you are (not) mine

      Нервный отстук пальцами по деревянной поверхности отдаётся в голове подобно таймеру. Обратный отсчёт. Каждый новый удар будто бы предупреждает о том, что точка невозврата чертовски близко, но он продолжает делать то, что запретил себе.       Сокджин продолжает думать.       Сокджин не помнит, когда прекратил считать время; когда собственный возраст перевалил за трёхзначное число парочкой веков назад — именно тогда, когда слово «возраст» стало для него лишь жалким предсмертным писком какого-нибудь грешника. Не помнит, когда потерял всю свою прежнюю сердечность и стал тем самым палачом, что косил нечестивых без доли сожаления — именно в тот момент его прозвали Дьяволом, воздвигнув в предшественники самого Отца.       Сокджин точно не помнит, сколько за его спиной трупов и, порой, чистых душ. Не помнит, сколько раз марал руки, убивал и упивался чужой агонией. Не помнит, сколько прекрасных учеников прошли через него, выпускаясь и продолжая дела предшественников; делая работу тех, кем уродились.       Сокджин — Дьявол и директор Центральной Демонической Академии.       Сокджин — самый страшный и желанный демон во всём Аду.       А ещё Сокджин — влюблённый в своего бывшего ученика ребёнок.       Скрежет когтей по деревянной поверхности стола отдаётся в голове противным писком, и даже он не отвлекает от возникающих мыслей. Сокджин кривится, скалится, а после держит в себе желание разнести всё к херам собачьим. К великому счастью ему это удаётся, и даже больше — он, наконец, нажимает на красную кнопку телефона.       — Чон Чонгука ко мне, — голос его отдаёт разъярённой хрипцой.       Чтобы успокоить свои нервы Сокджин закидывается стаканом виски со льдом. Это холодит голову, заставляет мышцы расслабиться, и уже более расфокусированный взгляд смотрит на скромно выглядывающего из-за двери юношу. Демон перед ним мнётся, спрашивает разрешение на «войти» и только после этого предстаёт перед директором во всей своей красе.       Если Сокджин — король, то Чонгук не походит даже на жалкого холопа.       — Звали? — спрашивает Чон, взглянув на Старшего, но почти сразу отводя глаза в сторону. И Сокджину хочется встать, притянуть его к себе, впиться когтями в подбородок, и чтобы только на него одного смотрел своими огромными затравленными глазами.       Только Сокджин продолжает сидеть на месте. Продолжает отстукивать по деревянному столу и не сводит пристального взгляда тёмных глаз с инкуба. С его худых ног и рук, утонувших в бесформенном костюме, с тонких длинных пальцев, отчаянно перебирающих друг друга. Он видит, как подрагивает кадык юноши от нервных сглатываний, видит то, как язык проходит по внутренней стороне щеки. А ещё видит, что Чонгук его боится — и это страшно бесит Дьявола.       — Чонгук, — голос ледяной, он проникает под самые кости вздрогнувшего гостя острыми льдинами, раздирает его бледную кожу и заставляет затаить дыхание, — ты ведь в курсе, что у твоего курса пришла пора отправиться в Средний мир?       — Мне провести им инструктаж? — спрашивает Чонгук, исподлобья глядя на Сокджина.       — Нет, — качает тот головой. — Я хочу, чтобы в этот раз ты поехал туда. Как стажировщик.       Сокджин видит, как Чонгук задыхается на его глазах. Видит панику и то, как внезапно выпрямился обычно сутулый в плечах преподаватель. Чону не хватает только слёз на глазах, но, кажется Дьяволу, это далеко не отблеск тонкого стекла очков от света лампы.       — Вы не можете послать меня. Вы ведь знаете, что я не могу стажировать демонов.       — Ты хочешь оспорить моё решение?       Эти слова действуют лучше всякого веского повода: Чонгук сразу замолкает, съёживается и больше не возражает. Сокджин видит, как его бьёт крупная дрожь, как подрагивают губы, желающие сказать хоть что-то в свою защиту. А вот Ким желает эти самые губы. Смотрит на них, тонкие, бледноватые, и представляет, как впивается в них жадным поцелуем. Как кусает, до крови, до сладких стонов, насыщаясь вкусом столь желанного демона.       Потому что Чон Чонгук — ёбанный искуситель, и прямо сейчас он искушает самого Сокджина.       Если бы Чонгук всё же стал инкубом, то он был бы лучшим в своём деле — вот что думает Сокджин. Потому что Чон высокий и утончённый, потому что по-блядски красив: с огромными яркими глазами, с длинными ресницами и улыбкой такой, что сразу жар по всему телу разливается; с тонкой талией, по-бабски такой тонкой, и Ким хочет сжать эти худые бока, впиться в них пальцами, оставляя багровеющие синяки. Никто не знает того, что скрывается под мешковатой одеждой, оправой очков и отросшей чёлкой. Никто, кроме Сокджина. Потому что именно он однажды ставил Чонгука перед собой на колени, желая сделать его самым лучшим инкубом.       Желая сделать его самой лучшей своей наградой.       Но теперь эта награда вновь горбится, сдерживает истерику и покорно кивает. Интересуется только про даты, а затем, услышав ответ, покидает кабинет.       Чонгук уходит, но Сокджин даже после этого чувствует его запах и нарастающий гнев. Только теперь гнев разбавляется улыбкой. Потому что он знает, что будет делать с этим неугомонным книжным червём.       «Эта поездка решит всё», — думает Сокджин, а сам вновь тянется к громкоговорителю. Только теперь с его губ срывается «Пак Чимин».       Чимин не Чонгук. Он нагло врывается в пространство Дьявола, смотрит на него с ожиданием и интересом и тянет свои пухлые губы в улыбке. «Вызывали?» — спрашивает Пак довольно и вновь улыбается, сужая глаза и готовясь внимательно слушать то, зачем его вызвал к себе Старший.       — В следующем месяце начнётся практика в Среднем мире. Я посылаю тебя туда, как одного из стажировщиков.       — Звучит интересно, господин директор. Только вы не за этим посылаете меня, не так ли?       Сокджин щурит глаза, Чимин отвечает тем же. Только вот если Пак улыбается, Ким выражает холодное спокойствие. Совсем немного раздражение, которое ясно видно в его протянутой вперёд руке. Это — команда, и Чимин, как послушный щенок, идёт к своему хозяину.       Обходя стол, Пак приближается к Сокджину и вкладывает свою ладонь в его. Громко охает, когда Дьявол тянет того на себя, и смеётся, стоит ему оказаться на чужих коленях. Мягкие чиминовы руки проходят по ткани на груди и цепляются верхних пуговиц, но останавливаются, не заходят дальше.       Упираясь ладошкой о широкое плечо, Чимин чуть привстаёт, нависает над Сокджином и замирает в паре миллиметров от его губ. Приоткрывает свои, дышит ртом, а затем говорит:       — Вы посылаете меня следить за Чонгуком, не так ли?       — И когда ты только стал таким сообразительным? — тянет Ким, оттягивая голову Чимина назад за волосы и проводя носом по шее. Запах совсем не тот — слишком сладкий, слишком приторный. Сокджин ненавидит сладкое.       — Слухи расползаются быстрее, чем вы можете об этом подумать, — буквально стонет Чимин от болезненного укуса. Но затем ухмыляется, глядя в самые глаза Старшего. — Не боитесь сломать свою драгоценную куколку?       — Кажется, шлюхам слов не давали.       Сокджин кривится, когда Чимин, вырывая свои волосы, резким толчком прижимает его за шею в кресло. Парень выпускает когти, а тёмные до этого глаза наливаются ясно-голубым цветом.       — Я не шлюха, Ваше Превосходительство, а лучший инкуб всех семи кругов.       — Лучшая шлюха, — парирует Сокджин.       — Жалеете, что ею стал не Чонгук?       Чимин расходится в довольной ухмылке — знает, на что надавить. Но не продолжает, потому что прекрасно понимает, что это может стоить ему не только статуса и работы, но ещё и драгоценной жизни. Поэтому он отнимает руку и возвышается над Сокджином.       Чимин не Чонгук. Так всякий раз заверяет себя Сокджин, но именно сейчас он хочет видеть перед собой второго. Хочет, чтобы тот, упираясь коленями в обивку кресла, зачёсывал свою чёлку назад, открывая лоб и глаза. Хочет, чтобы именно Чон, прикусив губу, провёл по ней языком, расходясь в жадной улыбке. Только вот это — не Чонгук. И пухлые губы Чимина не похожи на его. Не его он целует, не его бёдра сжимает до новых синяков и приглушенных стонов. Не его жилку на шее он прикусывает и не его дыхание палит жаром мочку уха. Всё это — лишь его воображение. И Ким упивается им, позволяя демону взять себя под свой контроль.       Слова заклинаний с уст Чимина слетают так пошло, что иногда Сокджину кажется, что не в силе магии дело, а член его встаёт только под одним напором похоти, которую буквально излучает инкуб. Она исходит будто бы отовсюду: похоть в его глазах, в его хриплых постанываниях и смешках, в его руках и под самой кожей. И он с любовью передаёт всё это самому Дьяволу, мягко распространяя волны возбуждения по всему телу от кончиков своих маленьких пальцев. А Сокджин не против — потому что сам позвал, потому что ему нужно это, как глоток свежего воздуха.       И Чимин не против. Никогда не был против стать жалкой заменой мокрых снов непобедимого.       Впрочем, ему никто и выбора не давал.       Чимин проводит губами по шее, расстёгивает парочку верхних пуговиц и прикусывает передними зубами выпирающие ключицы. Сокджин покорно ведёт подбородком вбок, открывает доступ к своей коже, а руки его тем временем гуляют по бокам Пака. Тоже худым, тоже по-бабски тощим, и Ким закрывает глаза, хотя бы на мгновение представляя, что перед ним — совершенно другой демон.       Возможно, именно это заставило его вновь запустить пятерню в густые светлые волосы, крепко стискивая их, чтобы затем, оттянув, впиться клыками в шею. Чимин громко вскрикивает, но сменяет крик на стон, когда Сокджин проводит горячим языком по стекающей к груди крови.       — Извращенец, — тянет Пак и чуть ли не падает, когда Ким резко встаёт.       Сокджин звереет по секундам — Чимин давно это знает, но всё равно каждый раз пугается, когда мужчина внезапно начинает себя вести иначе. Обычно хладнокровный и пассивный, в такие моменты он срывался с петли. И теперь, нависнув над расположившимся на столе Чимином, смотрит в его глаза своими: яркими, пленяющими и такими холодными, что Пак не знает, чего хочет больше — Сокджина или сбежать как можно дальше.       Поцелуи с Дьяволом кровавые и болезненные, отдаются на языке привкусом металла и жаром в нижней части живота. Чимин обвивает шею Сокджина, тянет того к себе ближе, позволяя целовать себя, оставлять кровавые метки на шее и груди, царапать живот и икры, за которые Ким тянет его на себя, прижимая пах к паху. Этот жест отдаётся по телу инкуба приятной дрожью, и Чимин прогибается в спине.       С Сокджином больно и приятно одновременно. Иногда Пак думает, что он мазохист. Так же думает и сам Ким, но признавать себя садистом — никогда. Он же, в конце концов, один из главных людей Ада. Он, в конце концов, должен быть таким, какой есть.       Именно поэтому он кусается, сжимает бёдра до синяков и буквально рвёт одежду. Чимин говорит что-то о том, что он «заебал портить его шмотки», но быстро заходит новым стоном удовольствия, когда широкая ладонь накрывает его пах.       — Я надеюсь, ты уже готов, — хрипит в шею Сокджин, попутно сдёргивая с Пака ремень.       — Для тебя я всегда готов, папочка, — улыбается Чимин и целует того за ухом.       Пак неуклюже приподнимается, позволяя лишить себя ненужной одежды, и неловко скидывает стопку бумаг и парочку других канцелярских принадлежностей к чёртовой матери на пол. Он знает, что после Сокджин будет недоволен и зол, но сейчас инкуб лишь довольно улыбается, сидя на столе самого Босса в одной только разодранной на застёжках рубашке. Чимин смотрит томно, то и дело облизывает распухшие от поцелуев губы и выглядит, как самая настоящая блядь.       «Почему как», — думает Сокджин и толкает того на себя, приближая.       — Какой ты нетерпеливый сегодня, — тянет Чимин, цепляясь пальчиками за пуговицу на брюках. — Неужели наша принцесса сделала для тебя что-то особенно, что ты так завёлся?       — Если ты сейчас не заткнёшься, я тебя выебу твоим же языком.       Чимин звонко смеётся, но тему не развивает — потому что знает, что Сокджин не шутит. Не умеет он шутить.       Раздвигая колени в разные стороны, Ким притягивает инкуба к себе, чуть надавливает, чтобы тот прогнулся назад, и только затем приставляет головку эрегированного члена ко входу. Пак в нетерпении прикусывает нижнюю губу, перебирает пальцами по ткани на плече и запрокидывает голову назад, когда Сокджин входит в него.       В сознание ударяет алкоголь, или виной тому инкубовские чары, которым тот разрешил собой совладать? Но факт остаётся неизменным: Сокджина мутит, разбивает на тысячу мелких осколков, и он видит перед собой не Чимина. Не вечно покорного Чимина, готового раздвинуть ноги по первому же зову. Не Чимина, за спиной которого сотни успешных операций и ещё больше членов.       Перед ним его Чонгук: развратный, пошло облизывающий свои губы и покорно раздвигающий ноги. Именно Чонгук стонет его имя, именно он тянет к нему свои руки, оглаживая скулы и моля о том, чтобы тот засадил ему по самые яйца. И именно Чонгука он целует, именно его тянет на себя, чтобы затем, отпрянув, вновь войти во всю длину.       И в ушах звоном разносятся не стоны Чимина — стоны того, кого он обучал многие годы назад. Того, кто целовал его с особой осторожностью и жадностью одновременно. Того, кто боялся его. Того, кого он желал и желает долгие годы, не имея возможности заполучить.       Потому что не хочет владеть — хочет любить. До белых искр из глаз, до самого светлого, что может быть в душе у Дьявола. А потому стоит в стороне, наблюдает, протягивает руку и ждёт, пока зверёк, доверившись, всё же подойдёт к нему. И тогда Сокджин приручит его — медленно, без резких движений и жестких методов. Потому что с Чонгуком иначе нельзя. Потому что в ином случае сломается.       Но может ли сломаться то, что пошло по швам от его же рук?       Сокджин впивается когтями в бёдра Чимина, оставляет на них кровавые точки и маленькие шрамики, которые заживают на инкубе крайне омерзительно. Но Пак всякий раз терпит, потому что наслаждение, которое приносит ему Ким, стоит всех тех страданий, что идут после. И не важно, что задницу стёрло о жесткую поверхность стола, совсем не важно, что ноги сводит от того, как сильно тот сжимает пальцы. Главное — это разливающийся жар по телу и ощущение члена в себе.       И, что стыдно для инкуба, Пак слабый под влиянием Сокджина. Именно поэтому он кончает первым, изливаясь себе на живот и обмякая в руках Старшего, тихо постанывая в шею и позволяя тому завершить то, что начал.       — Ты заебал меня пачкать, — Чимин морщит нос и ёрзает на месте, чувствуя, как сперма Сокджина течёт по его разодранным бёдрам. — Я понимаю, у всех разные фетиши, но из чувства хоть какого-то уважения.       — Я шлюх не уважаю.       — Ах, точно.       Чимин морщит нос, а Ким не обращает на него внимание — он застёгивает брюки, вытирает руки влажным полотенцем и вновь наливает себе в стакан. Выпивает залпом, и это вызывает очередной смешок со стороны Пака.       — Так и зависимым стать не поздно, — тянет инкуб, подходя к Сокджину и обнимая его за руку. Однако тот быстро вырывается из объятий, смерив Старшего недовольным взглядом.       Всё правильно: выпустил пар, и теперь гуляй, Пак Чимин. Ты ему нахер не сдался, если член не стоит.       От подобной мысли обидно до тошноты и слёз, но Чимин гордый — не будет показывать данного на глазах у этого монстра. Он просто тянет уголки губ, кривится в гадкой ухмылке, желая отвесить какую-нибудь едкую шуточку, но сдерживает себя, прикусывая язык. Даже язвить что-то не хочется.       Сокджин слышит, как Чимин направляется к выходу: по его документациям, распинывая ручки и карандаши, степлер и, возможно, футляр для очков. Но открывшаяся дверь закрывается не сразу — Чимин оборачивается к Киму и кидает напоследок:       — Я присмотрю за Чонгуком. Но не потому что это ваша просьба. А потому что он мой друг.       И тогда он слышит хлопок. Сокджин остаётся в своём офисе совершенно один. Попивает виски, смотрит куда-то перед собой, а затем поворачивается. Идёт к тем самым развалинам, наклоняется и берёт из них папку — дело одного из лучших и в то же время худших студентов. Если он не сможет, то Сокджин падёт — окончательно и безвозвратно, в самую геенну огненную, в жаркое пекло, из которого нельзя будет выбраться.       Но в то же время он входит туда, уже надеясь на помощь от этого демона. Но это его последняя надежда.       Ким Намджун — его последняя надежда.