Записки о юном инспекторе

      «Симоцуки Мика. 19 лет. Бюро Общественной Безопасности, отдел уголовных расследований: младший инспектор Первого подразделения» - сухо гласит краткая электронная сводка из личного дела. Когда-то Мике казалось, что это – главное в ней. Она – инспектор. И, подумайте, как можно не гордиться собой, если ты первый в истории инспектор Бюро, заступивший на службу в семнадцать лет? И Мика гордилась, в то же время считая, что это единственное, зачем ей стоит жить, единственное, что даёт ей на это право…       Тик. Тик. Тик.       Грохот волны сменяется тишиной и шорохом отступающего прибоя. Солнце за тучами. Холодно. Ветер с океана пронизывает до костей. Со скалы, где она стоит, до кромки воды внизу метров пять. Ветер в лицо отбрасывает за спину разметавшиеся волосы. Где-то на подходе гремит гром, кажется, вот-вот прольётся ливень. Мика ёжится и делает шаг, останавливаясь на краю обрыва, смотрит куда-то вдаль и спиной падает вниз. Вода обволакивает и на мгновение гасит звуки, а затем сама выталкивает наверх. В воде тепло, под разогретой за день волной с наслаждением расслабляется замёрзшее тело. Волна сама держит на поверхности, укрывает тёплыми толчками прибывающей воды. Мика раскидывает руки, продолжая лежать спиной на ласковых волнах. С наслаждением втягивает носом солёный воздух и думает, что нужно было давно сюда выбраться. Жаль, что она упустила погоду, и теперь наступает сезон дождей – ей бы только греться в этих волнах на солнышке и не вспоминать ни о ком…       - …ктор Симоцук… - долетает обрывок уносимой ветром фразы. Гиноза. И здесь ему неймётся! Неужели нельзя оставить её полежать вот так хоть пять минут? В прочем, это всё, неважно, ведь она всё равно не может понять даже откуда он сейчас кричал, звуки сквозь такой ветер тихи, неясны, обрывочны.       - Инспектор Симоцуки! – его голос уже ближе, будто он где-то почти рядом. Чёрт! Что ему только надо?       - Инспектор Симоцуки! Посмотрите на меня, инспектор Симоцуки!       - Ненавижу… - тихо перебирает губами Мика. С какой радости она должна отрываться от столь долгожданного отдыха, искать его, зачем-то на него смотреть?       - Отойдите, Гиноза-сан! У неё шок. Она не услышит. Правильно, пусть отстанет от неё наконец! Нет у неё никакого шока! Ей хорошо, как не было с незапамятных времён. Но какая разница, что там будет думать один надоедливый, слишком много о себе возомнивший исполнитель? Главное, он просто перестанет докучать ей своими идиотскими поучениями хоть ненадолго.       Пик. Пик. Пик.       Противный пикающий звук заставляет голову сжиматься. Жарко. Губы потрескались и пересохли. Песок, на котором она лежит, кажется бескрайней раскалённой сковородой. Где-то над головой кружит стайка каких-то попискивающих птиц. Интересно, за что это пернатая гадость, издающая такое отвратительно-электронное пищание? Они слетаются сюда, чтобы выклевать её печень, как в древнегреческих трагедиях? Мика пытается, но никак не может вспомнить, где вообще у человека находится печень, но, когда в левый бок и бедро впивается что-то зубастое и шипастое, боль выбивает из головы все мысли, как и воздух из груди. Мика отчаянно хватает его ртом, пытаясь судорожно вдохнуть.       - Симоцуки-сан, к ней сейчас нельзя, - голос твердый, уверенный и незнакомый. Куда ей сейчас нельзя? К кому «к ней»?       - Пустите меня к моей дочери! – это отец. Откуда он здесь? Он… должен ещё быть в командировке в Нагое.       - Симоцуки-сан, пожалуйста, успокойтесь… Симоцуки-сан!       Кап. Кап. Кап.       Какой идиот не в состоянии нормально выключить кран? Или кто-то из местных недоумков его всё-таки доломал? Такое место было хорошее, тихое в комнате отдыха, и чай заварить, и вздремнуть часок, и умыться, а теперь этот кран. Нужно будет попросить Хинакаву, говорили, он не только в голограммах разбирается. Кто говорил? Не вспомнить. Этот звук раздражает. В комнате душно.       - …тогда почему она выполняла свою работу, а вы нет?! – это снова отец. Зачем он вообще приехал к ней на работу? Кто его пустил? Нужно встать и выйти к нему, пока он не разнёс здесь всё Бюро. Он с самого начала был против. Да, и просто так бы сюда не приехал…       - Разве не в ваши обязанности входит охранять инспектора?! Она – ребёнок, ей нет ещё двадцати!       В ответ что-то тише. Неразборчиво. Затем глухой звук и какая-то возня, снова утопающая в тумане.       Цок. Цок. Цок… ускоряясь, скрываясь за очевидным шорохом раздвижных стеклянных дверей.       - Мне нужно вернуться в Нагою, - голос отца хриплый, сорванный, раздавленный. - Они говорят: ты не слышишь. Я не верю. Ты должна проснуться. Это третий день, как меня впустили. Я боюсь тебя оставлять. Караномори-сан обещала тебе читать… Я вернусь первым рейсом, как только всё улажу. Ты правильно говорила в детстве: «папа слишком много работает», «папа слишком далеко строит свои большие коробочки». Моя маленькая Мика…       Душно. Сладко пахнет поздней розой. Вокруг шелестят на ветру лепестки. Она будто утопает в них и в этом запахе. Легко касается пальцем одного, и он осыпается песком, ветер уносит легкие пылинки. По узкой дорожке между высоких пышно цветущих кустов Мика идёт на монотонный женский голос. Он далеко, слов не разобрать, но знакомые до скрежета в памяти нотки цепляют за что-то живое. Этот голос, этот запах…       - Сион-сан…       - Детям нужно читать сказки, иначе они перестанут в них верить…       - Сколько дней Вы уже не ложились?..       - Мало, я смогу ещё.       - Но…       - Ты сама ещё ребёнок, Акане-тян… Не буди его, я еле спровадила его из-за двери. Теппей-кун обещал подменить его завтра…       Давящий на уши туман начинает проступать легче. С каждым разом голоса становятся чётче и яснее. А запах роз пропитал всё насквозь. Понемногу Мика начинает различать слова и в том монотонном гуле, что вытаскивает её куда-то ближе к поверхности, но всё равно не может помочь вынырнуть до конца. Хинакава запинается и почти заикается, иногда повторяет одну фразу по несколько раз, а иногда невнятно бормочет. Суго никогда не читает, только что-то рассказывает: про какой-то спорт, про какие-то будто смешные случаи, про то, как дроны собирают дронов. Он говорит скучные вещи, но у него всегда бодрый и уверенный голос, который тянет наверх. Яёй-сан всегда держит за руку, поначалу это было похоже просто на какое-то покалывание, но потом Мика начинает ощущать тепло её ладони, ласковые прикосновения. Яёй-сан всегда пытается рассказать что-то из последних новостей, из чего Мика не понимает ни ежа. Но у неё очень нежный, родной, мелодичный голос, настолько красивый, что иногда Мике снится, что она и не говорит вовсе, а тихонько что-то напевает, ласково, нежно.       Гиноза молчит. Она распознаёт его далеко не сразу, а только очень много времени спустя, просто понимая, что раньше он, должно быть, точно также молча сидел, испуская редкие тяжеловатые вздохи и зевая от недосыпа. Семпай заглядывает каждый день – у неё ужасные духи и слишком бодрая походка. Она никогда не доходит до кровати и всегда начинает очень громко, а заканчивает так, что для Мики фраза обрывается где-то на середине.       - …Вы слишком юны для этой работы. Обе.       - Гиноза-сан…       - Цунемори, Вам никто не рассказывал о том, чем заканчивают инспекторы Бюро?       - Вы о цветовом тоне…       - Не совсем. Сколько вообще Вы знаете инспекторов, дослуживших до повышения?       - Вы думаете, инспектор Симоцуки…       - Я думаю, что нельзя валить на детей то, с чем не справляются даже взрослые…       Мика просыпается ночью. Вяло приоткрывает глаза и видит красную лампу дежурного ночного света над дверью. Вяло пытается пошевелить рукой, чем тут же будит чутко дремлющую на стуле Яёй-сан, и смущается так, что хочет провалиться обратно. А можно ведь сделать вид, что она ничего, совсем ничего не слышала? Ни этих тихих разговоров как из глубины, ни дурацких историй, ни странных сказок…       Когда после осмотра её, наконец, оставляют одну, младший инспектор Симоцуки очень долго думает о том, что слышала за все это время краем уже от Караномори и Гинозы. Дети… Она слишком гордилась этим раньше, чтобы задуматься. Да, с самого начала было сложно, но не на грани невозможного, было опасно, но не самоубийственно… Чем и она и Цунемори тогда и сейчас принципиально отличались и отличаются от погибшей Аоянаги-сан? Почему они дети? Почему слишком юны для этой работы?       Мика долго перебирает варианты, ищет, но так и не находит различий, за исключением опыта – а он накапливается годами работы, а не с годами жизни. В какой-то момент, она думает, Гиноза просто снова был неправ, и тут понимает, что на самом деле прав он был почти всегда. «Прими то, что видишь, как данность – это прямой путь к взрослению, барышня»… Принципиальное отличие ребёнка от взрослого – неосознание собственной беспомощности. Она никогда его не слушала, вбила себе в голову некие тезисы и шла по ним, в сущности, в темноте и наугад, отбрасывая в сторону заботливо подаваемый фонарик. И как бы она не гордилась своим статусом, каким же ребёнком она была. Упрямым, наивным и самоуверенным!       Закрывая глаза Мика думает только об одном – утром нужно будет обязательно извиниться. За всё, за свою самоуверенность, гордыню, за то, что по глупости доставила столько хлопот… Следователь Бюро – работа далеко не детская, для неё нет оптимального возраста или уровня моральной зрелости. На неё нельзя брать ни в семнадцать, ни в двадцать. Впервые за весь срок службы в Бюро его самому юному инспектору в истории становится стыдно за свой возраст…