, легко опрокидывая на спину и стальной хваткой прижимая к земле. - С вами поговорю я, Ирука-сан. Где свиток? Умино готов попасть в руки к психу с огромным мечом в личное пользование, лишь бы не слышать этот безразличный тон и не видеть этих ужасающих алых глаз. Старое, давно забытое воспоминание вспыхнуло в голове: Итачи ведёт маленького Саске в Академию, а все вокруг с благоговением смотрят на юного гения. И Ирука смотрел – с восхищением и лёгкой жалостью. Такой маленький, хрупкий, но уже имеет силу, не подвластную и взрослым. Ирука всегда любил детей и относился к ним с особым трепетом: он ещё тогда, будучи совсем юным, понимал, что такая огромная ответственность непременно должна давить на мальчика, но дальше простых мыслей эта жалость не ушла – он бы в жизни не решился заговорить с Итачи. Должно быть, именно поэтому он и не заметил, что взгляд его не оставался без ответа. Итачи тоже смотрел – с интересом, словно хищник, наблюдал за каждым движением тогда ещё генина. Нельзя было сказать, что Итачи чего-то хотел от Ируки. Нет, тогда он ещё был слишком юн и совершенно не понимал, чего же ему надо от этого забавного паренька со шрамом на переносице и высоким каштановым хвостиком. Зато теперь осознание чётко предстало перед нукенином: эти хриплые вздохи в попытке отвоевать больше воздуха, изгибающееся тело, яростный взгляд. Всё это заставляло и Итачи с каждым разом вдыхать чуть глубже и фокусироваться на глазах пленника, не спускаясь к таким манящим губам, выпирающим ключицам, бёдрам. Ирука попытался было дёрнуться, пнуть обладателя шарингана, но куда ему до гения клана Учиха. Итачи не хочет делать больно простому учителю Академии, от слова совсем. Да, он – высококлассный убийца, профессионал, мастер своего дела, если угодно. Однако мучить ни в чём неповинного и, чего греха таить, совершенно не способного сопротивляться учителя сил совсем не было. Но Учиха знал, что, если он этого не сделает, то за дело возьмётся Кисаме, поэтому сейчас методично сжимал чужое горло, погружая того в очередную иллюзию. Не самую травмирующую сознание, чтобы не убить, но и не дающую возможности вырваться. Ирука морщится, задыхаясь от стальной хватки, упрямо сжимает зубы и молчит. Будь Итачи чуть менее хладнокровным, он бы выругался. Нельзя, чтобы напарник заметил, что Учиха колеблется. Тогда для учителя не останется даже маленькой надежды на спасение. «Ну, давай же, говори! Моли отпустить и, чёрт возьми, говори. По крайней мере, будешь жить» - думает юный гений про себя. Лицо его, вопреки испытываемым эмоциям, остаётся безразлично-холодным. Ируку от каждого взгляда будто ледяной водой окатывает. Иллюзия за иллюзией, реальность рассыпается на сотни маленьких осколков, и уже невозможно отделить настоящее от подделки. Но в глазах чунина уверенность. Он для себя уже всё решил. Он ничего не скажет, пусть хоть на кусочки распиливают. Итачи спокоен, будто каменное изваяние, чего нельзя сказать о его спутнике, в глазах которого, кажется, черти пляшут. Он прямо сейчас готов разорвать учителя голыми руками. От этого, конечно, страшно, но себя предавать куда страшнее. Сделки с совестью никогда не были для Ируки чем-то приемлемым, собственная жизнь для достижения общей цели теряла свою ценность. Только ужасно хотелось пить. - Кисаме, оставь его на меня. - Мертвецов легче обыскивать, – замечает Хошигаки и перебрасывает самехаду на плечо, подходя ближе. - Однако они ничего не скажут, – разумно замечает гений. – Стоит осмотреть тех двоих. Кисаме уходит, а Итачи замирает над лицом своего пленника. Учиха напряжён: впервые он не знает, как ему поступить. Совершенно по-человечески хмурится, даже слегка злится. Осознание накатывает одной большой волной, затопив все эмоции, что вертелись в гениальной голове. В глазах снова загорается шаринган, и Ирука медленно тает в новой иллюзии. Итачи любит. Спорить с этим было бы глупо, а глупцом юный гений Конохи не был уж точно. И, если постоянно быть с объектом своего помешательства он не может, то провести хотя бы ночь в его компании Итачи по силам. Ирука оглядывает новое место, так и оставаясь прижатым к земле, только теперь уже за запястья, но она больше не холодит, мелкие веточки не упираются в спину. Температура в этом месте идеальная: Умино и не жарко, и не холодно. Пить больше не хочется. Однако от прожигающего взгляда Учихи в горле стоит комок. Итачи сильный. Пугающе сильный. Он сжимает руки чунина так крепко, что, наверняка, оставляет синяки. Ирука давно не дёргается, даже когда холодное лезвие вспарывает водолазку, и она летит куда-то в сторону. Чунин только про себя отмечает, что Учиха мог бы сразу избавить его от одежды. В конце концов, это его мир. Видимо, ещё один способ устрашения. Что ж, работает. Ирука крепко зажмуривает глаза и шумно выдыхает, когда лезвие проходит по резинке штанов, едва задевая кожу. Итачи чуть ухмыляется, но сразу возвращает лицу нечитаемое выражение. Сомнений не остаётся – он это специально. Жаль, что в этом мире нельзя забыться, абстрагироваться, Учиха заставляет чувствовать всё чётко и ясно. Тем страшнее, когда Умино оказывается обнажённым. Создаётся ощущение, что он ещё более беззащитен, хотя куда уж больше: преступник S-ранга нависает над ним и кажется, будто своим пронизывающим взглядом он может контролировать даже чужое дыхание. - Можете меня за это не прощать, - отстранённо бросает Учиха, методично вбирая в рот чужую плоть, проводя юрким языком по каждой венке, щекоча головку и заглатывая всё глубже. Умино мелко вздрагивает, сжимается, жмурит глаза и всеми силами контролирует стоны. Дыхание очень быстро сбивается. Бёдра против воли начинают подаваться навстречу умелым ласкам, и вскоре он не выдерживает и с протяжным стоном кончает. Нукенин проглатывает всё, приподнимается чуть выше и пытается взглянуть на лицо Ируки – раскрасневшееся и смущённое. Тот трогательно отворачивается, отводит глаза. Но это мир Итачи – тут он всесильный господин. Умино успевает лишь моргнуть, как оказывается в горизонтальном положении, со скованными в кандалы руками. Учиха стоит напротив совершенно спокойный, будто здесь сейчас происходит нечто совершенно обыденное. - Я бы не хотел, чтобы вы отворачивались, - сообщает он, рассматривая с ног до головы своего пленника. Это выражение просто восхитительно! Яростный взгляд тёплых карих глаз, румянец, сбившееся дыхание и совершенно очаровательный шрам на переносице. Итачи нравится всё. Он скользит взглядом ниже, рассматривает чуть выпирающие ключицы, впалый загорелый живот, аккуратный средних размеров член, который Умино пытается прикрыть, подгибая ноги. Внезапно Ирука чувствует, как сзади кто-то прикасается к нему, гладит бока, прикусывает ухо. Умино мелко дрожит то ли от пережитого оргазма, то ли от страха. - Вам нечего бояться. Здесь только мы, – сообщает ему на ухо голос Итачи. Тот, что стоит перед ним делает полшага вперёд и легко касается губ чунина своими. Ирука не отвечает на этот неторопливый поцелуй, упрямо сжимает рот, когда тот Итачи, что находится за его спиной, обхватывает его член и так же неторопливо начинает ласкать. От неожиданности Ирука вскрикивает, а в рот тут же проникает чужой язык. Губы у Итачи такие же холодные, как и он сам, но, несмотря на это, от поцелуя по телу разливается странное тепло, что контрастирует с холодными руками теперь уже двух нукенинов, что всё так же нежно ласкают его. Умино вскрикивает, когда в него проникает палец. Не то, чтобы это было больно или неприятно, скорее, страшно – не просто так Учиха всё это проделывает. Его готовят медленно, осторожно растягивая тугое колечко мышц, постепенно увеличивая количество пальцев, создавая непередаваемую гамму ощущений. Член давно ноет и требует разрядки, но, всякий раз, когда Умино собирается кончить, Итачи перестаёт его ласкать и сжимает ствол у самого основания. Пальцы второго нукенина скользят в уже растянутом анусе, то раздвигая стенки, то практически выскальзывая, и всякий раз задевают какую-то точку, от прикосновения к которой Ирука готов выть от переполняющего удовольствия. Чунин снова моргает и оказывается уже на земле, но освободившиеся запястья тут же перехватывают сильные руки, в зад упирается каменный стояк, ощутимый даже под прочными штанами нукенина, которые, впрочем, тут же исчезают. Небо полыхает то синими, то красными тонами, и Умино абсолютно теряется во времени. Голова ужасно кружится, хочется кричать от собственного бессилия. Сейчас всё произойдёт: его трахнет мальчишка на пять лет младше его самого, а избежать этого нет ни малейшей возможности. Он вяло дергается, оглядывается, но взгляд его не находит ничего, чем можно было бы хотя бы попытаться защитить себя. Вокруг пустота. Итачи сзади подаётся бёдрами вперёд и начинает движение. Всё так же неторопливо, осторожно, хотя боли Ирука совершенно не чувствует. Вероятно, Учиха и правда умеет управлять ощущениями. Ирука кричит и прогибается в пояснице, когда Итачи входит в него под верным углом. Со всех сторон к нему начинают тянуть руки клоны нукенина, лаская, кажется, везде. Нет ни одного сантиметра тела, где Ирука бы не ощущал их прикосновений. Чьи-то мягкие губы снова обхватывают член, уверенные пальцы сжимают сосок, чуть оттягивая и сжимая, массируя, кто-то нежно притягивает лицо чунина и втягивает в неторопливый изучающий поцелуй. Ирука будто плавится в этих ощущениях. Хочется кричать в голос, наплевав на собственную гордость, но получается лишь мычать в чужие губы в особо приятные моменты. Толчки становятся значительно грубее, и Умино, не слишком искушённый в ласках, подаётся им навстречу, когда его толкают на колени. Чужие руки всё так же ласкают его, а перед ним стоит другой Итачи, притягивая его лицо к своему возбуждённому члену. Ирука, покрасневший донельзя, хочет отвернуться, но какая-то сила всё же вынуждает его придвинуться ближе и приоткрыть рот, в который нукенин с удовольствием толкается, двигая бёдрами и притягивая чунина за затылок. На щеках против воли появляются две мокрые дорожки: такого унижения в жизни скромного учителя Академии ещё не было. Его имеют с двух сторон, а он не то, что вырваться – показать собственное недовольство не может. Тело совершенно не слушалось и, вопреки здравому смыслу, просило ещё. Ирука отметил, что, возможно, это и его вина – слишком уж давно он не удовлетворял собственные желания, вот и попал в плен удовольствия. Толчки усилились и дальше думать Умино уже не мог. Оставалось лишь подаваться навстречу более умелому, несмотря на разницу в возрасте, любовнику и стонать. Тот Итачи, что стоял перед ним, шумно выдохнул и сжал волосы чунина, не позволяя отстраниться. Слегка зажмурив глаза, он кончил в податливый раскрытый рот, не сразу отпуская спутавшиеся растрёпанные волосы. Часть спермы Ируке пришлось проглотить, остальное вылилось на землю, когда он закашлялся. Внезапно всё тело будто судорогой скрутило: он коротко вскрикнул и кончил, выгибаясь, чувствуя, как сокращаются мышцы. Итачи сзади сделал ещё несколько толчков и последовал за партнёром, излившись в растянутую дырочку. Мгновение – и Ирука, полностью одетый и чистый, лежит на траве, а рядом, в расслабленной позе, сидит Итачи. - Я мог бы держать вас здесь ещё два дня, - начинает нукенин. - Но это требует слишком много энергии. Да и, боюсь, вы не выдержите. Однако, Ирука-сан, мы с вами ещё встретимся. Не дав Умино и слова сказать, Итачи резко прерывает иллюзию, и чунин снова оказывается прижатым за горло к земле. Над ним нависает Итачи со своим нечитаемым выражением. -Кисаме, - коротко бросает он напарнику. - Свиток уничтожен. Нам больше нет смысла здесь оставаться. - Время ещё есть. Мы всегда может найти другой, так что это не страшно, Итачи-сан. А с этим что делать? Теперь-то отдадите мне? Ирука вздрагивает, переводя на Самехаду обеспокоенный взгляд. - Он мой, - коротко бросает Итачи, и чунин погружается в темноту. Когда Ирука просыпается, вокруг уже никого нет: ни нукенинов, ни убитых сокомандников. Он с трудом поднимается на ноги и одной силой воли заставляет себя двигаться в сторону деревни. В голове крутилось множество мыслей, но главная из них – зачем? Зачем всё это было? От скуки? Так есть более достойные объекты, чем скромный школьный учитель. Да и этот взгляд… Итачи смотрел не скучающе, а как-то грустно. Он не пытался навредить или просто отыметь, а, напротив, старался доставить удовольствие. Быть может, ему просто не хватало человеческого тепла? Ирука вспомнил слова Итачи об их будущей встрече и пообещал себе, что уж тогда-то он спросит, для чего это всё было. Быть может, ещё не поздно его спасти. На глаза чунина вновь навернулись слёзы, ужасно хотелось пить.