А есть ли на свете цветы, что не вянут, Глаза, что на солнце глядят и не слепнут? И есть ли на свете те дивные страны, Где звёзды не гаснут, где краски не блекнут? Fleur, "Отречение"
Серый сентябрьский день мало чем отличался от утра. Главным образом, меньшей густотой холодного тумана и большей оживлённостью улиц — если их вообще можно было назвать оживлёнными. Сонное, привычное для Столицы движение сливалось в один невзрачный поток вместе с ветром, гнавшим по мостовой пыльные листья. И терялось на фоне стен, каменных тюремщиков большого города. Магистр Данковский облокотился на парапет с видом полного равнодушия к происходящему в целом и к последующей чистоте рукавов своего пальто в частности. Река внизу лениво несла воды через центр мегаполиса, давно смирившись с оковами бетонной набережной, и, как часто шутили студенты, примечательна была только тем, что содержала в разных пропорциях всю таблицу Менделеева. — ...А она мне, значит-с: "Оставайся." Я отвечаю, мол, куда я тебе прямо сейчас Столицу, работу и долги в казин...э-э, в казну государственную дену? Парень про Столицу услыхал — глазёнки, значит-с, так и загорелись... Владислав был, похоже, единственным неуязвимым к осенней урбанистической серости. Верный советчик Магистра ещё вчера вернулся из северного провинциального городка и воодушевлённо делился впечатлениями. А также неизменно наполнял окружающее пространство сигаретным дымом. Даниил даже не знал, что из этого нервировало его больше. — Сын-то? — бесцветным голосом уточнил он, из вежливости подтверждая, что всё ещё слушает. — Он самый. Я вас познакомлю: уж очень он хотел. Отец, говорит-с, рассказывал... — А вот я, увы, не горю желанием. — еле слышно пробормотал Данковский, отрываясь от скучающего созерцания мутной реки, и добавил чуть громче: — Владек, вам бы здоровье-то поберечь. Тот, полезший в карман за упаковкой сигарет, едва успев затушить предыдущую, ответил игнорирующим вопросом: — Магистр, сегодня отпустите Анну пораньше? Нам с ней в "Габриэль"... С равнодушным вздохом Даниил молча кивнул. Владислав Филин — белокурый альбинос, бывший ассистент Инквизиции, а ныне консультант "Танатики" по узким вопросам — даже не скрывал от начальника своего увлечения водить сотрудниц по ресторанам. Естественно, на одолженные деньги, так как жалованье регулярно проигрывал в карты в день получения. Явно входил в число людей, уверенных, что недоброжелатели и шпионы с предыдущих мест работы доберутся до них куда раньше рака лёгких и налоговой полиции. Вдобавок, слишком полюбил в последнее время навещать бывшую коллегу, в Столице уже более десятка лет официально считавшуюся погибшей во время эпидемии. Но сообщником был поистине незаменимым. Впрочем, когда-то Даниилу приходилось иметь дело и не с такими. Да и "Танатика", конечно, уже вышла из периода своего процветания. Превратившаяся когда-то из подпольной студенческой организации в научный центр с собственным зданием и персоналом из перспективнейших умов, она успела побывать и на грани развала, и на пике успеха. Но сейчас Магистр предпочёл бы вновь из последних сил спасать своё детище от падения в Лету, чем пережидать кризис отсутствия какого-либо движения. Многие блестящие открытия так прочно вошли в медицинскую практику, что не могли удивить уже никого. Приходившие специалисты уже не были теми переполненными идеями новаторами, а всего лишь хотели работать в престижном заведении. Но судьба некогда сенсационного и даже скандального центра танатологии до сих пор оставалась единственным смыслом жизни Даниила Данковского. — Так всё и будет продолжаться, ad infinitum. — задумчиво обронил он вдогонку мыслям. Филин давно усвоил: если Магистр переходит на латынь — дело худо. — Совсем не в духе вы сегодня, вижу. Опять ревизионная комиссия вызывает? Или сами придут? — Вызывают. — подтвердил тот, не упомянув, что уведомление на сей раз пришло от гораздо более высоких лиц, чем те, что регулярно старались отыскать изъяны во всём касающемся "Танатики", и в последнее время, увы, всё чаще находили. На радость оппонентам. — Опять, значит-с... А вы раньше времени об этом не думайте. — Владислав с упоением вдохнул холодный ветер набережной. — Что вам ещё рассказать? Ночью вновь уезжаю; с нашей обоюдной занятостью ещё долго не представится случая поговорить вне работы. Не думать у Даниила не получалось уже из-за одной только предрасположенности к непрерывному логическому осмыслению окружающей реальности и предстоящих событий. — Расскажите об Инквизиции. — вдруг предложил он. Филин, тут же выйдя из почти беспечного состояния, нервно оглянулся по сторонам. — А что о них говорить... Кровавого Марка и Железную Деву вы и сами знаете-с... — Не понимаю вашего профессионального слэнга, Владек. — Карминского неужто не помните? — натянуто улыбнулся собеседник. Полубезумный морфинист в своё время доставил ему немало проблем. — Да им, ей-богу, впору соревнования устраивать на самое претенциозное прозвище. А Лилич так называл её учитель, за то, что всегда следовала его тактике: прятать за внешней человечностью острые шипы ума и тайного знания, которое разделяли все воспитанники Орфа. Старик в ней души не чаял, возлагал большие надежды. Значит-с, кто ещё... Большая Берта — бил точно в цель, одним своим видом внушал трепет, но по мне так скорее хрипел как передвигаемая мортира. Стальная Леди... — Спасибо, мне достаточно информации. — Данковский, казалось, нахмурился ещё больше. Взглянув на башенные куранты, он сверил с ними часы. — Пора. Можете подождать меня в здании "Танатики". Обменявшись рукопожатием, мужчины разошлись. Обернувшись, Даниил краем глаза заметил, как на другой стороне моста Филин покупает цветы у сонной уличной торговки. За настроение секретарши сегодня можно было не беспокоиться. Полукруглый холл штаба привлекал внимание внушительной статуей Фемиды (чья суровость, как отметил Даниил, в интерпретации скульптора больше походила на смертельную обиду), уходящими из зала в прохладную тень коридорами-лучами и обилием зеркал, призванных, видимо, создавать иллюзию светлого просторного помещения. Но давящую атмосферу, обусловленную статусом, это отнюдь не облегчало. Из высокого зеркала на Магистра с усталым безразличием смотрел импозантный, хотя и небритый брюнет в дорогом пальто. Он попытался пригладить рукой растрепавшиеся на ветру волосы. Оценивающе прищурился. Сверлившие спину взгляды, увы, не способствовали дальнейшей задержке. Дверь ободряюще щёлкнула замком. Здесь его ждали. Герман Орф был живым вызовом стереотипам об Инквизиторах. При взгляде на него казались нелепыми слухи о том, как мало остаётся в узкоспециализированном агенте от человека. Холодную надменность Орф сводил к вежливой официальности, тайн не держал; непрямого воздействия, в отличие от многих коллег, не применял, разве что на уровне элементарной психологии. Невысокого, ничем не примечательного пожилого господина со сдержанной доброжелательной улыбкой трудно было поставить в один ряд с другими известными работниками социальной Инквизиции. Однако он по праву считался умнейшим и страшнейшим среди них. За внешней открытостью действовал тот, от кого от греха подальше рады были бы избавиться сами Власти — но он за всю карьеру благоразумно не подал повода. Кроме, разве что, совершенно неугодных и подозрительно общих убеждений его учеников, которым, в отличие от наставника, удавалось сохранить жизнь и свободу совсем недолго. — Доктор Данковский, — серые глаза на сухом морщинистом лице светились расположением и в то же время холодом. — Весьма, весьма отрадно видеть вас. Не каждый день нас навещают столь блестящие умы. Не сочтите за лесть. С вами я буду предельно искренен. Старое кресло для посетителей манило расслабиться, но напряжение и непонимание упрямо держали осанку Даниила как на параде. Слишком многое он слышал о хозяине кабинета и слишком низкого мнения был об Инквизиции в целом, чтобы так скоро терять бдительность. — В таком случае, ваша милость, попрошу вас сказать прямо, для чего я здесь. — Разве могла скрыться от вашей прославленной проницательности очевиднейшая причина? — сдержанно усмехнулся Герман. — Что ж, бесполезно скрывать: меня интересует ваше прошлое. Та его часть, что столько лет была под запретом на оглашение и обсуждение. Согласитесь, это неотъемлемая черта человеческой натуры и, кхм, нашего правительства тоже — столкнувшись с непредвиденными обстоятельствами, сделать вид, что ничего и не было. — Да, вы совершенно правы. — процедил гость. Он, конечно же, догадывался о том, что после пережитого его ещё долго не оставят в покое стервятники, охочие до сенсаций, тайных интриг и возможностей нажиться на чужом горе. — Но, боюсь, ничем не смогу вам помочь. В кабинете пахло пылью, кожей потёртых кресел и типографской краской. Паузы в подобной атмосфере не разливались задумчивой тишиной, а тревожно путались и бессильно повисали, словно мухи в паутине. — Почему же? — Инквизитор, казалось, не то что не разгневался, но даже ничуть не удивился. — Плохо помните факты и не ручаетесь за достоверность? Это не страшно. Опасаетесь преследований за разглашение запретной информации? У меня значительные связи и полномочия; вас и вашу "Танатику" и пальцем не тронут. Вы ничем не рискуете. Что может останавливать? — Мой ответ может показаться дерзким, мэтр Орф, — как ни странно, в присутствии облеченных властью Даниил чувствовал себя увереннее, чем с людьми более низкого статуса. — Но раз вы сказали, что будете искренни, я также не стану скрывать от вас правду. Ветераны не любят вспоминать войну, а я, хоть для кого-то это и неравносильное сравнение, не желаю вспоминать своё пребывание в закрытом на карантин городе. Слишком личные причины. А что касается достоверности фактов — в ней я всё равно не могу быть уверенным. Я находился в состоянии тяжелейшего нервного напряжения, стоял на грани безумия; к тому же, помутнение рассудка из-за наркотического действия цветения местных трав... галлюцинации, провалы в памяти... Сам до сих пор не смог бы сложить хоть сколько-нибудь внятную общую картину. Больше мне нечего добавить. Инквизитор, взглянув украдкой на циферблат часов, снисходительно кивнул в ответ: — Понимаю вас. Жаль, вы могли бы быть источником бесценной информации и немало послужить общему благу. Но... это ваше законное право. Магистр не верил своим ушам. Его не будут допрашивать? Так просто?.. — И всё-таки единственный вопрос я не могу позволить себе не задать. — продолжил Орф. Успокоившийся было посетитель вновь насторожился. — Известна ли вам, доктор Данковский, судьба правительственного Инквизитора Аглаи Лилич? — Кажется, вы уже давно располагаете соответствующими документами. В них она значится жертвой Песч...эпидемии, так? Насчёт остального я уже сказал. Даже под прицелом не буду вспоминать ту поездку. Ещё раз извиняюсь за дерзость моих слов. — Что ж, благодарю, что уделили мне драгоценное время. — как ни в чём не бывало ответил собеседник, сделав еле заметный акцент на последнем словосочетании. — Вы свободны. Когда будете выходить, прошу, скажите ожидающему зайти. Попрощавшись, Магистр вышел. Настроение, с утра неважное, нисколько не улучшилось. Лёгкость ухода от нежелательной ответственности и тяжёлых воспоминаний воодушевляла, но в то же время слегка настораживала. — Его милость попросили войти. — уведомил он сидящего на скамье у двери. Мужчина в чёрной инквизиторской униформе внимательно, с некоторым молчаливым интересом окинул учёного взглядом. Он был моложе Орфа, хотя и его волосы уже значительно затронула седина. Глядел неприятно, колюче-цепко, по-волчьи желтоватыми глазами. Данковского охватило внезапное чувство дежа вю в смеси с невольной неприязнью. То ли подобный оттенок он уже видел когда-то, то ли сам по себе взгляд вызывал ощущение волевого давления. Инквизитор тихо хмыкнул что-то в знак понимания и со свистяще-хриплым вздохом поднялся со скамьи. По спине Даниила пробежал противный холодный озноб. Кровавая гниль расползается по стенам, словно плесень. Протяжные хрипы обречённых срываются на стон, но лёгкие — будто ветхий мешок с песком, и голоса обрываются надрывным свистящим кашлем. Один из больных, чьё горло после подобного приступа исходит той же прогнившей кровью, вцепляется в край плаща Бакалавра. Вцепляется так, как может только слепо ухватившийся за последнюю безумную надежду. От ужаса и отвращения тот, обычно хладнокровный и отнюдь не впечатлительный, хватается за револьвер... — Хотели передать что-то ещё? — участливо спросил незнакомец. — Нет, нет. — рассеянно бросил Данковский и спешно направился к выходу. Прошлое преследовало его уже не первый год. Ветер трепал лёгкий шарфик Анны. Даниил увидел её ещё издали. Он понимал, что просто так секретарша покидать своё рабочее место не стала бы. Его, что ли, потеряла? Но он же сказал Филину... — Магистр, приходили с обыском. — девушка беспокойно теребила аккуратные манжеты блузки, глядя на него. — И Владека увели... Пару секунд танатолог смотрел словно бы сквозь неё. — Идите оденьтесь, уже не август. — наконец бросил он вместо ответа. — Сожалею, но совместный ужин в ресторане вам придётся отменить. На второй этаж он скорее взлетел, чем взошёл. Привычка расстёгивать, но не снимать сразу пальто в помещении брала своё. Да и не до него было. Толкнув открытую дверь собственного кабинета, Даниил первым делом проверил сейфы с опытными образцами. Затем выдвинул ящики письменного стола. Всё было на месте, хотя и не всегда на том, где оставлял хозяин. Свой привычный строгий порядок он ценил свято. Нервно вздохнув, танатолог выдвинул самый нижний ящик, обычно закрытый. Револьвера не было. Как и старого билета на поезд. — Так... — сказал себе Магистр, собираясь с мыслями. Других слов не находилось, по крайней мере подобающих воспитанному образованному человеку точно. Он никогда не признался бы себе в сентиментальности. Среди недоброжелателей и вовсе бытовало мнение о его небывалой чёрствости. Но старый, через раз дающий осечку револьвер он так и не решился сдать. И выбросить мятый билет тоже. "Но им-то зачем? Ей-богу, зачем?" Дверь скрипнула. Учёный обернулся, уже готовясь успокаивать Анну. Но в проёме, облокотившись на дверной косяк, стоял паренёк в тонкой куртке и с немалым любопытством разглядывал хозяина. "Парень про Столицу услыхал — глазёнки, значит-с, так и загорелись..." — вспомнились слова Владислава. — Та-а-ак... — повторно выдавил Данковский, чувствуя, что здравый рассудок, обычно несомненно верный, начинает ему изменять. — Здравствуй. — улыбнулся гость. — А где дядя Филин? — Тебя как зовут, друг мой нежданный? — съязвил он вместо ответа. Тот гордо выпрямился, не переставая заинтересованно щуриться и без того узковатыми глазами. — Адам из рода Бурахов. — Очень приятно. Даниил из рода Данковских. — проворчал Магистр. — Отец о тебе рассказывал. Покажешь мне Столицу? А ты правда умеешь воскрешать мёртвых? Танатолог устало опустился на своё место за письменным столом. Сумел избежать одной ответственности — неминуемо придёт другая. Очередной ненавистный закон судьбы. — Во-первых, к старшим здесь принято обращаться на "вы". Во-вторых, сегодня же ты едешь обратно. Один. Ясно? Адам притворно посерьёзнел и лениво поковырял дверную ручку. — Да, ойнон. Степное словечко ножом полоснуло слух и память. Магистр потянулся к стоявшей на столе ещё не открытой подаренной бутылке коньяка. Рядом с ним было живое доказательство жизни Лилич, которое он, сам того не зная, скрыл от Инквизиции, что подводило под риск и его, и "Танатику". Филина наконец поймали на разглашении их внутрислужебных тайн — опять же, по его вине, и вновь в "Танатике"... Вдобавок ко всему, Даниил лишился своих сомнительных, но неосознанно дорогих сердцу трофеев. "Великолепный день, ничего не скажешь." Старая монохромная фотография. Юристы-выпускники, преподаватели, ассистенты, представители лучших организаций — в том числе Инквизиции... Вот он сам, куда моложе, но в целом почти не изменившийся, ободряюще положил руку на плечо стоящей рядом застенчивой молодой девушки. Вот забрался в кадр, найдя себе место на ступеньках, будущий помощник, до и после этого сменивший ещё не одно место работы. И всё-таки их дело — призвание на всю жизнь, а не просто профессия. Вот, кстати, молодой преподаватель, позже перебравшийся к ним и переманивший многих учеников: непривычно длинные волосы, обманчиво хрупкая внешность. Вот с краю встал серьёзный статный мужчина: кто бы знал, что так скоро он, всегда бывший в тени, появится на первых полосах газет, пожимающий руку министру и генералу Шоину. "Величайшие преступники века понесли заслуженную кару", "Караван — больше не угроза"... К счастью, журналистам никогда не донести до наивных читателей всей правды. Человек, считавшийся героем, в то же время был хладнокровным палачом, одержимым жаждой мести. Он не только сыграл решающую роль в разгроме печально известного Каравана Бубнового Туза, но и самолично возглавил процесс последующего получения информации силовыми методами, в народе именуемого пытками. Немногие из захваченных отцов Каравана дожили до официального суда. Комитет предпочёл смотреть на это сквозь пальцы. Он оставался героем в глазах граждан. Он был единственным, кому Орф по-настоящему доверял. И сейчас он находился прямо перед ним. — "Дней молодости прожитой прекрасная пора, сирени цвет под окнами любимых..." — саркастически, но с ноткой снисходительного понимания процитировал посетитель. — Не зная вашей натуры, я бы предположил, что вы тоже ностальгируете по старым добрым временам. — спокойно улыбнулся старший Инквизитор в своей привычной манере. Альберт Алерманн ответил хриплой усмешкой. Герман Орф ещё раз бросил взгляд на юную воспитанницу на фотографии. — Впрочем, и в моём прошлом найдётся только одно, что я точно не отказался бы вернуть. Ученики. Где все те перспективные молодые специалисты, опора и надежда? Казнены по приказу Комитета либо навсегда отстранены от дел. Из этого прискорбного правила, смею надеяться, всё же было исключение... И здесь, коллега, как раз тот случай — тоже исключительный — когда после всего, что мы сделали друг для друга, я сам прошу вас о помощи. Фотоснимок отправился обратно на своё место в аккуратной рамке. — Наверное, уже знаете, что скоро я ухожу в отставку. — продолжил Орф, чуть понизив голос. — И догадываетесь, что это может... повлечь. — Вполне. "Отличный повод наконец сполна воздать Старшему Инквизитору за то, что сеял своеволие и смуту среди учеников, воспользовавшись лишением его большинства привилегий, в том числе следовательской неприкосновенности..." — Свой пост ведущего специалиста оставляю вам, Альберт. Но, как я уже говорил, у меня осталось последнее профессиональное желание. Найти мою Железную Деву, Аглаю Лилич. Узнать, как ей удалось избежать казни и преследования Властями — а я уверен, что удалось. Как видите, здесь мало личных симпатий, основная цель — знать, что дело моей жизни не обречено. "Что неизбежность не так... неизбежна, как казалось прежде." Тяжёлое, свистяще-хриплое дыхание Алерманна минуту наполняло собой воцарившуюся тишину. — Вы человек рискованных убеждений, Герман. Почти противозаконных. И эта тактика раскрывать все карты... всегда меня удивляла. Но я не могу вам отказать. Есть ли хоть какие-то наводки? — Кто не рискует, тот не становится Старшим Инквизитором. — довольно перефразировал тот. — Принесли старые билеты с указанием пункта назначения. Как выяснилось, раньше регулярный поезд ходил туда не более раза в две недели, теперь — отправляется каждый вечер кроме выходных. Развитие цивилизации, да-с...Ещё есть револьвер, правда, в неважном состоянии. Принадлежал человеку, близко общавшемуся с Лилич. Быть может, ваше чутьё на оружие сумеет помочь. Как тогда, с инцидентом у Карстовых Брод... подстроенный расстрел невиновных, помните? — Предпочитаю холодное оружие. — ответил посетитель. — Но ещё как помню. Давайте. Лишним не будет. — Но, прошу тебя, Эл, по возможности — без крайних мер. – перешёл Герман на «ты». — Это не правительственная миссия. Привычных случайных жертв не простят. Альберт пробормотал что-то вроде "несомненно", осматривая трофей Данковского. Бакалавр шёл вдоль причудливых двухэтажных домов. Где-то вдалеке выли собаки. Свинцовое небо который день давило на плечи своей хмурой безысходностью. Под предостерегающим знаком заражённой местности — высоким пугалом из тряпок и дохлых крыс — стояла девочка. Ох уж эти дети Города... — Ты что здесь делаешь? Велено было всем по домам сидеть, эпидемия в самом разгаре! — возмутился Данковский. — Я ловлю Прозрачную Кошку, — заявила пигалица, уперев руки по бокам. — Хочешь со мной? А то мне говорили, будто ты в неё не веришь! — Не верю. — у Бакалавра не было времени обсуждать подобную чепуху. — Как? Вон же она! Кошка плыла ему навстречу, невесомая и полупрозрачная, почему-то постепенно увеличиваясь в размерах. Теперь это уже была не кошка, а зыбкое облако, сгусток тумана. В его очертаниях сквозили чьи-то лица, искажённые, застывшие то ли в крике, то ли в злорадной гримасе. Даниила охватила судорожная дрожь. — Ты меня обманула! — воскликнул он, оборачиваясь обратно к девочке. Та ничего не ответила. Вместо глаз у неё были пуговицы. Лицо пересекали грубые швы. Тряпичная кукла секунду молча смотрела, затем протянула у нему руки, будто по велению невидимого кукловода. Бакалавр побежал, не оглядываясь. Все встречаемые им горожане были такими же лоскутными уродцами. "Ты убьёшь нас... вместе с Городом... ангел смерти... за что..." "Не спас, не сумел спасти... расстреляли... папа..." "Предал свои убеждения... столичный хлыщ..." Аглая стояла к нему спиной, разговаривая на мосту с генералом Блоком. Последняя надежда. — Ты меня обманула! — повторил Данковский, задыхаясь от быстрого бега, страха и раздосадованного отчаяния. Она обернулась на крик. Шов рта криво улыбался. Чёрные пуговицы холодно блестели. На руках висели обрывки нитей. Бакалавр закрыл лицо руками, лишь бы не видеть этого. Пальцы ощутили грубую холщовую ткань. Магистр проснулся. Близилось утро, но за окном ещё не светало. Четвёртый час или около того. Стараясь унять дрожь в руках, он поплёлся за холодной водой. На диване в гостиной спал Адам Бурах. Так безмятежно и крепко, как может только уставший от поездки и новых впечатлений ребёнок. Осторожно, чтобы не разбудить его звоном стекла, Даниил потянулся к хрустальному графину. "Ему незачем знать, что взрослого уважаемого человека по ночам мучают глупые кошмары." Вода приятно холодила пересохшее за время сна горло. Похоже, вчера он умудрился ещё и малость перебрать коньяка. Заглушать стресс алкоголем — ужасная привычка, но ему было уже всё равно. А психоаналитиков он недолюбливал. "И вот скажите на милость, что делать с этим джентльменом... Одного на север через пол-страны не отправишь, мал ещё. Никто из сотрудников ехать не желает, у всех своих дел хватает. Придётся отвозить самому. Но как же не хочется возвращаться..." Адам тихо сопел во сне, повернувшись к слабо льющемуся из-за шторы лунному свету. В отличие от Магистра, его мысли и сновидения не были омрачены ничем. Трое — девочка-подросток, молодая черноволосая девушка и женщина в расшитом балахоне — сидели в кругу на расстеленном по земле покрывале, передавая друг другу стебельки трав. В их искусных руках обретали объём и затейливость плетёные венки. — Твирь к тебе как к родной идёт. — сказала юная Мать-Настоятельница, посмеиваясь и блестя озорными глазами. — А тебя зато Уклад слушается. — ответила Мишель. Голос её был похож на шелест ветра в Степи. — Обе хороши, девицы-красавицы. — спокойно отреагировала Эспэ-Инун. В Городе больше почти никто не звал её Оспиной. Немногим Смиренникам удалось так прижиться между двух Утопий, противоречащих их линиям. Закончив свой венок, младшая задумалась, кому его подарить. Ответ пришёл сам. В одиночестве и непонятной тоске глядя в Степь, вдали виднелся внушительный силуэт в тёплой накидке. Отвлекшись от раздумий, подбежавшую счастливую Таю степной богатырь приподнял и закружил над землёй. Наловчившись, та водрузила травяной венок ему на голову, заливаясь звонким смехом. — Выросла-то как, — пробасил Старшина Бурах, опуская девочку. — Скоро мне тебя будет не поднять. А в пять лет пушинкой была, на плечах не чувствовалась... Эх, летит время... Она взяла его за широкую ладонь и повлекла к остальным. В волосах блестели медные бусины на заплетённых в тонкие косички прядях. Трава приятно покалывала лёгкие девичьи ступни. Наверное, последний солнечный вечер; надо было успевать ловить время, пока ещё можно ходить босиком по земле, не боясь холода. Артемий же был уже в сапогах. Степь осенняя, привольная, горьковато-пряным ароматом твири окутанная... Горели вдалеке туманными огоньками костры травников-одонхе и факелы на Кургане Раги. С другой стороны простирался Город Детей, наполненный мелодиями простеньких инструментов вроде губной гармошки, самозабвенной твириновой дрёмой и разнообразием тёплых запахов заготавливаемого в домах варенья. Золотой сентябрь — совсем не то что хмурый октябрь. Пора уютных пледов, последних погожих дней, изобилия собранного урожая и наибольшей силы обрядов и поверий. — О чём скучаешь в такой дивный день, Служитель? — отстранённо-насмешливо спросила Мать Червей, когда правители приблизились. — Беспокоишься, что не вернулся сын, когда должен был? — догадалась негласная царица Твириновых Невест, нанизывая на руку снятый Старшиной венок рядом с двумя другими. Тот утвердительно кивнул. — Вряд ли доверил бы его этому столичному прохвосту, если бы не переубеждения моей супруги. Думаю, не провести ли ритуал призвания родственной крови... — Не волнуйся так. Если бы Адаму грозила опасность, Светлая давно увидела бы. Вдруг они просто решили задержаться подольше? — успокаивающе обняла менху юная Настоятельница, насколько хватало для этого длины её рук и роста. — Столица, должно быть, огро-о-омная... — Не знаю, насколько далеко простираются способности Хозяек, и распространяются ли на такие расстояния. — ответил Артемий, рассеянно и любяще пригладив волосы смешливой степной принцессы. — Уверен я обычно только в том, что делаю сам. Приведи мне быка, Мать. Оспина, неторопливо расправляя балахон, промолвила глухо и слегка ворчливо: — Не люби я тебя почти как родного сына, не одобрила бы обряд ради одного человека. Суок знает, кого ещё это может вовлечь. Но вспоминая прошлое, когда я считала минуты до твоего возвращения, я понимаю зарождающуюся в твоём сердце тревогу. Поступай как знаешь. Слово Старшины — закон. ...Мишель кружилась в центре хоровода Травяных Невест — дикое дитя ночи, Степи и сырой тёмной Земли. Капелла не ошибалась, пророча ей будущее одной из новых Хозяек. Гадкий утёнок, ставший дивным лебедем — только лебедь этот скорее был вещуньей-вороной, тенью того необъятного одиночества, что стучится в двери сиротам и беспризорникам, и в котором так хорошо украдкой ворожить или доверять самые пугающие тайны. Землю она понимала лучше, чем людей. И разговаривала с ней на её языке, невесомо касаясь бледными ступнями травяного ковра, взмахивая тёмными рукавами платья и доходившими до пояса волосами, блестя глубокими чёрными глазами. Ремеслу Невест девушка научилась так быстро, словно рождена была для него. И в изящном ритуальном танце она, обычно молчаливая и нелюдимая, могла раскрыться по-настоящему. Кожаные бубны отбивали мерный ритм. Внутренне подстраиваясь под этот гармоничный такт, Старшина Бурах бросил на горячие угли горсть благовоний из смеси сушёных трав и душистой смолы. Пламя взметнулось на секунду и вновь утихло, оставляя раскрасневшиеся угли дымно тлеть. Переливчатое нежное пение степнячек сливалось со взволновавшимся ветром и ритмом инструментов. Прошептав над набранной чашей крови заговор-вызов, Гаруспик окунул в неё лезвие ножа и несколько раз резким движением окропил зашипевшие угли. Со стороны было похоже, будто верховный жрец рассекает в воздухе невидимые связи. Он завидовал иногда Хозяйкам, имевшим возможность сполна видеть и осязать скрытые высшие материи. Но зависть считал плохим чувством, бесплодным и нечестным, поэтому вполне довольствовался тем, что успевал уловить во время ритуалов. Живой Город охотно откликался на зов своего давнего спасителя. На некоторое время становились различимее его цвета, среди которых особенно яркими вспышками горели принадлежавшие мистикам: ослепительно-алое неистовое пламя Марии, мерцающе-снежное волшебное серебро Виктории, его с Таей малахитово-чёрная сила, такая блеклая на их фоне, и золотистая искра некой четвёртой стороны, уравновешивающей все предыдущие неведомой ему связью. Заручившись их поддержкой, Артемий уверенно мысленно взял пронизывающие Город линии судеб, ища нужную. Что-то мешало ему в этот раз; словно ещё кто-то держал их в данный момент. Но он предпочёл списать это на излишнее волнение. С последним ударом бубнов Бурах открыл глаза. Позади оставалась тлеющая насыпь угля. Потерев виски и постепенно возвращаясь к реальности, он потянулся к стоявшим рядом сапогам. В Столице Адам Бурах вздрогнул от странного предчувствия и прильнул к окну. Данковский успел привыкнуть, что юный провинциал разглядывал невзрачные виды из офисного окна как восьмое чудо света. По крайней мере, ему он не мешал: иногда спускался к Анне за конфетами в вазе, заглядывал в прозрачные вставки дверей лабораторий и чувствовал себя по меньшей мере как в парке развлечений. "А мечта моего студенчества всё-таки неумолимо свелась к монотонной бумажной работе. Хм, вот если бы все приходили сюда с таким же интересом и энтузиазмом, как этот боевой товарищ... Как раньше..." — Домой хочу. — неожиданно тихо заявил Адам, рассматривая высокие шпили виднеющегося вдалеке Университета. Магистр отвлёкся от дел и с настороженной задумчивостью посмотрел на гостя. — Так и быть, сам тебя отвезу. Но завтра. — Много работы, да? — понимающе спросил тот. Хмыкнув что-то утвердительное, Даниил потянулся за печатью. — Когда я вырасту, стану Инквизитором, — мечтательно поделился Бурах-младший. — Чтобы ездить по всей стране. А ещё много-много знать и уметь, как матушка. — Только бы ты пошёл не в неё. — тихо проворчал учёный. — А кем ты... вы хотели стать в детстве, ойнон? Врачом? — Капитаном корабля. — подперев голову рукой, Магистр отхлебнул горячий кофе из чашки. — Исследовать космос или глубины океанов. Открывать места, куда не добралось ещё человечество. Находить там невиданные чудеса. И пережить много приключений. — А почему не стали? — Адам между делом обнаружил, что офисный стул может послужить отличной каруселью. — Такова жизнь. Одни мечты сменяются новыми. Или вовсе вытесняются реальностью. И сейчас я вижу, что вся романтика моей молодости так там и осталась. Парень недоверчиво прищурился. Отец рассказывал ему о бывшем товарище по несчастью совсем другое. Он и сам не заметил, как задремал в поезде. Ночь с лишним в пути — достаточно, чтобы поддаться вводящему в сонный транс стуку колёс. На Станции было свежо и довольно прохладно поутру. Время года всё вернее давало о себе знать. К тому же, ночью шёл дождь, и трава влажно блестела в свете фонарей. На непривычно открытом горизонте, куда уходили рельсы, слабо теплился тусклый край рассвета. Вольное бескрайнее пространство поначалу немного ошеломляло привыкших к большим городам, побуждало вздохнуть полной грудью, щедро поило запахом степных трав, железа от Станции и последождевого воздуха. Альберт поднял повыше воротник плаща-униформы. Его проблемным лёгким такие радости были труднодоступны. — Хэй! — свистнул кто-то из полумрака. — Погодите минутку. Инквизитор флегматично обернулся на зов. Бояться ему было нечего. Любой, кто решил бы ограбить одинокого путника, подвергся бы значительно большему риску. — Из Столицы, шоль? — бросив взгляд на кожаный плащ, со времён Второй Вспышки ставший негласной приметой столичных гостей, молодой человек дружески протянул ладонь. — Был ещё кто-то, кроме рабочих и перекупщиков? Мальчик какой-нибудь? Визитёр, проигнорировав вопросы, раскрыл удостоверение: — Правительственный Инквизитор Алерманн. Прибыл по заданию выявить беженцев из так называемого Каравана Бубнового Туза. Где у вас ближайшая гостиница? Блондин опустил руку и засунул обе в карманы, еле удерживая желание удивлённо присвистнуть. — О, так всё серьёзно, оказывается. Могу проводить. — Замечательно. — бросил приезжий и с приглушённым хрипом втянул свежий степной воздух. Никого знакомого среди прибывших не наблюдалось. "И что я опять скажу Бураху?" — подумал парень. — "Эх, ладно. С Капеллой потом посоветуемся." ...Город-удург, словно огромный добрый зверь, принюхивался к незнакомцу, трогал неприступные плечи опадающими листьями. От чужака шёл непривычный запах стали, кровавой мести и пыльных библиотек. Ассоциации с молодым были куда приятнее и роднее: кисловатые дикие яблоки и сыроватый дух заброшенных зданий. На самого Альберта поселение производило двоякое впечатление. Аккуратные дворы, двухэтажные дома с изящным кованым декором, цветы в окнах и клумбах, безмятежно-тихие улицы — всё это невольно будило в очерствелом сердце тепло воспоминаний о юности в такой же полуидиллической провинции. Город Детей, Город Светлой Хозяйки — этих понятий он ещё не знал, но суть чувствовалась на удивление ясно. С другой стороны, чутьё Инквизитора совершенно сбивалось: возникало ощущение то чьего-то слежения со стороны за каждым шагом, то, напротив, одиночества на краю чего-то необъятного. Было в этом Городе нечто странное, а что — поди объясни... Было в нём и кое-что ещё. — Погодите, молодой человек. — приезжий глухо кашлянул за спиной для пущей весомости просьбы. Проходили они мимо небольшого сквера, окружённого затейливой изгородью. В глубине того возвышалось недавно отреставрированное внушительное здание. Альберт снял с каменного столба заметную даже в рассветной мгле афишу. Та гласила:СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ: — удивительная магическая мистерия — — предсказания будущего для всех желающих — — захватывающие воображение сюрпризы — Вечер ведёт блистательный маэстро МАРК БЕССМЕРТНИК и его труппа
Ниже значилась дата предыдущего дня. Представление, судя по тому, уже прошло. Но Алерманна привлекли отнюдь не красочные обещания. — Это всего лишь наши местные театралы-любители, — поспешил уверить Спичка, угадав причину задержки. — Совершенно безобидные. Хоть и странные немного. Но это, наверное, всем творческим людям свойственно... — Разберёмся. — раздражённо прохрипел Инквизитор, прерывая демагогию провожатого и с плохо скрываемой ненавистью рассматривая нарисованных по обе стороны текста чёрных фигур в белых масках. Уверенные в своих действиях пальцы в перчатках разорвали афишу вдоль и поперёк, после чего выбросили в стоявшую поблизости урну. "С таким шутки плохи," — мелькнула у попутчика очередная тревожная мысль. — "Стоит ли предупредить Анну Ангел, чтобы уезжала или, по крайней мере, притаилась? Хоть она и злодейка редкостная, своих мы не выдаём..." До Приюта, выстроенного до размеров маленького отеля с аккуратным садом на заднем дворе, отсюда оставалось совсем немного. ...Дверь им открыла женщина в накинутой на плечи шали, с утра уже занятая делами — сразу видно, хозяйственная и всегда готовая встретить гостей, даже нежданных. — Здравствуй, Лара. Постояльца тебе привёл. — улыбнулся светловолосый парень. Кротко дрогнувшие в ответной полуулыбке губы, исследующие стоявших на крыльце большие печальные глаза... — Правительственный Инквизитор Алерманн. — повторил Альберт привычную фразу, открывая удостоверение. — Проживание оплатит штаб. Хозяйка хотела ответить, что дорогие столичные гости и так останавливаются безвозмездно, но слова застряли в горле, как и всегда перед столь авторитетными незнакомцами. Руки застенчиво смяли край шали. Под пристальным волчьим взглядом ей было не по себе. — Х-хорошо. Сейчас покажу в-вам комнату. — Если захотите позже обосноваться в городском Соборе, обращайтесь. — разрядил напряжённую обстановку Спичка. — Меня здесь каждый знает, коли что понадобится. — Довольно будет не слишком тесной комнаты с наличием стола и по крайней мере двух стульев. — ответил гость, запомнив на будущее, что вряд ли случайно парень упомянул Собор. — Если у вас такие широкие связи, лучше доложите о моём желании видеть представителей местной власти. В частности, Артемия Бураха. В дверь настойчиво колотили. — Сейчас, сейчас... — пробормотал Артемий, еле удержавшись от того, чтобы добавить "Суок вас побери"; как-никак, статус духовного лидера обязывал воздержаться от опрометчиво бросаемых проклятий. Как можно более аккуратно выбравшись из-под лежащей на широком плече женской руки, он торопливо поднялся и потянулся за одеждой. Распахнул окно: дохнуло последождевой свежестью и цветущей горьковато-пряной твирью. Тусклые лучи рассвета пробивались из-за облаков. Прибывший со срочным донесением, глянув снизу вверх на открывшего дверь менху, возвышавшегося над ним на целую голову, запнулся, но поспешно выпалил: — К вам... э-э... её сиятельство Алая Хозяйка пожаловали-с! Требуют немедленно. — Уже иду. — пробасил Бурах, до конца застегнув рубашку. "Мы, значит, на вашей территории персоны нон-грата," — мелькнула предательская мысль. — "А вы к нам словно в лавку за углом ходите..." В самом обыкновенном кресле она восседала как на троне. Войдя в приёмную, соправитель Города Детей отвесил лёгкий кивок-поклон царице Города Мечтателей, так и не решив, надо ли приветствовать ту поцелуем руки и прочими подобными церемониями. Мария ответила надменной полуулыбкой. По плечам наследницы Каиных ниспадали волны блестящих чёрных волос, глаза сверкали обжигающим пламенем; и без того богато украшенное тёмное платье дополняли обвивающие запястья, пальцы и шею массивные драгоценности. — Сначала я буду говорить не с тобой, — вместо приветствия презрительно отрезала Хозяйка. — А со своей ненаглядной тётушкой. "Ну, началось," — мысленно отметил Артемий, слегка сутулясь под навалившейся на плечи горячей давящей силой. — "Права была Эспэ-Инун насчёт обряда..." За спинкой кресла Марии, стараясь казаться незаметным и не встречаться взглядом со Старшиной, ждал верный помощник — Ольгимский-младший. Выглядел он уже далеко не так самоуверенно, как несколько лет тому назад: видно, причуды и капризы не терпевшей возражений госпожи успели немало его вымотать. — Как славно, что ты наконец идёшь навстречу. — ещё немного сонно, но с достоинством изрекла возникшая в дверях Аглая, гребнем расчёсывая пущенные в свободный рост волосы. — Доброе утро, Мария. Доброе утро всем остальным. По рвению вцепившихся в подлокотник холёных рук становилось ясно, что вряд ли утро было таким уж добрым. Вступившая в силу Каина была удивительно похожа на свою грозную мать, Дикую Нину. Того же сходства нельзя было не заметить в Аглае, но если дочь сполна переняла испепеляющее неистовство, то сестра скорее воплощала также присущий Нине ледяной аристократизм. И любой, кому не посчастливилось находиться рядом с враждовавшими родственницами в момент их встречи, мгновенно ощущал себя зажатым между двух опасных стихий. — Если смеешь думать, что я пришла мириться, глубоко ошибаешься. — промолвила Алая Хозяйка, не утруждая себя ответным приветствием и подчёркивая интонацией гордое "я". — У меня было Видение. Сюда направлялся Инквизитор, но не ваш с мужем дружок-альбинос. Другой. Отвечай, это твоих рук дело? Что ты задумала? И доколе нам будут докучать твои бывшие коллеги? — Умерь свой пыл, дорогая. — с холодным спокойствием ответила та. — Я никого больше не приглашала. И вообще уже много лет как не поддерживаю никакой связи с Инквизицией. Артемий недоуменно развёл руками: — Храни вас Степь, в любом случае, что в этом такого? Мало ли кто приезжает. Если Город пропускает к себе, значит, есть на то очень веские причины. — Просто Мария опасается, что при виде Утопии по ту сторону реки любой трезвомыслящий Инквизитор попытается сделать с ней то же самое, что мы с Многогранником. — пояснила супруга и перевела взгляд на племянницу, от волны гнева которой при упоминании Башни отшатнулся вздрогнувший Влад. — Так и не понимая до сих пор истинных мотивов. Незнание не освобождает от ответственности, милая. — Я прекрасно всё понимаю, в отличие от тебя, которой неизвестно ровным счётом ничего! — сквозь зубы процедила кровавая королева. — Стоит мне только захотеть, я сломаю тебя одним пальцем, спалю одним взглядом! Только по моей безграничной милости ты всё ещё живёшь на моей законной земле и даже правишь ею вместе с этим степным дикарём. — Ты просто обижена, что кое-кому так и не дали сплясать на братской могиле масштабов поселения и умыться нашей с Капеллой кровью. — яростно блеснули узкие чёрные глаза. — Старая ведьма! Продолжай подлизываться к своему ненаглядному муженьку, от меня и матери ему тебя не защитить! — Скольких уже сгубила на стройке? Видать, всё же меньше, чем под своим каблуком? — Не стоит ссориться. — прервал их тихий напевный голос. Присутствующих, секунду назад объятых беспощадным внутренним огнём Алой, будто окатило ледяной водой. В дверях стояла Светлая Хозяйка. Злость в её присутствии казалась нелепой, лишней, быстро сходила на нет. — Доброе утро, Капелла. — как ни в чём не бывало вставил Артемий, успокаивающе сдерживая разгорячённые бледные плечи супруги. Вечные вопросы Лиличей и Каиных были единственным, к выяснению чего он до сих пор не был готов морально. Влад, и так стоявший неприметной верной тенью около Марии, теперь вовсе захотел исчезнуть. Встречи с сестрой он, пожалуй, опасался даже больше, чем гнева госпожи. А от взгляда вступившей в полную силу Светлой — взгляда глаз, когда-то лишь слегка подёрнутых туманом, а теперь полностью скрытых полупрозрачной серебристой пеленой — не только ему становилось не по себе. Рыжеволосая провидица в белоснежном длинном платье внимательно оглядела обстановку, поправила от спешки спавшую с плечей накидку и продолжила: — Новый Город не подвергнется опасности, Мария, будь спокойна. — Тогда я сию же минуту ухожу из этого балагана. — отозвалась та. — Пойдём, Влад. С дикарями и детьми говорить бесполезно. — Артемий, — обратилась Виктория, с напевным акцентом произнося "э" в середине. — Спичка просил передать, что Инквизитор ждёт тебя у Лары. И что Адам вновь не приехал. Линии пересеклись. — Линии? Пересеклись? — недоумевающе переспросил Бурах. — Что, кто-то проводил обряд одновременно со мной? Не может такого быть. Мария, ты... Уходя, Алая Хозяйка, не оборачиваясь, перебила: — Ясно ведь сказала: не желаю говорить. Нет, вчера я не колдовала. — Избалованная девица... — еле слышно шепнула экс-Инквизитор, решительно отстраняя руки супруга. Тот продолжал: — Пересеклись, подумать только... Прямо как в старые недобрые времена. Шабнак с вами, пойду погляжу на этого приезжего. Разберусь, что к чему. — Буду ждать тебя в "Сгустке". — отреагировала Аглая. — Если, конечно, Светлая не будет возражать. Капелла одарила обоих мягкой улыбкой. — Конечно, не буду. Подслушивающая у дверей прислуга поспешно разошлась, так и не дождавшись достойного зрелища. Стёкла, казалось, всё ещё звенели от исходившей от Хозяек энергии. — Виктория... Ольгимская обернулась на робкий зов. В приёмной они остались одни. — Что, брат мой? — Ума не приложу, как ты до сих пор можешь считать меня своим братом... — вздохнул Влад и поднял взгляд, пересилив себя, заглядывая в безмятежные туманные омуты глаз сестры. Её присутствие всегда необычайно склоняло людей к откровениям и сантиментам. — Я... хотел извиниться наконец. За предательство и уход. За отца. За... всё. От прикосновения к руке холодной ладони Светлой Хозяйки по коже электрическим разрядом пробежали мурашки. — Я давно простила тебя, брат. Я не умею таить обиду. Гордый Харон гнетуще промолчал. "Не думал тогда, что когда-нибудь ещё встречусь с тобой. Как стала похожа на мать..." — Я пойду. — рассеянно кивнул он в сторону двери после паузы. В просторной комнате прояснилось: из-за облаков выглянули слабые лучи сентябрьского солнца. Город просыпался. Относительно столичного гостя Бурах успел подметить за время знакомства немало любопытных деталей. На рослого степного богатыря, как и на всех прочих, для общения с которыми требовалось чуть задирать голову, Инквизитор всё равно умудрялся смотреть сверху вниз. Вопросы в его исполнении звучали утверждениями, утверждения — приказами. Тем не менее, цели визита оставались слишком расплывчатыми, в то время как собеседник уже успел признаться в симпатии к холодному оружию, абсенту и добросовестным хирургам, а менху — в наличии подрастающего наследника и столичного образования. Зато времени разговора с поминутно тяжело хрипящим мэтром бывшему Потрошителю сполна хватило для того, чтобы в деталях представить, из какой части какого лёгкого какой калибр вынимали его коллеги. Одним словом, общий язык мужчины нашли на удивление легко, и в результате договорились, что Артемий в обратную дорогу обеспечит гостя лучшей бутылкой местного твирина, а Альберт, если степняк надумает когда-нибудь опять посетить Столицу, непременно покажет ему личную коллекцию ножей и стилетов, а также расскажет несколько особо занимательных историй своей молодости. Ещё никогда гордость рода Бурахов не чувствовал себя настолько обманутым в ожиданиях и при этом растащенным по ниткам. Разве что в скорбный год эпидемии, но вспоминать то время он желанием не горел. Что-то подсказывало — быть может, интуиция к особенностям Инквизиторов, выработавшаяся за время близкого общения с Лилич — что за кажущимся отсутствием привычных методов столичный волк скрыл двойной допрос. Или даже тройной. "И всё-таки с Аглаей ему встречаться не стоит," — думал Гаруспик, выходя и с мимолётным интересом оглядывая скромную публику общей гостиной Приюта. — "По крайней мере, до тех пор, пока я сам с ней не посоветуюсь." Два игрока, отвлекшись от сосредоточенного созерцания шахматной доски, проводили менху ответным любопытным взглядом. Девушка у шкафа, напротив, надменно отгородилась раскрытой книгой. Лара Равель хлопотала у плиты. Гостиная утопала в восхитительно домашнем тёплом аромате готовившейся выпечки. Наверное, именно поэтому, щёлкнув замком двери доверенной комнаты, Альберт почувствовал себя не в пример комфортнее. В этом провинциальном городке всюду ощущался терпкий, горьковатый дух твири, от которого быстро пересыхало в горле и кружилась голова. Дышать ему было ещё труднее, чем обычно. Лара вздрогнула, едва не выронив чайник с заваркой: над плечом, совсем рядом, свистяще-хрипло вздохнули. — Хозяйка, — Инквизитор до сих пор не знал её имени, и уж тем более как к ней подступиться. — Не найдётся чашки горячего чая для скромного служителя правосудия? — Конечно, сейчас... — робко отозвалась Равель, возвращаясь к буфету. В камине потрескивал рассеивающий утреннюю тень и осеннюю прохладу огонь. Плащ Алерманн снял и повесил на спинку стула, оставшись в тёмной униформенной рубашке с плотно закрытыми широкими манжетами и таким же воротником и брюках с массивным поясом. Лару, впрочем, вгоняли в краску не столько одежда, статус и волчья внешность постояльца, сколько соответствие всего этого самому трепетно хранимому в её душе образу, заставлявшего в своё время с невольной непонятной тоской смотреть вослед Сабурову, Рубину и Бураху. Альберт, не говоря ни слова, поменял местами поставленные на стол чашки. Лара не была уверена, что поняла смысл сего действия, но возражать не посмела. — Как ваше имя? — спросил он, придерживая собственную в так и не снятых перчатках и изучающе сверля хозяйку колкими желтоватыми глазами. — Лара Равель. — тихо отозвалась та. Пальцы не слушались, рискуя выронить крышку сахарницы. — Лучше просто Лара. Инквизитор пригубил дымящийся чай. Заварка как минимум наполовину состояла из степных трав; очевидно, столичный напиток для местных краёв был роскошью, подлежащей тщательной экономии. — Вы в родстве с капитаном Равелем, Лара? — нежное имя в его устах звучало винтовочным выстрелом. Женщина потупила взгляд. Губы слабо дрогнули. — Да, мэтр. Он... мой отец. — Я расследовал дело о расстреле ложно обвинённых при Карстовых Бродах. И был неприятно удивлён наличием его фамилии в списке. — поделился Алерманн, чувствуя, что нашёл возможность войти в доверие ещё к одному человеку и впоследствии вытянуть ответные откровения. — Задолго до начала войны по долгу службы останавливался в моём родном городе. Редкой души был человек. Хотел даже ставить его в пример сыну. — Удивительно... — прошептала Лара, кутаясь в мягкую шаль. — Какие бывают совпадения... Ваш сын — военный? Рука медленно невольно сжалась в кулак. — Нет. Его похитили эти... — вовремя мелькнула мысль, что при даме не стоит излишне крепко выражаться. — Эти ненавистные твари. — Кто?.. — еле слышно уточнила завороженно слушающая собеседница, не понимая до конца, о чём идёт речь, хотя и неосознанно догадываясь. Взгляд мужчины полыхнул нездоровой хищной искрой. Мельком оглядевшись — не слушает ли кто; впрочем, особо нежелательных свидетелей впоследствии можно было устранить под другим предлогом, — он тоже перешёл на шёпот, приглушённое змеиное шипение: — А почему, как бы вы предположили, Комитет спустил мне с рук многих замученных до смерти бродячих артистов из Каравана Бубнового Туза? Да потому что они знали, что кроме меня, никто так и не напал бы на их след. Ведь я посвятил этому всю карьеру. Стоя у искалеченного тела жены и тряпичной куклы вместо ребёнка в кровати, я поклялся кровью, поклялся жизнью, что собственноручно придушу любого из их дикой цирковой банды и искореню это зло с лица земли. Ради одного этого я пошёл в Инквизиторы. И, к счастью, сие во многом удалось... Прекратите слёзы, право. Потребовалось значительно отойти от вечно подавляемых нахлынувших эмоций, чтобы заметить влажный блеск в глазах чувствительной Лары. "Женщины..." — Простите... — испуганно откликнулась та, утирая лицо краем шали. — Я переволновалась. Вы... говорите ужасные вещи. Всё, связанное с местью и утратами, было для неё стократ больнее вогнанного под сердце ножа. Альберт, отстранённо хмыкнув, звякнул допитой чашкой о блюдце. Некоторое время оба молчали. — От вашего отца осталось какое-либо оружие? — спросил Инквизитор, переводя тему в другое русло. — Нет. Зачем вам?.. — явная излишность последнего вопроса осозналась позже, чем тот сам собой сорвался с губ. — О, по оружию о человеке можно сказать гораздо больше, чем кажется непосвящённым. Не буду скрывать: часть моей профессии и увлечения. — Впрочем... есть другое, не от него... — Равель поспешила на минуту скрыться в своей комнате. Принесённый ею дерринджер он внимательно осмотрел, затем вынул единственный револьверный патрон и молча отдал крохотный пистолет владелице. — М-да... — задумчиво протянул столичный гость, убирая присвоенный патрон. Взгляд зацепился за полускрытое аккуратными занавесками окно. С улицы кто-то пристально наблюдал. В бинокль. — Благодарю, мне пора. — сухо бросил напоследок, забирая плащ и намереваясь сию же минуту разобраться с нежданной вопиющей наглостью. ...— А, опять вы. — Спичка, скрывшийся в тени небольшого сада, ощутил железную хватку на предплечье. — Шпионите, молодой человек? — Никак нет. — бойко отрапортовал тот. На нём была короткая куртка с многочисленными карманами, к поясу крепилась звенящая безделушками барсетка, на потёртом ремешке с шеи свисал старый бинокль. — Пришёл поинтересоваться, как устроились. — Много чести... — проворчал Алерманн, отпуская утреннего провожатого. — Так что вы насчёт Собора говорили? Светловолосый парень, всегда предпочитавший один раз увидеть собственными глазами, чем сто раз услышать, довольно улыбнулся: — А про него нечего говорить, его видеть надо. Проводить? Отсюда четверть часа пешком... Взаимоотношения Лары с противоположным полом всегда были сложнее, чем хотелось бы. Но отношения с собственным прошлым определённо давали им фору по всем пунктам. Две монохромные фотографии на прикроватном столике, две аккуратные чёрные ленточки на углах рамок. Вглубь души загнанные слёзы снова рвались наружу. Зачем, зачем этот жестокий человек упомянул её отца?.. "Успокойся, Лара. Столько лет прошло. Глупо унывать, когда ты нужна людям... Глупо думать о мёртвых, когда ты нужна живым." — она сама до конца не верила собственным мысленным убеждениям. Приют, даже заполняясь до отказа, не избавлял её от чувства одиночества, угнетавшего безысходной душевной пустотой. С фотографий понимающе смотрели солидный мужчина в военной форме и пылкий молодой брюнет в причудливом костюме. Рядом лежала личная маленькая реликвия — булавка для галстука в виде лиры — и стояла вазочка с бордово-алыми, словно кровь, вишнями. Летом их обычно заменяла малина, весной и зимой — высушенные цветы. Больше всего на свете Арфист любил свежие садовые ягоды, трепетную Лару и таинственный Театр. Многого в нём хозяйка Приюта не понимала: почему так охотно всегда предлагал ей помощь с виду гордый и импульсивный юноша, почему её, в свою очередь, так тянуло к нему, отчего он не слушался предостережений и за что так боготворил эксцентричного импресарио, стараясь копировать стиль одежды и сетуя, что из-за вечной занятости всё ещё не смог посвятить жизнь сцене. В ту страшную осень, когда Равель потеряла его, пришло осознание: больше терять нечего. Всё самое дорогое давно ушло в небытие. Может быть и зря тогда честный полководец Блок отпустил её с миром, несмотря на глупый отчаянный шаг мести за отца... Но годы проходили, разбитый за особняком парк приносил плоды кровавого цвета, а срывали их теперь только местные ребятишки да немногочисленные постояльцы. Маэстро Бессмертник, как и прежде, после работы приходил в Приют за безвозмездной чашкой кофе и отдыхал у камина, отдельно ото всех, не говоря ни слова; но с утратой Арфиста некому больше было восхищённо разглядывать украдкой усталого мастера, до сих пор даюшего повод самым невероятным легендам и слухам относительно своей персоны, рода занятий и зловещей труппы. Поэтому однажды Лара решилась на своеобразный акт памяти безвременно ушедшему амбициозному другу. Набрала в саду полную корзину спелых вишен, в красках представила, как радовался бы ей молодой музыкант, будь он жив, и отнесла в Театр. Марк знал, прекрасно знал: сирота Равель принадлежала к тем людям, чьи неожиданные поступки обычно продиктованы либо страхом, либо отчаянием. Корзинка в её руках выглядела скорее жертвенным подношением некому капризному демиургу, каким видели его поклонники и дети, чем обыкновенным знаком внимания и данью памяти Арфиста. О последнем она рассказала всё: как бредил Театром, как подражал своему кумиру и как жалел, умирая у неё на глазах, что мечты так и остались всего лишь мечтами. Хранить эти воспоминания в себе, ни с кем не делясь, было мучительно трудно. Марк это, похоже, сразу понял. В тот раз по пути домой Равель сделала для себя два важных вывода. Во-первых, после более близкого знакомства маэстро отчего-то втайне казался ей таким же несчастным и одиноким, как она, а не просто пугающе странным. Во-вторых, впервые за эти годы прошлые горести представились ей всего лишь сыгранными трагедиями, оставшимися позади. Вспомнив при этом, что, живя прошлым и посвятив себя окружающим, она так и не завела семью и детей, так и не реализовала свои таланты в рукоделии и готовке, Лара провела остаток дня в глубокой молчаливой печали. Среди горожан тут же поползли слухи, мол-де театрал чувствительную соседку то ли шантажировал, то ли просто насмехался в своей обычной манере. Но, вопреки пустым сплетням, его визиты в невзрачный серенький особняк реже не стали. ...Через полчаса после ухода экскурсионной группы из одного гида и одного туриста в дверь постучались. В Приют обычно входили без стука, он был открыт всем нуждавшимся в крыше над головой; "может быть, привычка столичного гостя..." Сняв фартук, Лара поспешила удостовериться лично. — Ваше приглашение оказалось слишком заманчивым, чтобы проигнорировать его. — франт с забранными в хвост карамельными локонами легко коснулся губами руки стеснительно улыбающейся хозяйки. Его галантность чрезвычайно нравилась ей, хоть и часто смущала своим нарочитым излишеством. К тому же, бесполезно скрывать: Бессмертника она до сих пор побаивалась, сказывалась преданность суевериям. Чересчур мало правды было известно об экстравагантном режиссёре и его не менее неординарной свите Масок. — Я так рада, что вы пришли. — женщина подумала между делом, что неплохо было бы попросить тогда Старшину Бураха задержаться и составить компанию. — Хотите вишнёвого пирога? Золотистые глаза заискрились игривым лукавством: — О, не смогу отказать. Ждёте ещё гостей? Разношёрстная публика общей гостиной заметно заинтересованно оживилась. Город Светлой Хозяйки будто нарочно склонял жителей забывать разногласия и наслаждаться жизнью здесь и сейчас. Милые повседневные сюрпризы, оживающие детские легенды — в этом, как и до Второй Вспышки, не было недостатка. Город жил. Город не мог не жить: он был слишком уникален, слишком одушевлён, чтобы исчезнуть померещившимся прекрасным наваждением. И щедро делился своими тайнами с теми, кто умел находить чудеса в мелочах и счастье в простом. Город Алой Хозяйки строился по ту сторону реки Горхон, издалека кажущийся призрачно-хрустальным. Говорили, в нём нет ничего невозможного. Прекрасная и жестокая владычица, дочь Дикой Нины, держала правление железной рукой, положив всё на строительство Утопии. Можно было только догадываться, какие жертвы были принесены ради воплощения грандиозной мечты, но те, кто однажды попадал в Новый Город, не желали слышать ни о каких других. Эти факты чрезвычайно разжигали любопытство многих искателей приключений, но по договору между двумя фракциями — утопистов, взрослых с детством в душе, и термитцев, детей с сердцами взрослых — вторым и их сторонникам путь в Утопию был закрыт. Такова была справедливая плата за пожертвование воплощающим мечты Многогранником ради триумфальной победы над эпидемией и неизбежностью. И Спичку, прирождённого исследователя городских чудес, это удручало куда больше остальных. — А это ещё что за чудо архитектуры? Парень проследил за взглядом Альберта. Вопрос, как ни странно, относился не к величественному мрачному Собору и даже не к покоящейся на том берегу исполинской Хрустальной Башне, пронзающей небо ранее уходившим в землю обломком стержня. А всего лишь к мемориальному комплексу, устроенному в опустевших Горнах, и полуабстрактному сооружению в его центре. — Это памятник жертвам страшной эпидемии, унесшей жизни двух третей местного населения. Последний подарок нашему Городу архитекторов Стаматиных. — А с первого взгляда и не скажешь... — променад явно привёл служителя закона в хорошее расположение духа. — В смысле, и не скажешь, что это памятник. То, что авторство принадлежит этим скандально известным личностям, заметно сразу. Молодой человек фыркнул в воротник. Серьёзный с виду гость забавлял его всё больше, как и все, впервые сталкивающиеся с алогичностями и аномалиями Города-на-Горхоне. — Это ещё что... Взгляните-ка туда! — указал он широким жестом в направлении футуристических очертаний Утопии. Инквизитор различил по ту сторону реки тщательно оборудованную скважину. "Подземные воды, что ли, добывают? Ну, не нефть же, в самом деле... Хотя вот же она — река, кристально чистая, совсем не то, что наши..." — Кхм. Ничего особенного не вижу. Мы, насколько помню, пришли сюда из-за Собора. Спичку вдруг осенило: приезжий не просто не замечает Хрустальный Город. Он его не видит. Главная цель всей жизни Альберта Алерманна была не заветной мечтой, не вдохновляющим замыслом, не душевным стремлением — она была навязчивой идеей, манией, неотступной и разрушающей изнутри, а отнюдь не созидательной. Отчего-то парню, прежде забавлявшемуся, стало в этот момент безмерно жаль чужеземца. — В нашем Соборе устраивал резиденцию ваш коллега. Подумал, что вы тоже... — Ясно. — сухо прервал Алерманн. — И чем же закончилась его миссия? Успешно, судя по тому, что треть населения всё же выжила? Горожанин задумался на мгновение, почувствовав подвох. Ветер с реки трепал светлые волосы. — Я тогда совсем пацаном несмышлёным был. Слишком уж далёким от тех, кто решал судьбу Города. Откуда мне помнить?.. Гость недовольно покосился сначала на провожатого, затем на величественное здание. Оно словно создано было хранить чьи-то тёмные тайны и судьбоносные решения — неотвратимые, подчас роковые, и никогда не ясно, правильные ли. — Вы мне казались разговорчивее, молодой человек. Поведайте хотя бы о театралах, которых вы столь рьяно защищали. Кто этот... как его, чёрт побери... Бессмертник? — О, его давным-давно выпустили из-за граней Хрустальной Башни Дикая Нина и бессмертный Симон. — увлечённо затараторил тот. — Или дедушка Исидор, когда дети показывали ему Многогранник, а больше всего тот мечтал тогда о возвращении сына, чтобы передать знание линий и ритуальную власть, так его мечта и воплотилась в искажённом виде... Точно не помню. А Маски — на самом деле его тени. Режиссёр судьбы Города, водит дружбу с Крысиным Пророком, ставит мрачные Пантомимы и совершенно необыкновенные кукольные представления. Ему нельзя смотреть в глаза, не то потеряешь свободную волю, или, ещё хуже, душу, и тогда придётся навечно стать одним из Трагиков и Когтей. Но если улыбнётся, заметив, то очень долго будет сопутствовать удача. Хоть и улыбка у него такая, что мурашки по коже, брр... — Безумно информативно. — буркнул Альберт, понимая, что узнавать всё придётся, полагаясь исключительно на себя. Живой Город тихо смеялся перезвоном ветра и мелодией чьих-то упражнений на музыкальном инструменте в одном из домов Каменного Двора. Подкидывать скептикам загадки ему нравилось всегда. — ...чаще всего связано с потерями. А эти, видите, милейшая Лара, у нас с вами различаются: линия такой чёткости, в большинстве случаев наследственная, означает влияние и славу, правда, не обязательно добрую. Ваша еле различима, зато — посмотрите, редчайшая чуткость... — Действительно... А что означает этот разрыв? Даже не один... — Нереализованная вероятность жизни трагически прерваться. Последняя связана... ого, с вынужденным самопожертвованием. Более ранняя... если не ошибаюсь, огнестрельное оружие. — Звучит страшно. — слегка дрогнула ладонь Равель во властных пальцах кукловода, робко порываясь завершить мастер-класс. — И откуда только вы всё это знаете?.. — Не более чем стороннее увлечение. Истинное искусство — читать судьбу не в пересечении линий, а по взгляду и деяниям. — Вы красиво говорите, Марк. — вздохнула хозяйка. — А вы прекрасно готовите. И очень добры ко скромному служителю Мельпомены. — отпустив руку женщины, тот принялся по привычке греть ладони об остывающую чашку. Смущённая счастливая Лара вернулась к разрезанию остатков пирога на равные части. Приблизительно такой была идиллическая картина, представшая взору вернувшегося с импровизированной экскурсии Инквизитора. — Упади на меня прожектор, если это не сам Эл Алерманн, Большая Берта, прославленный жнец душ! Не желаете ли составить нам компанию? — гость саркастически прищурился, развернувшись на стуле и изучающе оглядев вошедшего в чёрной униформе. По мере того, как тот в ответ молча рассматривал щёгольский фрак незнакомца, в жёлтых волчьих глазах загоралась плохо скрываемая ненависть. — Даже неудивительно, что вы знаете меня... господин Бессмертник, я полагаю? — Альберт неторопливо подошёл к столу и поддел оставленным Ларой ножом тонкий ломоть вишнёвого пирога. Хозяйка Приюта обеспокоенно переводила взгляд с одного на другого. Что-то подсказывало ей, что не следовало допускать эту встречу. — Поговорим по душам? — Алерманн, хрипло вздохнув, указал лезвием на дверь в начале коридора. Вопрос, как справедливо подметил до этого Гаруспик, звучал приказом. "Почему же так скоро ушёл Артемий... Он всегда знает, что делать, когда смотрят... так." — Лара дрожащими от непонятной тревоги руками расправила на коленях снятую шаль. Светлая Хозяйка невесомо коснулась висков кончиками пальцев. Видение промелькнуло быстро, острой вспышкой, оставив после себя тающий отголосок звона в ушах. Звона натянутых перетягиваемых нитей. — Ты что-то видела? — менху обеспокоенно склонился к девушке. Он всё ещё ждал вестей о сыне. — Смерть... кто-то должен... — серебристая пелена нехотя уходила с глаз. — Перерубить завязавшийся узел... — Адам вовлечён в это? — чётко спросил он, помогая направить и прояснить истолкование. Капелла покачала головой. — И да, и нет... Артемий отошёл и в задумчивости оперся рукой об ограду вокруг особняка Ольгимских, глядя поверх прутьев решётки на мостовую. Тихо пробормотал: — Ни черта не понимаю. — Когда-то я это уже слышала, тебе не кажется? — откликнулась Аглая. Он выпрямился — стойкий, уверенный, будто никогда и не сомневающийся ни в чём. Но знающий, что на сомнения, ошибки и поиски способен только человек в самом лучшем значении слова. Стальной, остролезвийный блеск в глазах, наследственная черта древнего рода Бурахов. Пламенное сердце, всегда готовое обогреть теплом и любовью, но равно способное опалить яростью. Звучный хрипловатый голос, неизменно выдающий богатырскую волю и силу: — Не выношу неизвестности в том, что касается моего рода и долга. Надо будет — сам поеду в Столицу, да хоть на край света. Надо будет — горы сверну, но верну Городу законного наследника. — Узнаю свою вторую половину. — не поднимая спускающейся с коротких полей шляпы сетчатой вуали, она искоса взглянула на него. Ни тени улыбки, ни намёка на желание успокоить, только еле ощутимая, но крепкая поддержка. Поразительное внешнее сходство с сестрой роднило её с Городом, внешняя же противоположность Артемию с последним связывала намертво, как было с четой старших Ольгимских. Ледяная леди подле пылкого языческого жреца. Она, казалось иногда, не умела ни плакать, ни смеяться, но любить умела так, как дано лишь женщине, будь она хоть трижды беспристрастным Инквизитором. — Что предлагаешь делать? — обратился Бурах, попутно мельком оглядываясь на приходившую в себя после Видения Капеллу. — Для начала расспрошу этого приезжего. Подозреваю, что ищет он именно меня. Хочу понять, зачем. — Это так. — напевный голос Светлой Хозяйки повторил излюбленную присказку Артемия вперёд него самого. — Он тесно связан со страданиями и смертью, этот человек. У вас есть общие знакомые. Противостояние... такое, что в висках колет... Да, перерубить этот узел может только устранение кого-то из вовлечённых... Артемий любил ясность и точность, но понимал, что Хозяйки всегда говорили на языке интуиции и этот факт следовало принимать как должное. — Тем более, если так. Не ходи в Приют... зря поставишь себя под удар. Шелестя полами белого платья, Виктория принялась шептать вокруг женщины заговор-оберег. — Мне необходимо вмешаться. Ради Адама, если не ради Города, понимаешь? Если что-то пойдёт не так, вы с Капеллой почувствуете. Хозяйка чутко слышит опасность... а с тобой мы и так навек связаны одной нитью. — Значит, вот как ты заговорила. А ведь раньше признавала исключительно строгий язык логики. — Раньше я должна была его признавать. — холодно блеснули миндалевидные глаза-агаты. Гаруспик вздохнул, отходя от ограды. — Знаешь что? Ты неисправима. — Приму за комплимент. — по-кошачьи коснувшись на прощание его плеча, она направилась к цели, невозмутимая и уверенная. Ветер едва колыхал лёгкую вуаль. Каблуки отстукивали мерный ритм по обрамлённой дорожками золотых листьев мостовой. Альберт поднял взгляд на закрывающую за собой дверь утончённую черноволосую даму. — Госпожа Бурах, какая встреча! — лезвие у горла ничуть не лишало голос режиссёра приторного сарказма. — Прошу прощения, что прерываю вашу дружескую беседу. — Аглая, оставаясь на расстоянии, оценивала ситуацию. — "Тоже мне, сцепились волк и лис." — Я при исполнении профессиональных обязанностей, если не видите. — холодно бросил Инквизитор. — Выйдите, уважаемая. Ещё успею уделить вам время. Господин Бессмертник, думаете, я не вижу, что вы прячете? Дайте-ка взглянуть. В пальцах того блеснул миниатюрный, шестидюймовый серебристый стилет — идеальное средство самозащиты для изворотливых хитрецов, третье после острого языка и обаяния — и неохотно был передан Алерманну. После чего обезоруженный театрал под стальной рукой слуги правосудия решил возобновить прерванную попытку прибегнуть к дипломатии: — Сочту своим долгом предупредить, что местные обычаи крайне нетолерантны к применению холодного оружия теми, кто не имеет на то особого родового права. Вплоть до линчевания отступников. — Удивительно, как порой вещи возвращаются к своим владельцам... — игнорируя сказанное, Альберт задумчиво коснулся пальцем свободной руки выгравированной вензельной "А". — У меня, к сожалению, лишь одно предположение, откуда у вас экземпляр моей фамильной коллекции. И оно только добавляет желания проверить ваш псевдоним на достоверность. Аглаю, помнившую проводимый мужем обряд, озарила полубезумная догадка. Но ситуация требовала сохранения предельного спокойствия и логики. Коллега всё больше производил на неё впечатление одержимого навязчивой идеей. — Достоверность бессмертия... или соответствия настоящей фамилии? — выжидающе приподняла голову незваная гостья. — Я, кажется, предельно ясно попросил вас оставить нас наедине. — прошипел мэтр, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие. Вскипающие личные негативные эмоции тому ничуть не способствовали. Лилич-Бурах сделала решительный шаг навстречу мужчинам. — Как джентльмен джентльмену, предлагаю честную дуэль. — не упустил Марк возможности встрять. — Не хвалитесь моралью, которой у вас нет, дорогой служитель муз. — едва заметно надменно улыбнулась ледяная красавица. — А вам, уважаемый коллега, не советую так торопиться. Вам нужен не он. Вам нужна я. Алерманн недоверчиво сощурился, услышав нежданное "коллега" и смелое заявление. Теперь, когда они с режиссёром стояли вплотную, трудно было не заметить сходство немного неестественного оттенка глаз. — Почему вы так решили, позвольте спросить? — Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что вас прислал Орф. Я — Аглая Лилич, бывший правительственный Инквизитор. Кроме меня, вам нечего искать в этом далёком малоизвестном Городе, не так ли? Альберт хрипло усмехнулся: — Рад встрече. Не сомневался, что вы меня помните. Что ж, я, пожалуй, принял бы вызов господина драматурга. С убийцей моей семьи я хочу стреляться отдельно. Надеюсь, ему хватит чести не сбежать от предложенной им же самим дуэли, но в этом я сомневаюсь. Отродьям Каравана, как известно, чужда совесть. "Если Герману Орфу нужна я, значит, он уходит в отставку и остаётся вне защиты Инквизиции." — размышляла между делом Лилич. — "На пост Старшего Инквизитора, вероятнее всего, вступает его ближайший доверенный — Алерманн. Но ведь последнему только выгоднее, чтобы Орф и дальше оставался без возможности подтвердить свои дерзкие теории взаимоотношений с Властями, Законом и неизбежностью. Его уход от дел и месть Властей — тоже неизбежность. Встретившись со мной и подтвердив, что я избежала казни после заведомо безнадёжной миссии, он узнает, как остаться на своём законном месте. Алерманну это не нужно. Капелла была права — от меня он попытался бы избавиться в рамках лже-миссии. И доложил бы Орфу, якобы его ученица действительно пала жертвой эпидемии много лет назад. Но я не так проста, как кажется... и наше с учителем знание — тоже." — Я предлагаю следующее, коллега: сейчас вы отпускаете Бессмертника, рискнув положиться на его честность, в обмен на общую тайну учеников Орфа. Разве вам никогда не хотелось узнать, почему нас всегда устраняли с завидным упорством? Воцарилась напряжённая пауза. — О, пытаетесь манипулировать моими интересами? Уверены, что рассчитали всё до деталей? Всегда хотелось, не стану скрывать. Для этого я здесь... отчасти. Потому соглашусь. — Альберт с отвращением во взгляде убрал оружие и слегка оттолкнул Марка, тихо бросив вслед: — От меня всё равно не скроешься, цирковое отродье. Поправляя фрак и уходя в гостиную, тот, обернувшись, ответил насмешливой улыбкой, больше напоминающей оскал. Спичка в тот день явно не испытывал недостатка в объектах наблюдения. В бинокль сквозь стекло было неплохо видно, как бывшая Инквизитор спокойно говорит что-то приезжему, осматривает, придерживая изящными пальцами, коллекционный стилет, чертит что-то на обложке книги для пущей наглядности объяснений и зачем-то показывает запястья, отогнув манжеты; на его памяти она всегда носила либо длинные рукава, либо широкие рунические браслеты — свадебный подарок степняков, замена столичным кольцам. Щелчок двери, словно приказ коменданта, заставил насторожиться всю небольшую публику просторной гостиной, за последние минуты пополнившуюся ещё несколькими заинтересованными в хлебе (с успехом заменённом стряпнёй Лары) и зрелищах. Черноглазая бледная сестра Старшей Хозяйки выплыла из-за двери безмолвным призраком, снова опустив на лицо сетчатую вуаль. Похоже, она сама не верила до последнего момента, что сможет беспрепятственно выйти. Выданная тайна неприятно теребила сознание тем, что могло называться совестью, была б уверенность в её наличии у правительственных агентов, пусть даже бывших. Сложивший руки под снятым и аккуратно свёрнутым плащом народный герой-мститель вышел следом. Отчего-то казалось, что поседел он за эти полчаса чуть больше. Волчий взгляд был направлен в никуда, сквозь всё окружающее, губы — молча сжаты. — Так мне собираться в Столицу? Я, с вашего позволения, уведомлю мужа. — как всегда, едва заметно, краем тонких губ улыбнулась Аглая, оборачиваясь к нему. — Нет. Я, как и планировал, доложу Орфу, что официальная версия подтвердилась. О том, что вы живы, никто за пределами Города не должен знать. — Альберт положил нож Лары на стол, рядом с недопитыми чашками. — Так значит, всё-таки избавитесь от меня, а, коллега? — холодно-насмешливо спросила она. — Если бы до сих пор намеревался, сюда бы вы уже не вышли, поверьте на слово. — твириновый терпкий дурман, разлитый в воздухе Города-на-Горхоне, заметно ухудшил и без того сбивчивое хриплое дыхание, вынуждая делать паузы после каждой части фразы. По-хозяйски расположившийся в кресле у камина владелец Театра даже не смотрел в его сторону; застывший во времени сфинкс-наблюдатель, равнодушный ко всему сущему. — А ты, напротив, едешь со мной в Столицу. Слышишь? В скором времени я получу самый престижный пост в Инквизиции. Я обеспечу тебя всем, чем пожелаешь: состоянием, властью, статусом... своей неистраченной отцовской заботой, наконец. Проложу своим авторитетом путь в лучшие театры страны, в высший свет богемной элиты. Будем править умами и судьбами вместе. Тот молча смотрел на тлеющий огонь. В янтарных глазах плясали искры-отражения. — Предложение, не скрою, весьма заманчивое. Но вам... тебе моих ниточек им не затронуть. Кем я буду вне Города, пусть даже в наилучших возможных условиях? Сыном палача своей приёмной семьи, безумцем с престранными идеями, бесперспективным стареющим провинциалом... Только здесь — и нигде больше! — я могу казаться воплощением бессмертного искусства. Только я могу уравновесить и удержать в реальности обе Утопии, которых, согласно Закону, не может быть. Благодарю сердечно — я не нуждаюсь в прошлом: я утопист. Сколь бы горько это не звучало, я не нуждаюсь и в тебе: двум таким не место рядом. Это мой свободный выбор. Я остаюсь в Городе. — Мне ясна твоя позиция. — спокойно откликнулся Инквизитор. — Теперь должен поразмыслить наедине. Присутствующие взглядами проводили его за дверь Приюта. Тот лишь ободряюще кивнул напоследок обеспокоенной Ларе Равель, всё ещё почти молитвенным жестом держа руки под снятым плащом, словно отрекаясь от лишних слов и нежелательных наблюдателей. — Что всё это значит? — тихо спросила она у Аглаи, стоявшей ближе. — Не усложняйте себе жизнь подобными вопросами, милая хозяйка. Неподалёку вновь разочарованно развернули шахматную доску. Стёкла отозвались дребезжащим кратким звоном: во дворе раздался выстрел. Лара испуганно содрогнулась. Успокоенные было постояльцы кинулись к окнам... ...Клятва на крови, очевидно, до сих пор была в силе. — И зачем так драматизировать... — протянул Бессмертник, отстранённо ухмыляясь. — Застрелился! Кукловод заставил его! — раздался женский голос из числа встревоженных свидетелей. — Нет, Инквизиторша, это всё она! Устранила конкурента, змея! — вторил другой. Аглая бросила на Марка пристальный испытующий взгляд. Спросила негромко: — Ваших рук дело? — Что вы, что вы... Сами же рискнули приобщать к своей тайне морально неподготовленного. — язвительная ухмылка стала шире. — Что ж, отныне её никто больше не узнает. Оба надменно посмотрели друг на друга — ни дать ни взять впервые не поделившие чью-то судьбу сияющий Алконост и тёмная Сирин. — Меньше всего на свете хотел бы иметь таких коллег, как вы. — Меньше всего не свете хотела бы иметь такого сына, как вы. Лара, укутавшись в шаль, стояла у стола, закрыв лицо ладонями. Сердце трепетало пойманной птицей. Знакомые руки, повелительно приобняв впечатлительную женщину за плечи, повели её в хозяйскую комнату, подальше от не в меру любопытных глаз. Земля, казалось, вздыхала под шагами более привычных к асфальту и бетону подошв. Магистр предпочёл списать это на головокружение после длительной поездки. До боли знакомая пряная горечь степных трав повеяла в лицо вместе с порывом осеннего ветра. Остановившись, Даниил поднял голову к тусклому небу и прислушался к ощущениям. Отчего-то рука бессознательно порывалась достать отсутствующий револьвер, а взгляд сам собой опускался к наполовину скрытым травой рельсам в поисках оброненных кем-нибудь мелких вещей: игл, орехов, колец... — Странно. Что-то изменилось... и в то же время не изменилось ничего. — пробормотал он в задумчивости. — Чёрт возьми, я начинаю рассуждать совсем как местные жители. Парень шёл впереди, иногда оглядываясь и понимающе замедляя шаг, если Данковский засматривался на тихий провинциальный пейзаж или возвышающиеся Лестницы-в-небо. — Там, если память не подводит, Театр. — рассуждал он вслух приглушённым голосом. — А через мост должен быть Омут. Горны, Собор... и... Он не договорил. Остановился над водой. Приток Горхона нёс по течению опавшие листья. — Идём, ойнон. — нетерпеливо улыбнулся Адам некстати предавшемуся меланхолии Магистру. ...Утопия хрустальным миражом виднелась за рекой. Очертания невиданных зданий будто парили над горизонтом. — Вы вот говорили, что все мечты оставили в воспоминаниях молодости. Если видите по ту сторону продолжение Города, значит, вера в них в вас ещё жива. Мне так отец объяснял. — юный степняк не без гордости за свою родину обвёл жестом демонстрируемую территорию. — Вижу. — только и сумел выдохнуть попутчик; дар речи вернулся к нему ещё не полностью. Лишь дважды в жизни танатолога Даниила Данковского посещала безумная мысль, что Город-на-Горхоне, эту аномальную зону масштабов поселения, ему не покинуть уже никогда. Первый раз — когда направили на него дула винтовок солдаты-мятежники. Выжить тогда удалось не иначе как чудом. Второй раз — теперь.