I wish U to be mine

Больше, чем само Рождество, Лип ненавидит его канун. Ненавидит искрящиеся дома, увенчанные омелой и остролистом: тем, что предполагает надежду на лучшее будущее. Они будто смеются ему в лицо. Он мог бы нараспев орать Рождественские гимны с прохожими, просто потому что это правильно, это то, что заставляет хотя бы на один день почувствовать себя лучше, но никогда этого не делает. Он стоит под путепроводом и курит сигарету, глядя на дом напротив. Он не знает, спят ли они уже, но заходить внутрь ему почему-то не хочется. Его щеки горят не хуже огней любой праздничной ёлки, может, от морозного воздуха, может, от 5-ти банок дешёвого пива. Он бросает окурок на снег, наступая на него огромным ботинком, выдыхает пар в сложенные ладони и идёт прямиком к крыльцу. Лип кладет коробку с надписью «Карен» прямо около двери и надеется, что она или Шейла доберутся до подарка раньше, чем Фрэнк. Когда Лип идет домой, он представляет утро. Как Йен, Дебби и Карл вскрывают коробки, как в дом врываются Кев и Вероника в костюмах Санта-Клауса и эльфийки, а он помогает Фионе накрыть на стол. Сестра открыто и ярко улыбается, так, что мешки под её усталыми, оленьими глазами почти незаметны. Лип хотел бы сделать все, чтобы она улыбалась чаще. Чтобы улыбались все они. Он скидывает ботинки и куртку по пути в комнату, чтобы, раздеваясь, не разбудить братьев, взбирается на кровать и слышит, как Карл что-то бормочет во сне. Он думает о том, что младшему может сниться, но вовремя отвлекается. Лип смотрит вниз и встречается взглядом с Йеном. - Ты чего? – шепчет брат. - А ты чего? Йен пожимает плечами, поворачивается на спину, закидывая руки за голову, и смотрит в потолок. Забавно. Иногда Лип, глядя на него, думает, что впору тому родиться первым. С этим его пронзительным, серьезным взглядом, особенно, когда он хмурится, как сейчас. Как будто во многом он, действительно, мудрее и изворотливей. Понимать это так странно и одновременно даже приятно. - Засыпай. А то Санта не принесет тебе убойный косяк или горячего парня. Йен бесшумно смеется. Липу на секунду кажется, что веснушки на алебастровой коже его лица стали ярче, чем обычно. Он вспоминает, как впервые узнал о том, что его брат трахается с этим старым козлом Кэшем, и внутренности скручивает узлом. Это ощущение знакомо ему с ранних лет: с тех пор, как Моника сбежала от них; как Фрэнк все чаще стал скидывать их на Фиону; как однажды Лип застал одну из своих саутсайдских девчонок с другим парнем. Он не знает, не понимает, почему так злится на Йена. Он поворачивается лицом к стене и с трудом сдерживает порыв хорошенько врезать по ней кулаком. Мысль о том, что его брат не ребенок (впрочем, как и он сам, как и все остальные) тяжело оседает в глубине груди, и с этим ощущением Лип засыпает. В обычные дни Лип думает, что ему даже нравится Рождество. Потому что надежда на крохотную возможность всё изменить в этот удивительный день сидит в его голове до сих пор. Потому что выражения лиц Галлагеров утром 25-го декабря несравненно прекрасны. Потому что, в конце концов, это время, когда случаются чудеса. А потом он вспоминает, что такое происходит только в глупых диснеевских мультиках и блядских черно-белых фильмах. И желчь снова наполняет его разум и сердце. Опыт, а не воображение, - вот его настоящий, верный друг. В редкие моменты наедине с самим собой Лип размышляет, что бы он на самом деле, всей душой желал получить на Рождество. В голову приходят только идеи о чем-то нематериальном, эфемерном, и он гонит их из своего сознания, выдыхая вместе с тяжелым, сигаретным дымом. Они не дарят друг другу подарки по отдельности. Такая вот семейная традиция, но Лип понимает, что связана она, скорее, с финансовой составляющей, нежели с чем-то еще. Когда он спускается вниз, на кухне все уже в сборе, даже Мистер-заноза-в-жопе-Стив. Он бегает вокруг Фионы, держа над ней ветку с омелой, и пытается поцеловать. Она пихает его локтем и в шутку грозится треснуть раскаленной сковородкой. - Да в конце концов, у меня ведь День Рождения! – он обиженно складывает руки на груди. - Доброе утро, - говорит Фи, когда замечает Липа. Он чешет затылок и, улыбаясь, кивает в ответ. Он снова обманывается чувством наполненности и гармонии при виде братьев и сестёр, суетящихся в гостиной, таких домашних и таких счастливых. Секундой позже ему на спину ложится тяжелая ладонь, и он вздрагивает. Йен стоит в одних пижамных штанах, босыми ногами на полу, и жуёт печенье. - Всё в порядке? – спрашивает брат, но звучит, скорее, как утверждение. Лип снова кивает. Он понимает, к чему именно был этот вопрос. Но сейчас всё действительно в порядке, всё на своих местах. Он смотрит в по-детски блестящие глаза Йена, улыбается и идёт к остальным. Липу хорошо. Он всегда помнит этот взгляд. Взгляд Фионы, Дебби и прочих, не осуждающий, но с толикой жалости, когда он говорит о Карен. Тот, от которого становится не по себе, хочется взмахнуть руками и кричать что-то вроде: «Да я знаю, знаю, кто она, просто, пожалуйста, отъебитесь». Лип уверен, что именно так смотрит на него только женская половина семейства, потому что они, девушки, понимают, каково быть с нелюбимым человеком, каково вести себя так, будто ты не замечаешь всех его стараний и желания быть с тобой. Каково получать от него подарки и выкидывать их в мусорный бак прямо перед его собственным домом. Он садится на крыльцо у заднего входа, запихивает в рот косяк и шепчет: - Долбаная сука. На последнем слоге он задыхается. Это слишком сложно, но он же чёртов Галлагер. Отступать и признавать поражение не в его принципах, но это, скорее, победа. По крайней мере, так он говорит самому себе. Лип заходит домой и думает о контрасте между тем, что было здесь утром, и тем, что есть сейчас. Вероника с Кевом ещё днём пригласили всё семейство продолжить банкет у них. Фиона искренне удивилась, но с удовольствием приняла предложение. - Присоединяйся, когда вернёшься. Я бы хотела, чтобы ты немного развеялся, - говорит она, когда Лип помогает ей прибраться. И он снова чувствует этот взгляд. Он обнимает её за плечи и спешит исчезнуть. Теперь здесь на редкость темно и спокойно. Он поднимается наверх и слышит эхо от собственных шагов. Лип уверен, что не пойдёт к остальным, он решил это ещё задолго до своего возвращения. Они наверняка пробудут в гостях минимум до 3-х ночи (сегодня Рождество, ребятня будет просто счастлива не спать так долго), а, значит, у него есть пара часов для себя. В их комнате горит тусклый ночник. Лип допивает последнюю банку пива и дрочит, сидя прямо на полу со спущенными джинсами. Это его способ развеяться. Хуёвая альтернатива, но на другое он не то чтобы не согласен… Не способен. Он пытается не думать о Карен, но она вспыхивает в его сознании недавними фантомами. Лип злится, и когда горячая сперма заливает его ладонь, он смотрит на плакат над кроватью брата и внезапно думает о том, кого представляет себе Йен во время дрочки. Лип вытирает себя салфетками, - он слишком устал, чтобы идти в ванную, - и почти взбирается на свою постель, когда замечает в изголовье чёрный кожаный бокс. Он берёт его в руки, садится на кровать Йена и открывает крышку. - Срань Господня, - вырывается на выдохе. Наверное, если представить, что он мог бы попросить у Санты что-то исключительно для себя, то этим подарком старый пердун попал бы в точку. Настоящая телячья кожа, 320 фишек в комплекте, ламинированные карты с авторским узором. Стоит не меньше «штуки», это точно. Лип думает, что травка была отменной, раз уж ему чудится весь этот бред. Он проводит рукой по мягкому материалу сукна, по хромированным рёбрам фишек и наслаждается приятным ощущением прохлады на подушечках пальцев. - Думал, ты вернёшься утром. Липу кажется, что от неожиданности его яйца уменьшились до размеров фундука. Йен стоит в дверном проёме, облокотившись о дверной косяк, и теребит в руках края собственной парки. Лип готов поклясться, что даже в полутьме видит его ухмылку. Брат присаживается рядом. - Ну, как? - Это ты? Йен пожимает плечами. Он не говорит «да», но Лип понимает. - Откуда? – спрашивает он, извлекая зелёную фишку и пристально её рассматривая. Он вспоминает, как в октябре они решили наебать крупное казино на севере Чикаго. Тогда он и увидел этот набор для покера в витрине сувенирной лавки. Йена с ними не было. - Мэнди проболталась. Догадаться не трудно, - отвечает Йен, забирая у него фишку и прокручивая между пальцами. - А деньги? Йен хмыкает. - Взял пару дополнительных смен у Кэша. Подумаешь, - как бы между прочим. Лип совсем не хочет думать, что это были за «дополнительные смены». Пару минут они проводят в молчании, изучая содержимое кейса. - Почему? – не выдерживает Лип. Йен знает, о чём тот спрашивает, поэтому объяснять нет необходимости. Брат не отвечает. Он выглядит словно в чём-то виноватым, с этим опущенным взглядом и переминанием с ноги на ногу. И Липу становится стыдно. - Блять. Я не знаю, как отблагодарить тебя. Ты же знаешь, я в этом такой еблан, - это всё, что Лип может сказать. Йен смеётся и интенсивно кивает. Лип улыбается. Он обнимает его одной рукой, крепко прижимая к себе, и тихо говорит: - Спасибо. Лип замирает, когда чувствует липкий поцелуй у основания шеи, но не уклоняется. Ещё одна привычка Галлагера: любопытство выше благоразумия. Йен проводит носом за ухом Липа и отстраняется, чтобы осторожно прижаться к его губам. Наверное, Лип должен сейчас же все прекратить. Оттолкнуть брата, забраться с головой под одеяло и больше никогда не вспоминать этот вечер. Но все это настолько далеко от рамок его сознания, что он просто не в силах ничего сделать, кроме как притянуть Йена ещё ближе, углубляя поцелуй. Несмотря на недавнее снятие напряжения, он уже полностью возбужден: одна из особенностей, которую Карен и остальные девчонки ценят в нём. А сейчас всё иначе. Йен проводит рукой по его груди, забирается под футболку и гладит пресс. Лип твердит себе, что ни за какие ёбаные сокровища не станет проявлять инициативы, в противном случае, он будет вынужден сожрать себя с потрохами. Но когда большая рука Йена накрывает его член и массирует через грубую джинсовую ткань, Лип практически стонет ему в губы и, наконец, срывается. Он стягивает футболку через голову и рывком освобождает Йена от парки, опрокидывая его на кровать и подминая под себя. Его глаза широко распахнуты, он испуганно смотрит на Липа, но не произносит ни слова. Лип понимает, что Йен не привык к такому, а он сам не умеет иначе. Очень часто во время секса Лип чувствует себя животным. Он не думает об этом намеренно, но иногда ему кажется, что он готов рычать. И сейчас он смотрит на брата, на его восхитительно розовые, дрожащие губы и сдерживает себя. Когда он кладет ладонь на лицо Йена, он думает, какие у него острые черты лица и мягкая, гладкая кожа. Он аккуратно тянет за края его майки, спрашивая разрешения избавиться от неё. И Йен позволяет. Лип коленом разводит в стороны его ноги и наклоняется ниже, чтобы прикусить нежную кожу его шеи и ощутить, как Йен рвано выдыхает ему в макушку и зарывается пальцами в светлые кудри. Лип поднимается и крепко целует его, одной рукой пытаясь расстегнуть ремень на его джинсах. Когда он почти справляется, Йен резко переворачивает его, заставляя облокотиться спиной о стену, и садится сверху, расставляя ноги по бокам от его бёдер. Он сминает пальцами грудь Липа и двигает тазом, усиливая контакт. Лип опускает веки. Ему кажется, что ещё немного, и у него от возбуждения посыпятся искры из глаз. Он напрягается, когда Йен мажет языком по его животу и стягивает с него штаны вместе с бельём. Лип хватает его за плечо. - Не нужно, - охрипшим голосом. - Нормально, - шепчет брат, улыбаясь легко и свободно. Он несколько раз проводит ладонью по его члену и наклоняется, выпуская немного слюны на головку. Лип старается не думать о том, какие у него сильные руки и как ощущения от жара его рта не похожи на те, что он испытывал раньше. Потому что это намного лучше. И если он позволяет этому случиться, то он точно не в своём уме. Йен сосёт усердно, с упоением причмокивая и сжимая губы. Он держится одной рукой за бедро Липа, а пальцы другой переплетает с его пальцами. У Липа кружится голова, и он чувствует, как дрожат его ноги. Он был бы гадким лгуном, если бы сказал самому себе, что никогда не представлял себе секс с парнем. Что никогда не представлял себе, что чувствует Йен, когда его касается другой парень. В голове Липа это был не Кэш, просто безликий персонаж мужского пола, а брат всегда выступал в роли того, кто берёт. И даже сейчас, с пунцовыми щеками и его членом во рту, Йен выглядит так же. Когда первые покалывания на кончиках пальцев настигают Липа, он чувствует себя неловко. Это детское, чертовски глупое ощущение, как будто он не имеет права испытывать это удовольствие, как будто он не заслужил такого подарка. Он тянет брата на себя, вынуждая прекратить, коротко целует в губы и переворачивает на живот. Если во рту Йена так мягко и хорошо, должно быть, внутри него целая долбаная Нарния. И эта мысль не даёт Липу достаточно времени. Сейчас он чувствует буквально всё: как пружины старой кровати впиваются в его колени, как поясница Йена прогибается под его ладонью словно пластилин, как его сердце останавливается вместе с дыханием, когда он входит одним, но плавным толчком. Лип застывает на пару секунд, и начинает двигаться. «Быть сзади» – его любимая поза не только из-за ярких тактильных впечатлений (как его самого, так и его партнёра), но, в основном, из-за возможности видеть, рассматривать, наблюдать. Отсутствие в будничной суете власти над самим собой Лип может компенсировать, в лучшем случае, в сексе и, в частности, в этой позиции. Контролировать каждое движение, от угла вхождения до малейшего содрогания мышц на спине. Йен упругий и очень податливый, совсем не как девушка, но близко к этому. Он тихо и низко стонет, уткнувшись в сложенные на подушке ладони, возможно, даже прикусывает костяшки, пытаясь сдержать себя, - Лип не знает наверняка, но очень хочет думать, что это так. Он слышит хриплые маты Йена сквозь стиснутые зубы, когда ускоряет темп, и улыбается. Брат выгибается сильнее (хотя Липу кажется, что это невозможно) и откидывается назад, крепко прижимаясь к его груди спиной. Йен смотрит на него в пол-оборота, его щёки сверкают бордовыми пятнами, а глаза едва приоткрыты. Он тянется к лицу Липа, легко проводит языком по скуле и шепчет: - Ещё. Лип обхватывает пальцами одной руки его шею, заставляя опрокинуть голову себе на плечо, а вторую руку опускает ниже, размашисто лаская крепкий член. Йен больше не смущается, не прячется, почти кричит, откровенно и пошло, в такт каждому рваному толчку внутри себя. Липу не хочется в это верить, но он чувствует, что разрядка вот-вот обрушится на него волнами небывалого наслаждения. Он слегка замедляется, увеличивая амплитуду, и ощущает на своих пальцах участившееся дыхание Йена. Брат протяжно стонет и кончает в его ладонь, сжимается вокруг него, а у Липа от оргазма темнеет в глазах. Он приходит в себя спустя полминуты, все так же прижимая к себе Йена и зарываясь носом в рыжий висок. Мозг, наконец, даёт телу сигнал расслабиться, и они оба падают на кровать, пытаясь вернуться в чувство. В тишине Лип слышит секундную стрелку старых часов и тяжёлое дыхание Йена рядом с собой. Лип думает… Лип не хочет ни о чём думать. - Сигарету? Он открывает глаза и видит услужливо протянутую пачку. Кивает, вытягивает одну и, прежде чем вставить её в рот, осторожно касается губами губ Йена. Такой способ говорить «спасибо» приходится Липу по душе. Он курит молча, глядя в потолок, с каждой затяжкой смакуя в воспоминаниях сегодняшний вечер. Ему интересно, о том же ли думает устроившийся с правого бока Йен, и надеется, искренне надеется, что случившееся не станет проблемой. Хотя, пожалуй, этот крохотный шанс нереален так же, как, мать его, Рудольф со своим красным, блестящим носом. - Завтра сыграем. Не на деньги, может, на что попроще, - Йен кивает на почти истлевший окурок. – Взгрею тебя на пару пачек да будет с тебя. Лип смеётся, тянется через брата, чтобы потушить сигарету, и на обратном пути прикусывает кожу у его соска. - Вот уж хуюшки, - он сгребает в объятия рядом пыхтящее от возмущения тело и с улыбкой засыпает. Сперва он не понимает, что разбудило его. Йен сопит, уткнувшись в его плечо, шум доносится снизу. Лип лениво открывает один глаз и смотрит в тускло освещённый коридор. - Блять, - одними губами, совсем не слышно. Они напрочь забыли закрыть дверь. Но сейчас это кажется таким незначительным, что Лип просто сильнее укутывает брата в одеяло рядом с собой и снова закрывает глаза. Он слышит голос Фионы, такой смешной, будто не принадлежащий ей. Это может значить только то, что выпила она порядком. За ним следуют голоса остальных ребят, доносящиеся с первого этажа: например, недовольные возгласы Дебби по поводу того, что Карл снова стащил её подарок и пытается ей манипулировать. - Немедленно верни, Карл, иначе… Липу кажется, что её голос звучит буквально над его ухом, а затем резко обрывается. Похоже, сестра стоит прямо в дверном проёме. Лип пытается уловить каждый шорох. Топот на лестнице. Скрип закрывающейся двери. И такой нежный (заботливый?) полушёпот старшей сестры в коридоре, обращённый, видимо, к Карлу: - Возьми Лиама и марш за мной. Сегодня поспите в моей комнате. Лип улыбается сквозь сон. Он думает, что через несколько дней они будут встречать Новый Год, и тогда уж он точно отплатит Йену сногсшибательным подарком. А ещё, возможно, теперь Лип будет ненавидеть Рождество чуточку меньше.