Стражи

      Мне никогда не хотелось обрести приёмных родителей и уехать в новый дом. Хотя для остальных детей это было главной целью, задачей, мечтой – называйте, как хотите. Я просто знала, что у меня нет родителей и что этот детДом мой настоящий и единственный. Меня привезли сюда, не забрав из больницы и не спасши от ужасных родителей. Новорождённую девочку, чудом не погибшую от мороза, нашли в лесу. Первое время пытались искать родителей, но все зарегистрированные мамочки забрали своих розовых пупсов с собой. Получалось, что я была ничейной. Да даже если бы и объявились избавившиеся от меня биологические родители, то они бы просто не имели права быть «ими». Так я считала.       Моя жизнь в детДоме не всегда была скользкой и вонючей, было время, когда абсолютно все жители относились ко мне нормально. Однако было это в таком глубоком детстве, что я даже и не помню. Привычным для меня был вечный страх со стороны малышей и скотское отношение старших. В принципе, последним они не обделяли никого, но ко мне питали уж какую-то особенную любовь. Живя в Доме, никогда не могла понять причины такого отношения, а потом, благодаря куче выяснившихся обстоятельств, осознала, что малыши видели, кто я есть на самом деле, и пытались держаться подальше. Ведь они были чувствительнее тех бугаёв: у всех детей такие инстинкты, как чувство самосохранения и ментальная связь «с чем-то большим», присущие всем животным, ещё не успевают притупиться. Проще говоря, они видели истинную картину. А вторые, переростки, сохраняли остальные животные черты: тупость и чрезмерно играющие гормоны. Не питали ко мне теплых чувств и наши воспитатели. «Слишком странная», «не такая, как все дети» и прочие подобные оценочные фразы, сопровождавшие всю мою детдомовскую жизнь. Они произносились по-разному: с презрением, со страхом, шепотом в углу или с отвращением в лицо. Тогда я искренне не понимала, чем насолила всем этим людям. Ведь всегда старалась быть тихой, не вызывающей лишних проблем. Сейчас я осознаю всю глубину проблемы и не могу винить тех, кто говорил подобные гадости и колкости, потому что у взрослых были все права на такое отношение ко мне. Зная то, что мне известно сейчас, сама бы сторонилась такого ребёнка.       Хотя кто знает, где проходит грань между насилием и дозволенной самозащитой?       Благодаря такой нелюбви меня поселили в самый укромный уголок детДома – бывший изолятор. Больных решили переселить отсюда из-за вечных сырости, холода и недостатка места. Всё же у нас был не ад или каторга, взрослые относились к детям нормально. Так, я жила в комнате с белыми пресными стенами, деревянными советскими рамами, покрытыми слоями жирной потрескавшейся белой краски, большими мутными от дождей стёклами и потихоньку растущей на потолке плесенью, которую изводили раз в год.       На самом деле, моя комната не сильно отличалась от остального Дома: он весь был такой. Жил давно в этом мире и порой напоминал нам об этом: штукатурка обвалится, пятидесятилетняя половица скрипнет под детской ногой, повеет «бабушкиным» запахом сырости и так далее. Дом медленно тлел, а Время часто останавливалось и наблюдало за этим процессом. Никогда не понимала зачем Ему это было нужно.       Однажды Время решило оставить нас в покое и ушло. Мне было около пяти лет, когда в нашей разгнившей, для меня, детдомовской семье появилась Тая, новая воспитательница. Как я её любила. Тая была единственным человеком во всём моём маленько-большом мире, который улыбался мне искренне, разделял мои радости, обнимал, когда Дом выпивал последнюю кровь, пытаясь пополнить запасы сырости в моей комнате, и учил меня. Учил всему подряд: рисовать, писать, читать, петь, танцевать, улыбаться. Но больше всего мне нравилось слушать Таины рассказы о её жизни за стенами этого дома и читать с ней книжки. Когда мы занимались этим, мне казалось, что моя жизнь становится взаправдашней. Белые стены становились цветущим садом или морем, окна превращались в мольберт для тонких детских пальцев, запах сырости сменялся ароматом мёда и пышек. Тая и я много рисовали, она всё время приносила мне краски или карандаши, но рисовать на листках со временем стало неинтересно, и мы одну жевано-штукатуренную стену выделили специально для наших картин. Там были замки и белые лошади, кони в яблоко, цветущие персики и вишни, сочная и мягкая трава, орхидеевые цветы, небесные незабудки и пушистые солнечные одуванчики.       Было так много всего. Но из-за того, что Времени в этот момент надоело сидеть и наблюдать, всё моё счастье промелькнуло в мгновение ока. Все 7 лет. И я осталась одна в самый ответственный период жизни человека – переходный возраст. Нет, Тая не собиралась кидать меня на произвол судьбы. Она была со мной до последнего, но срок подходил. Тая была беременна, а родить ей предстояло у себя на родине рядом с родными и близкими. Для этого ей нужно было уехать.       Я ревновала Таю к ребёнку, которого ни разу не видела. Ревновала к этому круглому животу, похожему на резонатор жабы. Они были частью друг друга. И это бесило больше всего.       После отъезда самого любимого и дорогого для меня человека в мире Время снова завалилось набок и стало любоваться Домом. Судя по всему, Ему очень нравился пейзаж нашего обиталища, ибо иных причин наблюдать за этим иссыхающим местом не было. Я прекрасно понимала Время. Наш детдом построили в селе, расположившимся прямо в вырубленном лесу. Огромные хвойные великаны окружали Дом и его двор, наполняли пространство ароматом сказок, а зимой это благоухание из незримых ощущений превращалось в осязаемый мир: пышный сверкающий снег и огромные великаны-альбиносы. Я любила их почти так же сильно, как и Таю.       Тая была удивительной. Мне она часто казалась ангелом. Позже я, конечно, отошла от этой идеи, но чувство, что Тая знает о чем-то большем, чем мы все, не покидало меня до самого конца. Иначе я просто не находила объяснений той ненормальной череде событий, начавшейся после её отъезда. Череде событий, перевернувшей весь мой мир и мир тех, с кем я была связана.       Может, моя история и покажется вам сказкой, какие читала мне Тая, но для меня она стала явью.       Трагической явью.