«Веришь ли ты в жизнь после любви?
Внутренний голос подсказывает мне -
Вряд ли у тебя достаточно сил для этого…
…
У меня было время, чтобы всё обдумать.
Может, я слишком хорош для тебя…» (с) Вольный перевод Шер
Пыльный Лос раскален в эту ночь. Она будто была вам предначертана.
Если ты внимательно посмотришь на свои ладони — наверняка разглядишь небольшую черточку прямо на фатальном пересечении линий жизни и любви, даже в этом полутемном зале клуба…
Ты как-то вычитал:
«Бог придумал дороги, Дьявол — перекрестки» и теперь готов подписаться под каждым словом. Так и есть в твоей жизни. На одном из этих перекрестков и случился твой
полный crush.
Вы сталкиваетесь на каком-то благотворительном ужине, потом на шумной вечеринке.
Вашим агентам — пиздец.
Увольнение или премия… Ведь в их инструкциях давно прописаны все ваши требования.
Между комфортными гримвагенами, полотенцами фисташкового цвета и горячим эспрессо определенной кофейни на площадку затерялось главное —
никогда не допускать ваших таких вот встреч.
Ты скучал. Понимаешь, словно впечатываешься лбом в холодный мрамор барной стойки, скользя размытым зеленым взглядом по линиям открытой спины и ниже, цепляясь за ремешки серебряных босоножек, оплетающих узкие щиколотки…
Ты по своей старой привычке запускаешь пятерню в жесткие с виду волосы.
Нервничаешь.
«Ну привет, Стю…»
Она выбирает стол, который хорошо просматривается с бара. И это второе везение за вечер. Но ты боишься сглазить, когда заказываешь голую содовую с лаймом. Алкоголь всегда мешал тебе думать и никогда не расслаблял.
Она похудевшая дальше некуда, костлявая, обособленная. И наряд в пайетках слоями напоминает чешую.
Но если она рыба — то скорее акула. Ты точно знаешь. Гладкая снаружи, опасная внутри. Засасывает.
И даже не жует.
И синяки под глазами такие, что ни одна киношная тоналка не замажет.
Синяки на острых коленках не скроет легкомысленная длина юбки и чулки, которых нет.
Вы пересекаетесь без четверти два в душном калифорнийском клубе — клоаке похоти, веселья и дорогой разбавленной выпивки. Уставшие.
Смеющиеся громко.
Внутри воющие от душераздирающей тоски. Снаружи кричащие по системе Станиславского: «Как же охуенно идет моя жизнь!».
Она — своей красной помадой от диор и лиловым засосом подружки на сонной артерии, ты — отеками от вчерашнего рома и сигаретным кашлем в бронхах.
Нет, конечно, вы пересекаетесь гораздо раньше — ваши планеты — Венера и Марс — переживают крушение около девяти лет назад на финальных пробах. Хотя «переживают» — это сказано слишком громко.
Пять клинических смертей на двоих — и все твои.
После тотального краха ваши звезды разлетаются и оседают пылью хайлатера на ее рельефно выступающих скулах…
Ты меняешь партнерш в кадре и в постели.
Она окончательно съезжает с катушек.
Иногда ты читаешь статьи в желтых газетах и вообще не смеешься — твоё
«идиотка» получается не злым и осуждающим, все больше сочувствующим, обеспокоенным.
И вот спустя полчаса размышлений о вашем прошлом и ее три выпитых коктейля (
какого черта ты считаешь?) она поднимается из-за своего столика и направляется попудрить носик: уходит словно с ярко освещенной сцены, дочитав монолог, в хрупкий сумрак декораций — гипсокартонные коридоры, ведущие к туалетам.
Спасаясь.
Подушечки синеватых пальцев колет
предчувствие второго акта.
Неотвратимость второго акта.
Тяжесть второго акта.
В твоей голове, поскальзываясь, проносится мысль: «другого шанса может и не быть».
Ты идешь следом, прибивая купюры бокалом, кивая бармену свое сдержанное «спасибо».
Она хватает с подноса мимо проходящего официанта ягодный шот и держится за стену.
Антракт становится слишком алкогольным.
Тонкие каблучки подкашиваются, нога подворачивается, серебряная застежка больно впивается в кожу.
— Блять. — Выругивается она, потирая припухшую лодыжку, наверняка мечтая к чертям снять обувь.
«Куда привычнее старые ношенные кеды, да, Стю?»
Кажется, слышит твои мысли.
Спотыкается снова, опрокидывая порцию водки амарантового цвета в себя.
Как анестезию. Но уже поздно.
Ты оказываешься рядом вовремя.
От одного звука голоса над ухом морщится —
будто ее водка уже просится назад.
Словно разряд тока пронзает всё тело — ты ощущаешь, когда ты поддерживаешь ее за локоть.
Знакомые вибрации. Знакомая прохлада кожи. Мягкость, заученная на уровне ДНК.
— Под ноги научись смотреть.
Она терпеть не могла, когда ты говорил словами ваших героев. Сейчас ты сознательно (или нет) издеваешься, когда плюешь в нее фразой из сценария.
Это был выезд класса в теплицу, где всем предлагали кружечку компостного чая.
Ей казалось все ненастоящим. Удивительно, тебе ненастоящим кажется все, что происходит с вами сейчас.
— По какому поводу бухаешь, Стюарт? — Вы приближаетесь к длинной очереди девушек у заветной двери с позолоченными буквами WC.
Она одаривает тебя очень ласковым взглядом а-ля «будь проклят Паттинсон-откуда-ты-здесь-взялся». Ты делаешь вид, что тебя не трогает.
— Ты бросила нюхать? Или бросила свою подружку? Или она тебя?
Опираешься на стену, преграждая ей путь, заглядывая прямо в лицо.
Запрещенный прием. Как в телевикторине: ты очень щедр — даешь варианты ответов: A B C.
— Паттинсон, съеби на другую планету, ладно?
Улыбаешься напускной дерзости, ныряя в блестящее декольте.
Траектория все еще предельно проста: глаза-скула-впадинка у основания шеи-грудь.
Зеленый по-весеннему взгляд становится темной рождественской хвоей… Болотной тиной.
И вокруг вас так много-мало людей. Все громко говорят, смеются.
А ты теряешь контроль и заготовленную речь. Да и не было никакой речи…
Ты не это хотел спросить, но почему-то спрашиваешь, возвращаясь к красным губам, наверняка пахнущим водкой.
Горчащим спиртом, кислящим морозной клюквой, сладким как малина….
— Как она целуется? Скажи, мне интересно. Лучше меня?
— Ты по-прежнему считаешь себя таким максимально невъебенным, да? — Крис закипает от злости, скрещивая руки-плети на своем чешуйчатом топе.
— Имею право, детка. Три года психоаналитика по триста пятьдесят долларов сеанс не могли пройти бесследно. Лечил свою психику после отношений с одной стервой. Поправочка, — поднимаешь палец вверх, — милой девушкой, воспитанной на Джейн Остин, но упорно делающий вид, что она стерва.
— Передай своему психоаналитику — что он полное дерьмо.
— Согласен, Крис. Он дерьмо. Раз не смог вытащить меня из этого болота…— Когда ты смотришь на неё вот так — замечаешь каждую деталь, черту, еле различимый шрам на виске.
В шесть с половиной подралась с соседским мальчишкой, который дразнил ее из-за торчащих ушей…
— О чем ты?
— О тебе, Стюарт.
«Конечно о тебе»
Такие вот откровения у женского туалета…
Очередь медленно двигается и вы едва переступаете ногами.
Антракт затягивается. Как петля на чьей-то шее.
Моя шотландская королева…
Ты носишь имя благородного рода…
Грязная девчонка с такой чистой фамилией.
— Я знаю, ты не любишь все эти телячьи нежности, но … побудь хорошей девочкой, Стюарт. Соответствуй фамилии.
— С чего мне быть паинькой,
Роберт — гребанный заложник своей хорошенькой физиономии — Паттинсон?
—
Я прошу тебя.
— Ааа, ну да, это многое меняет. Чего ты еще хочешь? Излагай весь список сразу, у меня мало времени.
— Скажи как ты скучаешь по мне. Скажи.
Ну же, Крис.
Ты не знаешь сколько она выпила «до», не считая последней порции и коктейлей, важно, что ты был трезв как стеклышко.
Или только казалось?
Долбаные пайетки.
Долбаные губы.
Долбаная Стюарт.
«Какого черта ты вспыхнула звездой на моем небе и даже не думаешь исчезать?»
— Паттинсон, я скучаю. ...Уже скучаю по тем охуительным шести месяцам или около того, что я имела честь не наблюдать твою самовлюбленную рожу.
— Ты считала, сколько мы не виделись?
— Если тебе нравится так думать — не буду разбивать твои воздушные замки. — Она пинает стену, втыкая шпильку в гипсокартон — мечтает в тебя.
Она считала.
— Ты давно разбила их.
Психоаналитик, помнишь?
—
Господи, почему ты привел меня сюда? — Кристен сводит очерченные брови и смотрит в потолок, складывая руки в просящем жесте отчаяния.
— Ты веришь в бога? С твоими-то грехами? — Усмехаешься. — Старик желает тебе счастья, глупышка. Поверь мне, он знает, что делает.
— Желает счастья равно желает тебя?
— А ты догадлива. Кстати, Рождество не за горами, а ты получаешь свой подарок заранее — раньше всех американских детишек.
— Роб, Хэллоуин уже прошел, а мой кошмар пришел ко мне с опозданием. Но опаздывать — это так на тебя похоже… Я не удивлена.
— Крис, пожалуйста… — Первая попытка коснуться ее заканчивается провалом. Она шарахается. А из зала доносится ваша когда-то любимая песня.
Вы не сговариваясь оборачиваетесь, а потом замираете, не отрывая взглядов друг от друга.
Какой-то миг. Но он так много значит.
Она приходит в себя первой, опуская голову, сбрасывая наваждение.
А тебя разбирает по винтикам. Тянет на откровения. Хоть ты и знаешь — она не оценит.
Но ведь попробовать всегда стоит.
— Я был счастлив с тобой. Возможно,
только с тобой. И я ни за что не поверю, конченая нимфоманка-лесбиянка Крис, что
твои чувства прекращались с каждым режиссерским «стоп» на твайлайте.
— Ты всегда был слишком хорош для меня.
— Мне похуй. — Хрипит Крис, отворачиваясь. Но все еще не уходит, хотя давно могла бы.
— А мне нет. Мне не похуй на тебя, Стюарт. Посмотри, в кого ты превратилась? — Хватаешь грубо. Пайетки неприятно впиваются в кожу. Встают дыбом. Как волоски на ее предплечьях.
Чешуя. — Это же не ты, Крис. Не ты. Я знаю тебя другой.
Ты другая.
— Ты что, отбираешь хлеб у своего психоаналитика? Прости, но ты даже на десятку не тянешь. Не лезь в мою жизнь, придурок.
Достаточно доходчиво?
«Более чем».
«Давай, Крис, выплескивай боль на меня. Ее в тебе трагически много».
— Почему ты все еще не можешь успокоиться, а? Ты что, все эти годы следил за мной и бредил? Мне страшно, Паттинсон. И жаль тебя. Где твоя подружка, что похожа на обезьянку, перепутавшую зоопарк с пирсинг-салоном? Кинула? Не выдержала твоей слащавой болтовни, да?
В следующую минуту Крис кричит, показушно складывая ладони рупором:
— Мамочка, заберите своего сынка! Он потерялся.
— Талия младше меня. Ошибочка.
— Какая разница? Выглядит она один черт херово.
— Ты ревнуешь, Стюарт?
— Чего?! Сдался ты мне, вампир недоношенный. — Фыркает Крис, и даже это получается у нее
беспредельно красиво.
— Заруби на своем прекрасном звездном носу, Паттинсон, ты — всего лишь мое приключение, о котором я жалею, не более! Всё, давно приехали, остановка, поезд дальше не идет. Тупик, понятно?
И целуешься ты так себе, кстати.
— Правда?
— Представь себе.
— Я не про то. —
«Конечно, про то». — Кален был недоношенным? Не припомню такого в сценарии. А я, знаешь ли, его очень тщательно читал.
— Нет, не был, это твоя оригинальная доработка,
работа с персонажем. Многое от себя привнес.
Кажется, все происходит слишком быстро… Так, что она и понять ничего не успевает.
Ты толкаешь ее в уборную, игнорируя недоуменные взгляды окружающих, щеколда закрывается со свистом опускающейся гильотины.
В ловушке.
Ваша (
то есть её - но плевать) очередь подходит как нельзя вовремя и похер на возмущения народа за дверью, что отчаянно колотят в нее.
У вас дела поважнее — судьба решается, можно сказать.
«Да, может быть, я на самом деле всегда был слишком хорош для тебя. Но когда я говорю, что больше не нуждаюсь в тебе, знай, ты легко можешь сдать меня правосудию за дачу ложных показаний. И они приговорят меня к тебе. Вот увидишь.»
— Ты маленькая обиженная девочка, все еще выпускающая колючки… Я единственный на планете, кто знает тебя настоящую, Крис. Не считая твоих предков в южном Массачусетсе, конечно. Кстати, они все еще там обитают?
— Хочешь навестить?
— С удовольствием отведал бы рыбного пирога твоей мамы. Он всегда был превосходен.
— Ты конченый болван, Роб. — Она выдыхает, качая головой.
Опускает руку с плетью. Отпускает поводья. Сдается. Наконец-то.
Обессиленно падает на стену,
лопатки жжет. Опускается вниз — на пол — подтягивает колени к подбородку. Тонкая ткань юбки не спасает.
«У тебя никогда не было достаточно сил, чтобы верить в жизнь после любви, малышка».
Ты облегченно опускаешь плечи, смотришь на тлеющие угли и дымок на поле после битвы, садишься рядом и тихо говоришь, откидывая голову на стену:
—
А ты лучшая девушка в этой Вселенной, Стю... В альтернативных я просто не проверял, но…
Стюарт медленно встает — на миг тебе кажется что это «ту мач». Ты снова сделал что-то не так и она вот-вот уйдет, хлопнув дверью. Встаешь следом, чтобы удержать, если она задумает побег.
Хотя конвойный из тебя хреновый…
Что-то в тебе ломается — когда она грустно произносит:
— И не надо, Паттинсон.
Может быть, это были предохранители… Свечи в двигателе. Пробки в щитке.
Теперь обесточено.
Крис бросается на тебя — обнимая за шею, припадает к губам.
«Вот и поговорили»
—
Я скучала, Роберт Дуглас Томас Паттинсон… — Шепчет жарко она куда-то в твою щеку, прерывая поцелуй, часто дыша. Ты чувствуешь через пайетки — ее сердечко бьется так же. Она с наслаждением касается твоих волос, зарывается в них, вдыхает запах.
«Действительно, скучала».
—
Хочу в тебя… — Ты подсаживаешь ее, чуть задирая юбку, сжимаешь бедра. Она прижимается голой спиной к кафелю. Гладишь по голове, убирая мягкие пряди с лица.
— То есть ты хочешь трахнуть меня?
Называй вещи своими именами. — Улыбается Крис смазанной помадой, сильнее сводя икры на твоей пояснице.
— Нет, Стюарт.
Я хочу быть в тебе. Как раньше, Крис. По-прежнему. Любить тебя, заботиться. О тебе.
Тебе так нужно, чтобы о тебе заботились…
Ее радужки — темная вишня. Терпкая, горячая, густая.
Твои — снова весенняя зелень…
Инь и ян. Что снова сходятся в половине четвертого в душном калифорнийском клубе.
Она снова целует тебя первой.
Возможно, она и сама не знает когда
«Роб, боже, твой романтичный бред — не то, что меня заводит. Заткнись и просто трахни меня» сменилось на
«Мне так не хватало твоих наивных, но таких честных фраз, любимый глупый романтик. Это так греет и так возбуждает…».
И это тот самый джекпот. Миллион на телевикторине. Твой главный приз.
Она остается собой — от нее пахнет коксом, спиртным и сломанными надеждами неважной актрисы, она матерится и все еще любит тебя жестким, царапая кожу и кусаясь. Но ведь такой ты и ее любишь. И молча просишь: «не меняйся». Просто будь рядом и… позволь быть рядом мне, Стюарт. В тени своей Королевы…».
Ты входишь в свой дом, потом в неё — и это одни и те же чувства…
~~~
Упорное розовое солнце проникает в комнату сквозь неплотно закрытые шторы на Флоренс Авеню.
— Роб. — Хрипло растягивая твое имя, зовет она из спальни.
Совсем как в прошлой жизни.
Ты появляешься на пороге, как на горизонте
вашей будущей. Из кухни доносится нежная Бэйли вперемешку
с чайками с залива.
— Роб, приготовь мне гранолу. И принеси пить. Апельсиновый фреш, пожалуйста. Иначе я сдохну…
Её похмелье лечится свежевыжатым, твои катастрофы — ею в твоей постели на востоке Лос-Анджелеса.
Куда эффективнее роты психологов по триста пятьдесят долларов за сеанс…
— То есть ты хочешь… чтобы я о тебе позаботился, так?
— Я хочу есть, Роб. И пить.
— Ты хочешь заботы, детка. Называй вещи своими именами.
Ты идёшь на кухню,
улыбаясь. И точно знаешь — Крис сейчас тоже улыбается, когда смотрит на ваше совместное фото на твоем скошенном потолке, этим утром наспех приклеенное скотчем.
Для неё.
Внизу подпись маркером твоим сверх аккуратным:
«Сколько бы времени мы не провели вместе — мне всегда будет мало. Давай начнем с вечности».
И, пожалуй, эту цитату Каллена она готова тебе простить…
