Merry-go-round

      Спустя четыре месяца после конца света.       Дни шли за днями и складывались в декады, полные труда и нежности. Нет, всё равно адмиралы насмерть цапались из-за ерунды, а как же без этого. Но они, увлёкшись друг другом, потихоньку начали учиться тому, чего не умели и что бы никогда не стали осваивать в другой обстановке — быстро мириться, уступать в мелочах и, наконец, договариваться вместо того, чтобы махать кулаками и выдерживать фасон в противоположных концах подлодки. Они перенимали друг у друга всё, что только могли — и начали получать от этого удовольствие.       И наконец, они выучились просто говорить. Честно и откровенно, без недомолвок и уворотов — как говорят с надёжным товарищем, а не с врагом. Секс вперемешку с безвыходным положением позволил им снять какие-то глубокие внутренние барьеры, пробудил доверие и привил желание друг друга понимать, а не только использовать, как подсобные руки. И вдруг оказалось, что цвет волос и состав крови — это такой пустяк на фоне проблемы, которой они вдвоём противостояли, что им можно запросто пренебречь.       В какой момент пришло это осознание? Суони не знала. Просто в какой-то момент у неё с языка само собой слетело слово «камрад» в адрес Марлесса, а он снисходительно-укоризненно оглянулся… и махнул рукой. Мол, если тебе так привычнее, Шеке, то зови камрадом.       Всё было так естественно, так на своих местах, что даже удивляться этому не получалось. Как прорастающее на голой скале, под солёными брызгами, семечко вдруг взламывает камень и превращается в скромный, но неубиваемый морской колокольчик, так формировалась и их дружба, на мёртвых камнях войны, под штормами взаимных обид, как старых, так и новых, вопреки всем правилам, регламентам и условностям — она не просто проклюнулась, она росла и тянулась вверх, расправлялась и крепла. А всего-то надо было — забытый богами островок, разбитая подлодка и два человека, не имеющих шанса выжить друг без друга.       Впрочем, Суони прекрасно понимала, что это равновесие куда более хрупкое, чем им обоим хочется верить. Однажды она так Марлессу и сказала: «Это до поры». А когда он попытался возразить, ответила: «Представьте себе, что мы наладили не только приёмник, но и передатчик, и на сигнал о помощи первым подошло судно с Далазара. Вам сказать, что вы сделаете в этом случае? — Марлесс угрюмо промолчал, но она всё равно продолжила. — Могу поспорить, что проявите благородство и прикажете меня расстрелять на месте. Вы не станете рисковать и пытаться меня защитить — это окончится расстрелом нас обоих. Вы не попытаетесь скрыть моё настоящее звание и выдать за какую-нибудь радисточку — потому что это значит отдать меня экипажу на развлечение, а вы не из тех, кто делится своими женщинами, — на этом месте у Оро очень по-детски зарозовели уши, что в глубине души её умилило. — И наконец, вы не привезёте в подарочек своему правительству вражеского адмирала просто потому, что слишком ко мне привязались и хорошо представляете, на какой фарш меня провернут на допросах, а в итоге всё равно казнят. Вывод? Расстрел на месте — единственный вариант, при котором не будет задета ни ваша честь, ни честь вашей женщины».       Мужчина что-то невнятно пробурчал про предусмотрительных стерв, заставив Суони усмехнуться. Поэтому — а также, чтобы спасти его настроение, пока оно не упало ниже ватерлинии, — она добавила: «Не майтесь совестью. Ведь если ситуация сложилась бы наоборот и первыми на помощь пришли талы, я бы вас немедленно упаковала с ленточкой и отправила в генштаб, даже несмотря на то, что меня саму расстреляли бы тут же на бережку за измену родине. Дружба дружбой, а служба службой».        «Почему мне хочется вам врезать?» — мрачно осведомился Марлесс, заставив её расхохотаться, и вопрос они закрыли, если не навсегда, то очень надолго. И хотя множественные радиоточки работали на обоих враждующих континентах, но, починив передатчик, адмиралы так и не послали сигнал о помощи ни в одном из диапазонов. В основном, потому, что понимали — в текущей ситуации риск получить ядерной боеголовкой по головам намного больше, чем кому-то из них спастись. Да и потом, у Суони так и так не было ни шанса, а Марлесс, видимо, недостаточно заскучал по дому, чтобы пожертвовать её жизнью. Прямо он этого ни разу не сказал, но и к ключу руки не тянул. А в один прекрасный день случайно обнаружилось, что нужные провода внутри радиощита перекушены плоскогубцами — ясельки, а не диверсия, Суони только фыркнула себе под нос. Нож и кусок изоленты, вот и весь ремонт, однако свою точку зрения на сложившуюся ситуацию Оро выразил весьма конкретно, предпочтя надёжному бомбоубежищу блондинку с затерянного в океане островка.       И на самом деле, это было невозможно приятно.       Такое решение потянуло за собой логичные последствия — у Марлесса вдруг прорезалось инженерное мышление, и он всерьёз озадачился, что будет, когда реактор полностью скиснет. Этому поспособствовала, в частности, слегка напряжённая беседа после одной из многочисленных размолвок, когда он пристал с вопросом о схроне стволов на борту. Суони честно похлопала глазами: «Оружие? На субмарине? Да, есть. Три последние торпеды на корме, по левому борту. Небезопасно, но спустить их пока не получится — взрывом серьёзно повреждён механизм загрузки торпедного аппарата. Я их регулярно проверяю, они пока холодненькие. Будет время, починим и скинем от греха» — уж это точно была правда, да и привычка лично следить за состоянием боеприпасов в неё въелась ещё на минзаге*. А мысль о трёх торпедах под бочком у реактора, которые в случае чего даже сбросить не получится, увела мысли Оро в сторону от неприятного разговора. В результате он, помозговав пару дней, выдал: «Если что-нибудь случится с нашей электростанцией, при текущей ситуации мы — покойники. Следует вывести отдельный контур биозащиты на нос и обеспечить независимый источник энергии. Оптимально — ветряки. Их можно смонтировать наверху подлодки, там ниже уровень радиации, а ветер сильнее. Приливно-отливная станция тоже была бы неплоха, но не в наших условиях, через год-другой мы не сможем её чинить в случае поломок. Предлагаю переоборудовать бак — перетащить сюда все резервные аккумуляторы и припасы, верхнюю палубу превратить в электростанцию, а жилой отсек переместить в офицерскую кают-компанию, как в самый центр корабля».        «Что, коечка узкая?» — не удержалась от подначки Суони, но внутренне восхитилась смелостью замысла, хотя это означало ещё больше работы, чем раньше. Зато этот план давал им двоим шанс на выживание в критической ситуации, если в силу каких-то причин реактор выйдет из строя.       Марлесс, чью идею не оценили вслух и не наградили бурными овациями, тут же надулся, как мальчишка, и пришлось немедленно чмокнуть его для утешения и спросить уже по делу: «Так что потребуется для выполнения вашего плана?» — и дальше закипела работа, а Суони оставалось только поражаться изобретательности и конструкторскому мышлению своего мужчины, на ходу решающего такие невозможные, с её точки зрения, задачи, как демонтаж и транспортировка батарей высотой по пояс и весом значительно больше человеческих возможностей через узкие люки и шахты субмарины. А Оро ещё и ёрничал: «Все вы, девчонки, лучше нас знаете, какие шторы надо повесить и какую скатерть постелить, а как дело доходит до того, чтобы взять топор да сделать сруб, так это без мужчины никуда». На что Суони могла только обиженно показывать язык и грозить ветошкой в оружейной пасте — она зачищала окислившиеся от морской воды контакты. А местами и вовсе их перепаивала — аккумуляторы из затопленных отсеков Марлесс признал ремонтируемыми, даже те, что выглядели полностью дохлыми и пригодными только под списание, и выдал чёткую инструкцию, что и как с ними делать. Он вообще, похоже, уже мысленно решал такие инженерные задачи, как на коленке из ничего сделать замену имеющимся батареям, когда и они накроются.       Словом, жизнь потихоньку налаживалась.       Сейчас Оро развлекался чисто мужской работой — он вхолодную выковывал лопасти для будущих ветряков. Суони, естественно, помогала своему мужчине, потому что в одиночку с этими железками было бы невозможно управиться, и заодно училась. Пусть её мускулы не так сильны, как у Марлесса, и обработать кусок стали так ловко, как он, она никогда бы не смогла, но никакие навыки в их положении не были лишними. И потом, ей нравилось что-то делать сообща, плечом к плечу. Этого требовала её кровь, традиции её народа, усвоенные с молоком матери. Партнёра по работе надо чувствовать в работе, партнёра по постели — в постели, но если партнёр «два в одном», то его просто надо учиться чувствовать, от и до. А где не хватает чувства — там угадывать. А самый главный стимул для неё состоял в том, что Марлесс тоже начал пытаться к ней прилаживаться — пусть невероятно медленно, со скрежетом и ворчанием, но лёд тронулся, и этот заносчивый гордец начал иногда ей уступать, кажется, даже сам не особенно отдавая себе отчёт, почему. А она поняла, уже не рассудком, а сердцем, что ему можно доверять по-настоящему, не опасаясь удара в спину. И получила такое же несмелое, но медленно крепнущее доверие в ответ.       Они смогли даже признаться друг другу в глупых и смешных своих слабостях, над которыми, всплыви бы эта информация, похабно б ржали оба их флота и не преминули понавешать анонимных карикатур по всем базам. Однажды Суони, заметив, что Марлесс собирается закрыть дверь каюты перед сном, застенчиво попросила его не делать этого, а в ответ на удивлённый взгляд еле слышно созналась: «У меня клаустрофобия». Подводник, боящийся тесного замкнутого пространства — неудивительно, что Оро хохотал до слёз, хотя Суони было совсем невесело. Фобию она заработала, когда синегорская карета «скорой помощи», под завязку набитая пострадавшими, везла её в госпиталь. Она тогда ненадолго пришла в себя, и ей на всю оставшуюся жизнь хватило впечатлений. Ещё в госпитале она обнаружила, что не может ездить в лифтах с другими людьми, потом — что не может закрыть дверь небольшого помещения, если неподалёку или тем более рядом есть какой-то человек, потому что ей сразу вспоминался металлический пол под лопатками, тряска, тусклый свет, падающий из окошка кабины, и хрипы умирающих. Оттого она и в спасательный плот побоялась лезть, не ушла с экипажем — а в итоге те четыре рэла, которые Гарленус решил её подождать сверх уговоренного, стали решающими и закончились смертью товарищей. И дали Марлессу шанс добраться до Малых островов. Впрочем, толком обидеться на громовой хохот Суони не успела, так как Оро, утирая глаза, тоже признался: «А я плавать не умею и воды боюсь до смерти». Морпех с водобоязнью — это показалось не менее смешным, чем подводник с клаустрофобией, и Суони тоже закатилась, припомнив, как он неуклюже боролся с океаном в день их знакомства. По крайней мере, это признание объяснило абсолютно всё — и спасжилет, и беспомощное барахтание, и состояние нестояния после того, как Марлесс выбрался на берег.       Два грозных адмирала, от чьих имён ещё несколько месяцев назад содрогался океан — и два таких дебила, если разобраться. Заигравшиеся в войнушку подростки-переростки.       Спустя несколько дней они уже болтали обо всём на свете, естественно, не нарушая государственных тайн. Марлесс, как выяснилось, обожал автомобили и мог трепаться о них часами — Суони же всегда испытывала брезгливую недоверчивость к тарахтелкам на колёсиках, а если и была вынуждена в них ездить, то только в штабных, где пассажирские сидения разделены с водительским глухой перегородкой, и пока тебя куда-то везут, сидишь и делаешь вид, что не бледнеешь из-за ограниченного пространства и не хочешь выпрыгнуть в окно. В общем, в машинах у Суони всегда было отвратительное настроение. Зато она фанатела по холодному оружию и спортивному плаванию, и про любимые команды пловцов и фехтовальщиков тоже могла болтать до полного отсыхания ушей у собеседника. Оро даже разок осведомился — как он сам, должно быть, думал, с насмешкой, но на деле получилось — с завистью: «Вы ещё и фехтуете?» — «Нет, — со вздохом сожаления ответила Суони, — из меня же никто не собирался растить настоящего воина. Отец — капитан МРС, мать — замначальника упаковочного цеха на рыбконсерве. Какое там фехтование, хорошо хоть, на плавание отдали, — она стрельнула хитрым взглядом и закончила совсем другим тоном, — но фехтовальщики, все, — ум-м-м, какие мальчики!»       И Марлесс в приступе ревности едва не сожрал её с костями за эти слова — а потом пыжился от гордости после сказанного в последний момент: «Они — мальчики, а вы — мужчина, чуете разницу?»       Хотя он был самый настоящий мальчишка. И как мальчишка, однажды пристал с вопросом, откуда это республиканская разведка так хорошо осведомлена о личной жизни далазарских адмиралов. Суони сначала вообще не поняла, откуда растут ноги у этой проблемы, но потом вспомнила свои давние слова об адмиральской жене и резиновой бабе и чуть не расхохоталась. Пришлось объяснять каледу, что такое женская солидарность и с чем её едят. Марлесс вроде бы не особенно поверил, но потом неожиданно разоткровенничался, как у него всё было плохо на личном фронте, и какая его покойница жена была красавица, и как он её обожал, и как у них притом не сложились отношения. У Суони же после всех его излияний остался один-единственный вопрос: какого хрена этот дурак женился на зелёной девчонке, которая была на двадцать лет его младше? Седина в голову, лунный демон в ребро? Любитель недозрелых ягод? Оро долго мялся, невнятно мычал, но потом всё-таки сознался в причинах, и она даже не знала, как реагировать на правду — то ли артистично заводить к подволоку глаза, то ли сочувственно качать головой, то ли треснуть этого великовозрастного балбеса для профилактики за бедного ребёнка, чтобы искры из глаз посыпались. Оказывается, он, дуралей, во время диверсионного рейда в Синегорку встретил на улице какую-то девку и неожиданно в неё врезался с хронического моряцкого недотрахита. По крайней мере, иных правдоподобных объяснений для его реакции на представительницу враждебной расы у Суони не было. И всё бы ничего, но Марлесса за ту диверсию стыд загрыз, а незнакомая девчонка ему потом частенько снилась — то он предупреждал её об опасности, то пытался спасти, то каялся в содеянном… Словом, юная талка стала гласом совести из его подсознания, и отделаться от навязчивых снов он смог только тогда, когда встретил святую невинность, чем-то напомнившую ему красотку из Синегорки, и на законных основаниях затащил её в постель. Суони только бессильно руками развела, подводя итог: «Ох, ну и дурак же вы, Оро». Потому что про эгоизм ему говорить было бессмысленно, он всё равно не соотносил это слово со своей блистательной персоной. Но насмешек и колючек на тему адмиральских жён она ни разу после того откровенного разговора не выдала, так как почуяла — всё слишком серьёзно для подколок. Да ей и самой никак не хотелось прочно связывать образ родного города с Марлессом, это бы испортило их отношения раз и навсегда. Проще было замять и забыть. И мысленно пожалеть бедняжку Кари, попавшую в переплёт. Конечно, где шестнадцатилетней малявке обуздать матёрого хищника? И у неё-то сил на Марлессов характер не всегда хватает, а уж у застенчивого и невинного ребёнка, с рождения приученного молча подчиняться мужчинам, и подавно не нашлось бы.       А вот любимую сказочку Теммозуса Суони рассказала на ночь всего лишь вчера, и из этого вышел очень долгий и очень странный разговор. Оро, похоже, тоже был очарован и восхищён идеей межзвёздного путешествия, но куда сильнее, чем сама она, начал отрицать возможность реализации подобного проекта. Однако она сразу заподозрила, что причина не в самой идее, а в её авторе — не стоило даже мимоходом говорить ревнивому собственнику о том, что она спала с Темом. Но это вызывало у Суони только полную умиления улыбку — вот надо же быть настолько идиотом. Ну вброд сюда Теммозус, что ли, дойдёт, чтобы попретендовать на государственного преступника?       Словом, Марлесс ненадолго замолчал, словно бы надулся, и когда она уже собиралась его слегка встряхнуть, вдруг спросил, глядя в потолок: «Суони, у вас же много всяких божеств на все случаи жизни. А есть ли у вас бог второго шанса, или что-то в этом духе?»       «Нет», — озадачилась она. Вот про религию им ещё не доводилось поболтать; Марлесс, как любой калед, был упёртым атеистом — что, с точки зрения теологов Давиуса также являлось религией, в которой человек попросту подменил собой высшие силы, — а значит, ему и пантеоном талов, в принципе, было незачем интересоваться.       «А… — неопределённо отозвался Оро. — Просто… В ночь после вашего дня рождения мне приснился странный сон. Совершенно бредовый, но притом невероятно реалистичный, таких у меня никогда не бывало. Но и… то, что в нём происходило, никак не могло быть по-настоящему. Послушайте, а… Другой какой-нибудь бог, ну, хотя бы времени?..»       «Бог времени у нас действительно есть», — усмехнулась Суони.       «Как он выглядит?»       «У него два облика — младенец с лицом старика и старик с лицом младенца, и он их меняет в зависимости от настроения», — сказала она. Марлесс странно напрягся, и вдруг у неё внутри что-то холодно колотнулось.       Сон. Божество. А что, если не только ей…        «И впрямь, — очень тихо сказал он, — юноша с глазами старика».       Суони приподнялась на локте, чтобы увидеть его лицо:        «Что вам приснилось?»       Оро взглянул на неё в ответ, отвёл глаза, помолчал.        «Я не стану смеяться, — уверила она. — Правда. Расскажите же».       Он помолчал ещё немного, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями. Потом глухо заговорил: «А это и не было смешно. Словно бы я проснулся от непонятных звуков, похожих то ли на скрежет, то ли на хрип, то ли… вообще ни на что не похожих. И мне от этого было так… странно. Как в детстве накануне праздника — и ждёшь, и волнуешься, и боишься, что в этот раз за плохое поведение останешься без подарков, и надеешься на чудо. А вы спали рядом — такая тихая, уютная, что я не стал вас будить и вышел из каюты посмотреть, что происходит, — он замялся, безотчётно прижимая к себе Суони, отчего она едва не улыбнулась. — А там, в проходе к навигационной рубке, стоял, не поверите, синий шкаф. Чудной какой-то, с окошками и надписью «военный патруль». Я хотел было его открыть, даже руку протянул — и тут из него высунулся ещё более странный парень, никакого отношения к патрулю явно не имеющий. Вроде бы молодой, но глаза у него были не просто старые, а древние, как у… ну, даже не знаю, как у замшелой скалы. И заговорил со мной так, словно мы сто лет друзья. Нет, не в том смысле, что он меня знал, а в том, что он какой-то невозможно… свойский, что ли, словно бы и не калед, и не тал, а просто свой. Для всех. И одежда у него была чудна́я, я такой никогда не видел — как с Фалькуса свалился. Голос громкий, но я его очень попросил вас не будить — и он тут же начал извиняться, что чуть ли не к нам в спальню ворвался, говорил о каких-то хронорифтах, сбоях координат, узлах мироздания и ошибках перемещения. Я не очень понял всю эту псевдонаучную муру, — тут Марлесс кривовато улыбнулся, — я же не физик».       Суони пропустила подколку мимо ушей.       «А что было потом?» — спросила она заинтригованно.       «А потом он пригласил меня на чашку чая».       «Что, в шкаф?» — старательно сохраняя серьёзность, осведомилась адмирал.       «В том-то всё и дело, — Оро заметно смутился. — Только этот шкаф изнутри оказался побольше нашей подлодки. Наверное, в несколько раз — я затрудняюсь сказать вам точно. Я такого вообще никогда не видел, — он грустно пожал плечами, насколько это получилось в полулежачем положении. — Парень меня всё расспрашивал, что произошло и куда его занесло, и сам о многом на ходу догадывался. А когда понял, где он, то как-то помрачнел. Мне показалось, что он словно бы совсем не хотел оказаться здесь. Не в смысле, на подлодке или на Малых островах, а вообще — на Скаро. И в этом… только не смейтесь… времени».       «Я не смеюсь, я внимательно слушаю, — ей и впрямь совершенно расхотелось хихикать. — И что произошло дальше?»       «А дальше… Дальше он вдруг предложил мне второй шанс. Что, мол, благодаря какому-то узлу мироздания он может сделать так, что мы снова окажемся в том дне, когда всё началось. В дне бомбардировки. Зная, к чему он приведёт. И сможем повлиять на события, найти какое-то решение, которое всё изменит и исправит».       «Вы, конечно же, отказались?» — уточнила Суони с грустной улыбкой. В горле у неё почему-то защипало.       «Я что, идиот?! — возмутился Оро. — Конечно же, я немедленно согласился!!! И он это даже сделал. Вот только… Знаете, что из этого получилось?» — он слишком заметно скис, чтобы не понять.       «Догадываюсь, — тихо отозвалась Суони, глядя в никуда. — Флоты встретились — и повторили всё ровно то же самое, что и в первый раз. Мы знали обо всём, и вы, и я — и ничего не сделали. Не смогли договориться. Даже не начали диалог».       Марлесс замер, даже дышать перестал. Потом ещё более хрипло, чем обычно, спросил: «Вам тоже это приснилось?»       «Нет, Оро, — сквозь комок в горле выдавила она, надеясь, что он не заметит, как её голос начинает предательски дрожать. — Просто… это наиболее очевидный финал для нас с вами. Даже зная о последствиях… Даже понимая всё… Мы бы не изменили своего решения. И не начали бы переговоры. Хотя всё было бы так легко — я перехватываю наши ракеты, вы перехватываете ваши ракеты. Добровольное разоружение — и спасение как минимум четверти населения планеты. И всё же, мы бы этого никогда не сделали, даже зная, чем жертвуем, — она вытерла ресницы. — Простите, Марлесс. Кажется, я расклеилась».       Он обнял её, крепко прижал к себе и нежно поцеловал в лоб, словно пытаясь согреть и утешить, и от этого Суони загнала слёзы внутрь с гораздо бо́льшим трудом, чем обычно ей удавалось.       «А ведь тебе тоже что-то приснилось», — прошептал Оро ей в самое ухо.       «Приснилось, — так же беззвучно отозвалась она. — Но не то и не тогда».       «Расскажи».       «В ночь перед тем, как ты оказался на острове. Я похоронила наших и от бессилия надралась в стельку. Думала, может, хоть спьяну смогу застрелиться — ага, как же, смогла. Так и заснула в обнимку с пистолетом, вся в соплях, — она выжала кривую ухмылку, которую Марлесс всё равно бы не увидел. — И попала на выволочку к Темнейшей».       «Извини?.. Я плохо знаю вашу мифологию».       «К матери лунных демонов, покровительнице берсерков и тотального уничтожения, — Суони тихо вытерла нос об одеяло. — К Дакаре, короче».       «А, это та страшилина с кучей лишних конечностей, которую ваши диверсанты-смертники при себе носят?» — уточнил мужчина.       Суони невнятно угукнула, сама не зная, как подобрать слова для дальнейшего рассказа: «Только на самом деле, она вовсе не такая. Все эти древние эпитеты — многоногая, многорукая и так далее — ритуальные, для подчёркивания её ловкости, силы, ума и прочих важных для воина качеств. А так — с виду обычная девчонка, только странно одетая и очень… холодная. Чем-то на вас похожа, на каледов».       «Неудивительно. Я читал исследования, что скорее всего, ваша Дакара позаимствована у древних далов, а мы тоже от них произошли», — заметил Марлесс.       Суони вздрогнула.       «Как странно, что ты их вспомнил, — прошептала она. — Впрочем, Дакара говорила, что тут какое-то эхо причинно-следственных связей тянется, вот только я не поняла — вокруг острова или вокруг подлодки. Или вообще вокруг нас. Она такой же термин назвала, что и твой бог второго шанса, «узел мироздания». И ещё что-то про хроноинформационные пересечения, и чтоб я вникла, что это вообще такое. Она ещё что-то рассказывала про теорию… как это… саморегуляции вселенной, но я всё-таки была пьяная и вообще ничего не поняла, кроме того, что есть такие события, что как ни бейся и ни пытайся их переписать, а всё равно они так вывернутся, что придёшь туда, откуда начал. Как в твоём сне — мы провалили второй шанс просто потому, что провалили. Потому что ядерная война должна была начаться. Просто потому, что Скаро назначено умереть и возродиться обновлённым — без нас».       «Без нас?»       Она почувствовала, как Марлесс рефлекторно стиснул кулак, то ли от злости, то ли от отчаяния, и глухо ответила:       «Да. Ни талов, ни каледов. И никакой войны. Знаешь, ведь Дакара и про далов упомянула. Скажи, это правда, что горцы с Даррена не признают название "Скаро" и называют планету как-то иначе?»       «Ну да, — подтвердил мужчина. — Паатру. По-древнему это не "дом", а "отечество"».       И вот тут Суони наконец-то затрясло. Всё слишком хорошо и слишком жутко совпадало в их снах и реальности. Уж про малый-то народ с северного континента она вообще ничего не знала и никогда не вникала в тонкости их языка и культуры. Она даже до таронов никогда не снисходила, хотя это были соседи талов по континенту — тоже малый народ из приполярья, только родственный по крови им, а не каледам. На кой вникать в традиции порабощённого племени? Ей и черноволосых за глаза хватало для изучения, на всякую шушеру с периферии Давиуса времени уже не доставало. Но сейчас ей стало очень, очень страшно — и даже не от снов, а прежде всего от полуоформившейся мысли, что жизнь она, наверное, с самого начала прожила как-то не так. Что все они в этом безумном мире живут как-то не так.       «Не "дом", Марлесс, — тихо выдавила она, стараясь не стучать зубами. — Дакара посмеивалась надо мной и говорила, что мы забыли древнейшее значение этого слова. Что во времена первых людей оно означало совсем иное — но все, кто сражается в этой войне, называют планету только так. А ведь это правда. И каледы, и талы говорят "Скаро", даже одинаково произносят».       «Я знаю теорию протоязыка, — вдруг заметил Марлесс. — Скажи, что тебе открыла твоя Дакара?»       Суони приподнялась на локте, взглянула ему в глаза и встретила такой же пристальный взгляд в ответ.       «Это "с’каро". А забытое слово "кара" по-древнему означает "война". Марлесс, кем надо быть, чтобы слова "война" и "дом" стали синонимами? Как мы вообще до этого дошли?»       Оро серьёзно глядел на неё, а потом погладил по щеке, словно пытаясь то ли утешить, то ли поддержать. И констатировал: «А раньше ты об этом, выходит, не знала».       «Нет».       «Твоя Дакара сказала правду. Во всяком случае, некоторые исследователи-лингвисты склоняются к тому же, я об этом слышал. Хотя их исследования, естественно, сразу попадают под запрет».       Они помолчали, потом Суони тихо продолжила, решив больше ничему не удивляться:       «А ещё она сказала, что житель будущего, попав в прошлое, запросто может быть принят за бога или за святого. Вот и делай выводы. А ещё — что время не такое уж и линейное, как нам видится. И ещё, что оно всё помнит, так как слишком родственно информации, и порой подрезает путь самому себе, особенно во снах — так понимаю, те самые хроноинформационные пересечения. И даже случайные слова могут повлечь за собой целую лавину последствий, а мы настолько слепы, что не можем этого увидеть на протяжении всей своей жизни. Что уж говорить о слове, формирующем мировоззрение целой планеты на протяжении многих тысячелетий? — адмирал снова упала носом в подушку, под бочок к Марлессу, и пробубнила: — Она ещё много чего говорила интересного и важного, только я не запомнила. Но с утра мне стало так погано из-за этого сна, что я опять пошла и нажралась. Если бы ты не появился, я бы тут спилась».       На этом у Суони в горле снова встал комок, и ей пришлось замолчать, чтобы не разреветься. Оро затих, как воды в рот набрал — почему-то адмиралу показалось, что у него тоже глаза на мокром месте, но проверять не стала. Ей-то стыдно сопли распускать, а этому гордецу и подавно. Она просто лежала под его горячей лапищей, спрятав нос в подушке, и думала, думала, думала…       О мире без войны.       И впрямь — чего проще, нет никаких границ, нет никаких условностей, нет никакой стрельбы по поводу и без повода. Зато есть бирюзовое небо и солнце, сочной рыжей луумой сияющее над головой, и лёгкие белые облака, и тяжёлый рёв прибоя у волноломов в порту, и лёгкое светлое платье, так нежно облекающее тело, а ещё, к примеру, под ладонями — ручки коляски, в которой сладко сопит носом маленькое счастье. А рядом — муж, естественно, в строгом костюме, несмотря на жару. Он же по-другому не может, он же серьёзный учёный, лингвист или океанолог; с равным успехом Марлесс мог бы стать и тем, и другим.       А кто она сама? Да какой-нибудь технолог или счетовод, с её-то памятью к цифрам самое оно. А может быть, и домохозяйка, ведь дети и такой, как у неё, супруг требуют заботы.       И вот они идут по улице, все вместе — втроём. Нет, вчетвером, как же без пухана. Оро, конечно, изворчался по поводу шерсти на брюках, но уступил жене, раз она жить не может без шестилапой твари ростом по пояс. А вокруг, под разлапистыми ветвями цветущих тропических деревьев — вальяжная лень выходного дня, и в томной толпе, крейсирующей по разогретым тротуарам прибрежного городка, тёмных голов столько же, сколько и светлых. И никому нет дела до цвета волос и принадлежности к той или иной расе.       И ни на одном доме не видно даже следов от табличек-указателей с надписью: «До ближайшего бомбоубежища столько-то леров».       «Я люблю тебя».       Суони вздрогнула, не сразу поняв, что слова сказаны на самом деле, а не в горьком видении о несбыточном. Марлесс лежал тихо, словно сам испугался вырвавшегося признания и теперь старался угадать её реакцию, а она впервые в жизни не могла придумать ответ на такие, в сущности, простые слова, хотя прекрасно знала, что в мужском исполнении им обыкновенно грош цена, особенно в постели. Но у неё в душе всё перемешалось — сны, фантазии, реальность; ей хотелось одновременно рыдать, смеяться и кричать от беспросветности их положения и их отношений.       А вместо этого она сухо ответила: «Ну и дурак».       Как ни странно, Марлесс понял её правильно, рассмеялся и прижал к себе покрепче, звонко поцеловав в макушку: «Давай спать. Завтра много дел». Суони вдруг стало ужасно уютно в его охапке, как в безопасном гнезде, и впервые за много дней она заснула почти сразу, не ворочаясь с боку на бок и не мучаясь от лезущих в голову тревожных и недобрых мыслей. А с утра встала первой и разогрела на завтрак консервы в сковородке, в кои-то веки ничего не подпалив. Даже украсила порцию Марлесса пиратским вымпелом, сделанным из бумажки и зубочистки, отчего он хохотал на всю субмарину.       Сейчас Оро возился в ракетном отсеке, вырезая очередные заготовки из более-менее целых и непогнутых переборок, а Суони, уже упаковавшая всё, что только можно забрать из медпоста, развинчивала компьютер. Снять его целиком она бы не смогла, так как его корпус был прочно связан с корпусом компьютера на реакторном щите управления и с несущими конструкциями подлодки, но повытаскивать всю начинку — от вентиляторов охлаждения до монитора — ей ничего не стоило. Разобраться с медицинским оборудованием они с Марлессом так и не сумели, да и толку от автохирурга без знающего врача… Поэтому приняли решение забрать всё, что только можно, на бак, а блок памяти, где могла содержаться информация по лекарствам и заболеваниям, попросту вставить в компьютер центрального поста. И вполне естественно, что этим занялась Суони, лучше разбирающаяся в электронике, тем более талианской.       Монитор аккуратно лёг в ящик из-под консервов, на котором женщина сделала жирную пометку карандашом — номер и «крайне хрупкая электроника», а потом быстро вписала в складской журнал разъяснение, что тут на самом деле лежит. Она-то и через полгода это вспомнит, но Марлесс не умеет читать мысли и видеть сквозь рундуки.       Кусок обшивки встал на место, прихваченный штатными винтами. Что ж, пожалуй, тут она закончила. Женщина поставила коробки с запчастями на самодельную транспортировочную тележку и покатила её на бак, к складу, устроенному из матросского кубрика.       Когда она уже возилась с установкой блока памяти в компьютер ЦП, появился Марлесс — как всегда, довольный собой и голодный; чем больше он осваивался на субмарине, тем больше жрал. Пока это было неплохо, так как консервы — штука не особо замораживаемая, зато в течение пары лет портящаяся, а было их тут на полгода, на восемьдесят с лишним человек экипажа. Но как потом-то прокормить этого обжору?..       — Сегодня вечером доделаем последнюю вертушку, — сообщил он. Суони угукнула, тыкаясь кабелем питания блока памяти в свободный разъём, оказавшийся чудовищно неудобно расположенным. Наверное, он вообще не для памяти был предназначен, но напряжение в нём, судя по маркировке, для её целей подходило. — Потом останется самое интересное, монтаж и подключение. Будем ловить погоду.       Суони опять невнятно угукнула. Понятно, что придётся ждать устойчивого полярного циклона, чтобы он смыл радиоактивную пыль с корпуса подлодки, а потом любого антициклона, чтобы наверху вообще можно было работать без риска слететь вниз с высоты девятиэтажного дома. Но им с Марлессом торопиться пока некуда, подождут.       — Я сделал с утра замеры наверху, — продолжил мужчина. — В принципе, по скарэлу, по два там можно находиться и сейчас, главное, промежутки выдерживать. Но оно нам надо?       — Давайте ещё продолжите про идиотов, запачкавших планету кобальтом, — недовольно буркнула Суони, у которой пальцы в очередной раз сорвались с разъёма и врезались в математический контроллер, едва не отломив его от креплений. И это, естественно, испортило ей настроение.       А вот Оро, похоже, был в отличном расположении духа, так как даже не поморщился — она это увидела краем глаза в щель между краем пульта и собственным телом, — и заметил:       — Если очень честно и объективно, то талы лишь ненамного нас обогнали, максимум на сутки. Мы тоже ждали отмашки.       — Вот только у вас нормальные ракеты, которые грязи почти не оставляют, в отличие от наших, — ответила Суони и снова полезла тыкать штекером в неудобное гнездо. — А мы, кстати, так и не смогли повысить процент перехода ядерного топлива в нейтронное излучение — по-моему, этим вообще никто не озадачивался. Вы молодцы, до девяноста процентов переход довели.       Надо бы, конечно, поднять крышку пульта, тогда добраться будет проще — но это же столько всего отключать…       — До ста, — вдруг поправил её Марлесс.       Кабель неожиданно стал очень скользким и вывернулся из пальцев.       — Что? — переспросила Суони, резко потеряв голос.       — До ста процентов, уже год назад, — Оро присел на корточки рядом, пристально глядя на женщину. — Ну, там без каких-то десятых долей после запятой, но это уже незначительно. Странно, что вы не в курсе — ведь была утечка информации, практически сразу после первых успешных испытаний. Поэтому мы и торопились с перевооружением армии. Боялись, что вы нас обгоните.       Суони медленно вытянула голову и плечи из пульта и приподнялась на локте, напрочь забыв о кабеле. Сердце её билось всё бешеней по мере осознания значения слов Оро. Он не врал, это было видно. Да и зачем?       — А вот теперь, Марлесс, вы меня по-настоящему испугали, — очень тихо сказала она. — Утечка информации точно зафиксирована и доказана?       — Да.       — Когда?       — Говорю же, около года назад, после успешного испытания… Что с вами? — рука мужчины коснулась её щеки. — Вы так побледнели.       Суони как-то отвлечённо подумала, что наверное, это уже не «побледнели», а «позеленели». Ей сделалось очень холодно. И жутко. И в ушах по-недоброму зашумело.       — Воды принести? — изменившимся голосом спросил калед.       Адмирал кивнула — не столько потому, что хотела пить, сколько потому, что ей надо было подумать хотя бы несколько рэлов в полном одиночестве, чтобы сложить в голове пережитое четыре месяца назад с только что услышанным. И то, что получилось, повергло её в ужас.       Вскоре она уже глотала невкусную тёплую воду из кипятильника, а Марлесс сидел рядом, снова на корточках, и выжидательно глядел, как она пьёт. Потом спросил:       — Бомбоубежища, да?       — Если бы только они, — еле слышно отозвалась Суони. — Могу поспорить, ваши укрытия тоже отстали от жизни и оказались практически бесполезны. Военный бюджет можно толково потратить только на одно — или на модернизацию оружия, или на модернизацию защиты. На всё сразу не хватит. И по обе стороны фронта, насколько мне известно, предпочитали первое.       Оро мрачно кивнул, подтверждая её слова.       — Но дело не в этом, — тихо продолжила Суони. — А в том, что правительство скрыло данные от военных моего уровня. То, что большинство бомбоубежищ почти наверняка не защитит даже от зарядов с девяностопроцентной мощностью, я знала от Теммозуса. Противоракетная оборона тоже безнадёжно отстала. Я не имею в виду столицу, там-то понятно, что правительство подсуетилось себя обезопасить. И главные промышленные регионы тоже были неплохо защищены. А вот второстепенные объекты…       — Наша база тоже дерьмово охранялась, — понимающе кивнул мужчина. — Обычные ракеты перехватывались на той дистанции, на которой ядерные сбивать уже без толку. Понятно без комментариев, что после атомной войны подводный флот никому не будет нужен, ну и толку его защищать…       — Марлесс! — почти выкрикнула Суони. — Вы не понимаете! Речь не о базах! Населению специально внушали, что убежища надёжны, а нам — что каледы всё равно не успеют нанести ответный удар! О том, что дела обстоят совершенно иначе, я узнавала через свои связи, из надёжных источников, и то, данные были неподтверждёнными — но в целом у армии даже сомнений не было в том, что всё будет так, как нам говорят! — она истерически рассмеялась, давя трёхэтажные проклятья. — На последнем совете в генштабе нас было трое, всего трое, кто настаивал на том, что ответный удар каледов будет. И что ПРО с ним не справятся. И получили в ответ короткое: «Ещё одно слово, и пойдёте под трибунал за саботаж». Но то, что вы сказали сейчас — это вообще всё, всё меняет! От и до! Я, наивная дура, считала, что правительство затеяло авантюру и действительно надеется свалить вас без ответного удара. А они на него рассчитывали! Вы понимаете, рассчитывали!!! Это было сделано целенаправленно!!! — она с яростью швырнула кружку в переборку. Та загремела, покатилась по полу, расплёскивая остатки воды. Адмирал упёрла локти в колени, а лоб — в ладони, и глухо застонала, раскачиваясь на месте, вперёд и назад. — Дура я, слепая дура… Ой, дура же. Чего ещё можно было ждать от политиков? Вот правда, что наверх всегда дерьмо всплывает. Мра-ази…       Марлесс подвинулся ближе и крепко сдавил её в охапке, прижав к груди:       — Тихо, Шеке. Успокойтесь.       Он не просил ничего объяснить, не язвил в адрес талов — просто обнимал её, не давая взорваться и натворить каких-нибудь глупостей. И, против всякой логики, Суони стало легче — просто от того, что рядом есть кто-то сильный, кто может удержать в руках и себя, и её заодно, на кого можно опереться и ни о чём не думать. Она завозилась, обнимая Оро в ответ и прячась в его крепкое, надёжное плечо. Но глаза её были совершенно сухи. И комок в груди не стоял — там была лишь чёрная, мёртвая пустыня. Как выжженный ядерный полигон. Как отравленная химическим оружием безводная равнина.       — Одно утешает, — Суони вновь истерически хихикнула, чувствуя себя одной ногой за гранью безумия, — я им такую подлость подстроила, сама того не зная, что они с ней вовек не расплюются… — смех перешёл в стон. — Боги, что же я натворила…       — Не надо, Шеке, — повторил Марлесс, осторожно касаясь губами её виска. — Успокойся.       Он не понимал. Или понимал не полностью. Или не так. Иначе бы его сейчас трясло так же, как и её. Да что это, и впрямь озноб, да такой, что зубы застучали. Суони сжала руки крепче, чтобы чувствовать рядом живого человека, чтобы не сойти с ума. Быть может, каледу от этого стало больно, но он и виду не подал.       — Вы всё спрашивали, что за приказ я нарушила, — пробормотала она ему в ухо. — Хотите послушать жестокую талскую сказочку? Как про человеческие шкурки, только похуже?       Марлесс глухо вздохнул:       — Валяйте.       — Кобальтовое заражение не оставляет ни шанса. Чистых территорий будет всё меньше и меньше. А значит, и кормить население станет нечем. Сосредотачиваем оборону только на нужных участках, а на остальные не тратим ни силы, ни время — и оп-ля, фокус, собственное население сокращено чисто и быстро, а главное, даже не своими руками, есть повод лишний раз поненавидеть каледов, правда? — Суони опять засмеялась, но уже от ужаса и от понимания, что всё это правда, всё так и было. Засмеялась, чтобы не зарыдать. Потом оторвалась от плеча Марлесса, выпрямила руки, словно пытаясь его оттолкнуть, и уставилась ему в глаза, криво и безумно улыбаясь. — Гражданское население Давиуса подлежало списанию. Все, в ком правительство видело будущие лишние рты. А ведь лишним-то было только оно само. Но если бы хоть кто-то об этом знал за пределами высших кругов, этого бы не случилось — армия взбунтовалась бы первой.       Калед с горечью глядел на неё. Кончиками пальцев аккуратно убрал прядь с её лба — оказывается, тот взмок от испарины, а она и не заметила.       А потом заключил:       — Вы, вместо того, чтобы дополнительно защищать столицу, прикрыли континент, насколько смогли?       Суони захохотала — громко, бешено, — и врезала кулаками ему в грудь, как в крепкую надёжную стену, которая выдержит любой удар:       — Защищать?! Это я шла на фронт защищать! А в правительственном словаре это слово отсутствует, вы ещё не поняли?! Марлесс, я же говорила вам, что почти все шахты Давиуса были с кобальтовыми боеголовками. Почти. Не все. И я имела в виду не ракеты-перехватчики, а именно боеголовки! — она бессильно уронила голову и руки и совсем другим, убитым, голосом продолжила: — Тактической задачей моего флота было подойти как можно ближе к Далазару и накрыть нейтронными ракетами города вокруг Драммакинского хребта и всю равнину Мечей, где находится ваша столица. Вы должны знать об уникальной климатической особенности Драммакинского хребта — воздушные потоки над ним почти всегда нисходящие, причём чистые, из верхних слоёв атмосферы. «Драммакинская яма». Все пилоты от неё плюются. И вода там только с гор, ледниковая. А это значит, что горы будут последней зоной, до которой доползёт кобальтовое заражение, даже если вокруг них по ночам всё будет светиться ярче прожектора. А Драммакинское озеро очень скоро останется едва ли не последним на планете резервуаром чистой питьевой воды, если не считать реликтовые льды полюсов, до которых ещё добраться надо. В планах талов было парализовать бомбардировкой армию в этом районе, высадить десант, выкосить коренное население и закрепиться на Драммакинах, как только выдохнется наведённая радиация. Добить выживших не составило бы труда — за одним исключением. Ракеты туда так и не пришли. Я использовала их, чтобы защитить мирное население Давиуса. А Драммакины остались за каледами. Боги, Марлесс, — она вскинула голову, с ужасом глядя на мужчину, — какая же там будет резня за ресурсы!.. Даже если наши дознались, что я натворила, они всё равно уже не остановятся — сейчас на счету каждый лер чистого грунта, каждый глоток питьевой воды! Десант всё равно будет высажен, а пока ваши отсиживаются по бомбоубежищам, успеет закрепиться! Возможно, даже сможет занять пару городов — вы же понимаете, что на равнине Мечей начнётся ад?!       — Понимаю, — тихо отозвался калед. — Но не могу поставить вам этого в вину.       — Конечно, — ядовито ответила Суони, — что ж ставить мне в вину гражданскую войну на Давиусе, а её не избежать? Теперь-то до людей точно дошло, что им уготовили отцы народа, и они их не простят. А голод? А неминуемый каннибализм? Утрата культуры? Откат в век лука и топора? Боги, — снова простонала она и сложилась пополам, пряча лицо в коленях, как в поклоне, — что же я наделала…       — Дала шанс на выживание обеим цивилизациям, — вдруг очень-очень тихо сказал Марлесс, и в голосе его зазвучало неуместное благоговение. — Дала шанс одуматься. Договориться. И начать сначала. Ты герой, а не преступник, Суони.       — Шанс?! — истерически возразила женщина, не выпрямляя спины. — Эта планета очень скоро сдохнет к Дакариной бабушке! Это не шанс, это лишь продление агонии, издевательство над смертельно больным человечеством, которому уже давно нужно только одно — эвтаназия по медицинским показаниям! Мы все больны, мы все ненормальные! Я шла на фронт не убивать, а защищать, а что в итоге?!       — На этой субмарине есть бром? — невпопад спросил Марлесс. Суони снова рассмеялась, чтобы не разрыдаться:       — В аптечке было что-то успокоительное.       — И снотворное. У вас истерика, — заключил мужчина, снова переходя на дисциплинирующее «вы».       Адмирал хотела было выкрикнуть что-то из разряда «а чего вы ждали», но заставила себя остановиться. Это и впрямь истерика, и с ней надо что-то делать. Негоже человеку в её звании верещать, как беременная мамочка при виде автокатастрофы. Нельзя распускать нюни, даже если рядом есть кто-то крепкий, как скала, кто-то, кто её понимает и поддерживает несмотря ни на что.       — Хорошо, — согласилась Суони, немного помолчав, чтобы взять себя в руки, — сейчас схожу и поищу нужные лекарства. Копание по коробочкам успокаивает.       Она медленно поднялась на ноги, чувствуя, как её шатает. Марлесс встревоженно поглядел на неё и тоже встал:       — Я вам помогу.       — Нет, — это прозвучало резко и грубо, и Суони прикусила губу, заставляя себя смягчить тон. — Я… Мне надо побыть одной и успокоиться. Не волнуйтесь, я не попытаюсь отравиться таблетками. Если… Если боги есть, то они не случайно зашвырнули меня сюда, на остров, в вашей компании.       — Если?.. — осторожно, словно боясь уронить хрустальную вазу, уточнил Марлесс.       — Если, — твёрдо отозвалась Суони. — Что-то мне вдруг стало трудно в них верить.       Она вышла из ЦП, стараясь не глядеть ему в лицо и совершенно забыв, что штекер так и остался висеть внутри пульта. Её трясло, мир вокруг казался застланным серым дымом. Вот всегда знала, что политика — это грязь, но не до такой же степени, как предательство своего собственного народа.       А чем она-то лучше? Ведь всегда чувствовала, с самого начала, что поступает неправильно. Единственным верным решением было восстание армии, переворот, отказ от ядерной войны. А она пошла на поводу у эмоций. Что теперь будет? Уже сейчас на открытых радиочастотах Давиуса рефреном идёт одно и то же сообщение — «помощь дать не можем». Припасов в бомбоубежищах мало. Через пару месяцев людям станет нечего есть даже при самой строгой экономии. А медикаменты? А одежда? А жильё? Города растёрты в пыль, предприятия мертвы и вряд ли восстановимы в текущей ситуации, пахотные земли отравлены, урожай сожжён. Как минимум, половина выживших облучена в той или иной степени, а это в самом лучшем случае означает онкологию в течение нескольких лет или бесплодие. Лечить людей некому и нечем. И сколько среди них детей?       Вот именно тот случай, когда лучше бы все погибли сразу, чем были обречены на мучительную и долгую смерть женщиной, пошедшей на поводу у эмоций.       Сейчас Суони даже думать не хотела, что даже при таком людоедском раскладе кто-нибудь всё равно выживет, что жизнь переборет смерть, что Марлесс прав и она действительно дала шанс человечеству. Она знала лишь одно — в правительстве сидели убийцы, а она сама — сука, обрекшая собственный народ на немыслимые трудности. Хотя, будь бы она настойчивее, упёртее и сообразительнее, она могла бы рассказать в штабе всё, что знала, и заставить остальных сверить данные. Поднять армию, совершить госпереворот. Остановить ядерную войну до того, как она началась. Давиусу не впервой превращаться из республики в военную диктатуру — да вон, каледы веками живут с таким политическим строем и не жалуются. Если цена якобы-справедливого режима — ядерная война, то лучше было бы потерять справедливость, чем сгубить планету.       Отчего, почему Суони ничего не предприняла, чтобы остановить бомбардировку заранее? Чтобы не стать палачом своего собственного племени?       Она поняла, что опять стонет, прижавшись лбом к холодной перекладине трапа. Вот тебе, милая, расплата, кушай да не обляпайся. Если боги всё-таки есть — а их, похоже, нет, иначе бы они не допустили такого падения человечества, — то они пригнали сюда Марлесса аккурат для того, чтобы он ей помог понять, что же на самом деле происходит на Скаро. И наказали её бессилием и невозможностью что-то изменить.       Суони собиралась подняться на вторую палубу, где был склад изъятого по кубрикам барахла и, в том числе, контейнер с запасами медикаментов, не требующих холодильника, но вдруг обнаружила, что оказалась на самом верху, перед своей бывшей каютой. Сейчас помещение стояло пустым, как с завода — отсюда была вытащена вся мебель, лишь вдоль борта громоздились серые коробки аккумуляторных батарей.       Но кое-что из личных вещей адмирала тут ещё осталось.       Суони вошла и наклонилась у переборки между своей каютой и каютой Гарленуса. Пальцы привычно нашли незаметный для глаза выступ, нажали на него несколько раз, и часть стены беззвучно подалась вперёд, образовав зазор — ровно там, где до него было бы удобно дотянуться, сидя на койке за столом. Подцепив пластину ногтями, Суони приподняла её и обнажила крышку персонального сейфа.       Прислушалась.       Нет, шагов Марлесса пока не было слышно — он всё-таки поверил ей и дал немного времени оклематься в одиночестве. Быстро набрав код, Суони открыла небольшой тайник для секретных бумаг. Такой же был в каюте у Гарленуса, только она уже запамятовала, как его открывать. Да и толку от командирского сейфа, там валялись какие-то давно просроченные документы, весьма далёкий от литературных образцов личный дневник да банка леденцов, это она знала точно. Всё действительно важное хранилось у неё.       Маленький ящик был наполовину заполнен герметичными почтовыми капсулами. Суони быстро их перебрала и вытащила одну, с нужной датой. Потом поглядела в самую глубину тайника, на холодный металлический блеск, такой спокойный, такой лукаво манящий из-под чернёной кожи кобуры.       Воровато оглянулась на коридор.       И вытащила свой пистолет — тяжёлый и надёжный, пахнущий оружейной смазкой.       Десять патронов. А ей хватит и одного.       Суони расстегнула защёлку на кобуре. Знакомая рифлёная рукоять привычно легла в ладонь. Сколько раз железный камрад не подводил хозяйку в тире и выручал в бою, спасал жизнь ей и её людям? Отличный, пристрелянный и такой же верный, как корабль. Адмирал подняла оружие на уровень лица, задумчиво посмотрела на ствол, провела пальцем по предохранителю… Так быстро — взвести курок и нажать на спуск. И никакой борьбы с совестью.       Несколько рэлов она простояла, поглаживая предохранитель и ни о чём не думая. А потом по-прежнему быстро и молча сунула оружие обратно в кобуру и захлопнула сейф.       Как бы ни было ей плохо, но оборвать собственную жизнь она опять не смогла. Трусость, конечно. «Я девочка, мне можно». И ещё очень не хотелось, чтобы Марлесс счёл её лживой слабачкой — и стирал её мозги с переборок, а потом нахватал лишних лучиков, из благородства заваливая её труп камнями там, на улице. Быть похороненной каледом — ни за что. Ну да, плохое самооправдание, но всё же лучше, чем никакого.       Совершенно забыв о том, зачем она вообще ходила наверх, Суони вернулась в ЦП. Марлесс возился в пульте вместо неё, пытаясь доделать брошенную работу. Вот только его граблями в микросхемах и ковыряться…       — Ловите, почитайте, — она уронила мужчине на живот капсулу с преступным приказом. — Вдохновитесь, так сказать, нашим сволочизмом.       Марлесс не среагировал, и тогда она уселась в ближайшее кресло, закинув ногу на ногу и чувствуя, как душу затопляет привычный цинизм, а в голове наконец включается логическая мыслилка.       — Знаете, Оро, есть одна проблема. Благодаря вам я поняла, что, как и зачем на самом деле произошло. Но до сих пор не понимаю, почему.       — Почему — что? — глухо уточнил калед, не вылезая из пульта.       — Почему так нерационально и дорого. Почему именно кобальт — ведь это же самих себя перетравить. Нейтронный заряд в производстве в три раза дешевле кобальтового, и последствия от него минимальны. Почему наше правительство решило изнасиловать планету и сделать её непригодной для жизни лет на пятьсот? Какая у них была причина? Ведь это не просто так. Почему именно кобальт? Ваша разведка здесь не подсуетилась, вы не в курсе?       — Нет, — отозвался Оро, наконец-то выглядывая из пульта, словно хотел увидеть и оценить лицо Суони. — Вы так и не выпили бром. Но спасибо, что не застрелились.       Параноик чёртов, всё-таки он подозревал, что у неё припасён ствол. Впрочем, доказательств у каледа всё равно не было, а подтверждать или опровергать его слова адмирал не собиралась. Ей вообще хотелось или напиться, или чтобы этот самоуверенный и спокойный тип её оттрахал так, чтобы сил думать не осталось. Суони медленно вдохнула, из последних сил сдерживая очередную волну истерики, и закончила:       — Я всё ещё чего-то не понимаю. Не улавливаю. Но уверена, что кобальт-60 не случаен. И, если честно, меня это очень, очень пугает…       P.S. от аффтара.       Вообще, с этой главой сложилось два интересных момента. Первый — сон, из которого родилась эта история, заканчивался на втором шансе, который адмиралы гордо провалили, подтвердив теорему Новикова. Но прервать на этом историю Марлесса и Суони было бы слишком… незаконченно, что ли. И потом, это сильно перекликалось бы с «Ангелами, которые не спят» (конечно, читатели не обязаны знать ни странную анимешку «Tenshi no tamago», ни тем более её странную американскую переиначку с полностью вывернутым смыслом, на которую я ссылаюсь; вики в помощь всем желающим). И тут моя совесть погрозила пальчиком и напомнила, что есть постмодернизьма, а есть плагиат, и надо всё-таки различать эти два понятия. Сон может делать всё, что хочет, но порядочный автор не подаёт читателю чужие идеи под своим соусом. Поэтому история двух адмиралов продолжается.       Второй момент — я всё-таки стараюсь придерживаться задумок Терри Нейшна по мере сил и возможностей. Уж коли он придумал, что Скаро — это цивилизационный эксперимент халлдонов и для заселения планеты были похищены именно земляне, то с чего бы мне спорить, тем более что на ВВС это за столько лет не отретконили? И талы, и каледы внешне тянут на индоевропейцев, а значит, и языки у них изначально восходят к праиндоевропейскому. А слово «кара» в архаическом значении действительно переводится не как «наказание», а как «война».