Whoever I sang for (Two) The Song of Distances

(Чтобы быть точнее)

Мальчику уже восемь лет – восемь с половиной, чтобы быть точнее, - и он считает себя достаточно взрослым, чтобы ясно осознавать свои чувства, определять ценность того или иного устремления. И нынешнее – сочно налившееся, окончательно разбудившее его глубоко за полночь, переполнившее его возбуждением и нетерпением, – важно. Именно поэтому на мягкие, но настойчивые уговоры всполошённой его ночной активностью юной гувернантки, что ему лишь кажется, что нужно успокоиться и вернуться ко сну, он отвечает надутыми губами и показательным холодным молчанием, в котором он большой мастер. Она так мало понимает, его няня, приземлённая дама; судя по всему, явно не большого ума, раз уж не умеет усмотреть очевидной даже ребёнку важности. Об этом он ей, собственно, и сообщает, не ходя вокруг да около, но затем волнение берёт верх над раздражением. Уже ныряя маленькими ступнями в мягкие тапочки и накидывая на глубокого зелёного цвета пижаму тёмно-синий халат мальчик требует: - Отведи меня к maman, Эмма. Ей я смогу объяснить. Няня вздыхает неслышно и после этой краткой паузы отвечает почти нехотя, заранее зная, какую реакцию вызовут её слова: - Не выйдет, мой дорогой, прости. Мадам Симона нынче не ночует дома. - Так пускай возвращается, – распоряжается мальчик, упрямо вздёргивая подбородок. – Позвони ей, сейчас же. Мне нужно обсудить с ней важную вещь. Это срочно. Эмма вздыхает снова, будто это ей приходится тяжело, ведя подобный спор, и предлагает с продуманной мягкостью, ориентированной на умиротворение собеседника: - Почему бы тебе не вернуться в постель, рыбонька? А завтра, когда мадам закончит свои дела и вернётся… - Слишком долго! – перебивает её подопечный недовольно. Он проходится по комнате, внутреннее нетерпение подстёгивает его к движению, не даёт отвлечься. – Некогда ждать, – бормочет ребёнок, мельком бросая взгляд за окно, где всё заволочено густой тьмой, и лишь слышно отрывистый звук от удара о стекло мелких дождевых капель. Снега нынче зимой особо не было, к несчастью: ведь маленький мсье Смайт – поклонник холода и забав в снегу; кроме того, он отлично помнит, как два года назад зима выдалась нетипично для местности серьёзной. Из-за дурной погоды и постоянных осадков движение во всём, должно быть, мало подготовленном департаменте Сарта [1] встало практически намертво, поэтому maman четыре дня подряд провела дома! Это было на редкость приятное время. Мальчику ведь небывало льстит внимание матери, вечно захваченной какой-то деятельностью и часто отсутствующей, но такой выразительно деловой и достойной, что даже поставить ей в вину её занятость нет желания. Это всё, впрочем, не имеет значения сейчас. Плевать на плаксивую погоду. Плевать на maman, если уж она настолько неблагоразумна, чтобы так прогадать со своим расписанием. Её просто придётся оставить позади. Это пустяк. Вполне хватит и Эммы. - Одевайся, – велит мальчик с решительным блеском в глазах. – Да поторопись, нельзя откладывать. Мы уезжаем. - Ради всего святого, Себастьян! Зачем? Куда?! – в совершеннейшем недоумении вопрошает гувернантка, чего-то не бросаясь тут же выполнять его приказ. Мальчику хочется зарычать от фрустрации (бестолковая девушка, расселась тут, лишь тянет время, всё это никуда не годится!), но он не позволяет себе подобную демонстрацию перед обычно исполнительной няней и лишь цедит сквозь зубы, надеясь донести, наконец, идею о беспримерной важности происходящего: - Да как же ты не понимаешь, Эмма! Я ждал уже так долго, что нет сил продолжать, и мы с тобой непременно должны… – он запинается, не умея подобрать точных слов. Их нет у него на языке отчего-то, и это вызывает странную горечь в горле и гулкий, обидно пустой звон в голове. Только что он был так твёрдо во всём уверен, он всё ЗНАЛ без тени сомнения, а что же сейчас? Себастьян не в состоянии даже сформулировать свои разбегающиеся мысли, и это так ужасно не вовремя. Страшно представить, что может произойти в этот раз, если упустить момент. - Мы должны, – снова пытается он, как-то противоестественно теряясь. – Время уходит, Эмма, опасно медлить, теперь нам надо, надо найти, надо обязательно найти… Эмма, нам нужно, ну поспешим же… Он фатально забывает. Ощущение важности уходит куда-то вглубь, прячется за поверхностью предательской растерянности, и мальчик трясёт головой, пытаясь встряхнуться, нащупать то, что так коварно ускользает от его понимания с каждой секундой. Тик, тик, тик, всё дальше и дальше от досягаемости. Это бесконечно значимое, трепетное даже, чувство приближения… чего-то (того самого) назревало в его душе ещё где-то, пожалуй, с прошлого апреля, а теперь подошло к своему пику – и ради чего? Чтобы тут же оказаться погребённым под завалами несостоятельности, опустошения?.. Невыносимо. Себастьян винит себя; Себастьян злится на мир. В своём смятении дитя не замечает, как прежде растерянное лицо его няни преображается состраданием и неприкрытой любовью. Она причитает нежно, вплетая в свою речь французские ласкательные обращения, как обычно делает maman (только Эмме ещё далеко до подобной чистоты произношения, и мальчику обычно хочется кривиться от акцента, так утяжеляющего лёгкий и переливчатый язык маминой родины, но важнее, что няня старается ради него, всё ради него). Она касается его лба, щёк; охает «Жар!» и тут же тащит его назад в постель (её воспитанник даже не сопротивляется, погруженный в себя, теряющий чувство направления). Девушка поспешно кидается за мокрым полотенцем, на ходу набирая номер доктора Шустера, её давнего наставника и доброго друга мадам, который, несомненно, придёт на выручку больному ребёнку даже посреди дождливой ночи. В любое другое время, говоря с Уиллом, Эмма беспричинно робеет и тушуется, но прямо сейчас – всё это отметается в сторону, потому что нет на свете ничего важнее, чем здоровье и безопасность её ненаглядного маленького хозяина. Себастьян не обращает внимания на холодные примочки, что прикладывает няня к его лбу и шее, чтобы немного остудить. Не замечает, и в какой момент в комнате появляется незнакомый молодой доктор («Всего лишь простуда, Эмма, не стоит так переживать, это всего лишь простуда»). В мальчике нет огорчения, что мамы нет у его постели. Пусть дальше занимается своими делами, Себастьян умеет уважать её за это, даже презирая – самую малость – за её искреннюю неспособность поставить сына в приоритет. Но свет не сошёлся клином на прекрасной Симоне Смайт, и иррегулярность проявления её благосклонности Себастьяна волнует, признаться, относительно мало. Сейчас всё его маленькое, сфокусированное существо занимает осознание пережитого провала, большой потери. И вынужденное примирение с мыслью, что придётся отложить… что бы то ни было важное, что было им с такой обыденной трагичностью упущено. Себастьян угрюмо и уверенно обещает себе, что как только по-настоящему откроется следующее окно возможности, он шанса не упустит, довольно дерьма для неудачников, он выше этого. Если только время будет подходящее. Если ему хватит ума и сообразительности опознать момент, а затем сил и изворотливости – удержать в руках. Дайте срок, и он всё осилит. - Возможно, это и к лучшему, – бормочет он, утомлённо и сонливо, чему Эмма кивает по наитию. – Больше времени на подготовку. - Конечно, малыш, – соглашается няня податливо, гладя его по влажным волосам. - Maman учит, что прежде чем затевать любое большое дело… необходимо заручиться… максимальным преимуществом. - Наверное, так и есть, малыш. - Вот возьму и заручусь всеми преимуществами, – серьёзно насупившись даже будучи в полудрёме, провозглашает Себастьян уже мало разборчиво, – и тогда. - И тогда? – любопытствует Эмма, но её подопечный лишь тихонько сопит. Проснувшись, мальчик уже и не вспомнит ни того жгучего, почти приятного беспокойства, ни разочарования от несбывшегося желания. Но то будет утром, когда всё вернётся на круги своя до поры до времени. Пока же дитя крепко спит. Ему никогда прежде не снились настоящие, сколько-нибудь цельные и запоминающиеся сновидения; но в этот раз – спишем их на высокую температуру – они присутствуют, несуразные и перепутанные, будто бы чужие. Если это вообще чьи-либо сны. В любом случае, я наблюдаю их с отстранённым интересом, не способный зацепиться за что-то конкретное, но силком вовлечённый в их суматошный ход. Вот – женщина с измождённым лицом и с забранными в неряшливый пучок густыми светло-каштановыми волосами полусидит на больничной койке, устало улыбаясь крепко сложенному мужчине. Добродушная линия его рта изогнута в преисполненной неожиданно открытого умиления улыбке, пока он глядит вниз. Добросовестно приведенный в божеский вид новорожденный в его руках уже давно не заходится криком или плачем. Крошечное создание подслеповато обозревает всё и ничего в узкой зоне его видимости почти прозрачными, ещё не вполне голубыми глазами. Вот чьи-то ещё голубовато-сизые глаза внезапно встречаются взглядом с зеленовато-карими, и тут же будто разгорается ненасытное пламя, а кого-то словно сметает с ног мощным ударом в живот – настолько эта встреча неожиданна и болезненна. Я даже не успеваю вскрикнуть в тревоге, как во время особенно жутковатой сцены фильма ужасов, так быстро сменяется картинка перед моим взором. И вот уже передо мной двое детей, сердито пыхтящих. Черноволосый мальчик горсткой лет постарше тянет на себя игрушку, в которой даже, по сути-то, не заинтересован; младший – с теми же чёрными локонами, разве что, более буйной природы, - сжав губы в недовольстве, упорно не отпускает. Остаётся неизвестным, чьё упрямство в итоге возьмёт верх, потому что в следующий же миг (хотя за течение времени я бы, как водится, не поручился) дети меняются. Нынешние тоже оба мальчишки, но, кажется, погодки. И явно очень дружны – если можно делать вывод по их радостным лицам, скорым на тёплые улыбки, адресованные друг другу. Ребятишки малы и беззаботны, их мир не отягощён проблемами и наполнен как возвышенным светом, так и житейской простотой. Недавняя смена одного трудного века на другой не легче ещё не обременяет их. Они несутся, сломя голову, сквозь просторы ухоженного сада; один нагоняет другого, и оба смеются, и подстёгивают «пойманного» принять эстафету притворного преследования, пока снова не происходит объединение (это ничей проигрыш, это общая победа). Тогда какое-то время они бегут вместе, крепко сцепив руки, а затем белокурый мальчик разрывает связь и с радостным кличем мчится вперёд один. Его товарищ какую-то долю секунды глядит ему вслед с честным, неприкрытым обожанием, прежде чем исполнительно броситься вдогонку, наслаждаясь в процессе и ликуя от результата, понемногу неизбежно нагоняя. В этот раз я даже не замечаю смены плана, и тот факт, что я оказываюсь не только наблюдателем, но и участником, застаёт меня врасплох уже в ходе дела. Дети снова изменились. Я – один из них; вторая – Шугар. Со времён той знаменательной чем-то непонятным и необъятным зимней ночи в Ле-Мане прошло немногим более десяти лет, на дворе май 2013-го, и мы, разумеется, находимся в Лайме, штат Огайо. Если конкретнее, то на задней террасе дома Мотта. На аккуратном подоконнике одного из открытых окон первого этажа стоит новенькая миниатюрная стереосистема Шугар, из скромных, но сильных динамиков которой по округе браво разносится пение Бейонсе. Со времени выхода “I Am… Sasha Fierce” прошло уже несколько лет, но мы с подругой так и не устали от этого чудесного альбома. Наши любимые треки, не все до конца понятые нами в силу возраста, но оттого не менее заслушанные, сменяют друг друга, пока мы отплясываем самые нелепые танцы и подпеваем во всю силу лёгких, дурачась и подтрунивая друг над другом. Корчить из себя взрослых – дико забавно. Ровно до момента, когда её преходящий бэбиситтер Мона шикает на нас из окна, демонстративно убавляя звук. Она строго выговаривает нам – про необходимость в тишине для успешной работы мистера Мотта с клиентами, не говоря уж о несчастных соседях, которые не заказывали наш импровизированный концерт. Шугар закономерно возражает, что у её папы пока не может быть клиентов – важная договорённость сегодня была на четыре часа после полудня, именно поэтому мой отец вызвался во второй половине выходного свозить нас в парк. Всё было заранее оговорено между нашими родителями, и мы по-прежнему резвимся дома, следовательно, ещё слишком рано для деловых встреч в воскресенье. Мисс Мона легко кроет такую блестящую логику элементарным ходом – пожатием плеч. В конце концов, не она составляла расписание или приехала решать вопросы раньше времени в срочном порядке. Теперь, когда дисциплина у детей восстановлена, говорить ей с нами особо не о чем, поэтому, в ожидании приезда папочки, мы с Шугар продолжаем своё веселье, но уже громким шёпотом, отчего всё приобретает оттенок театральной секретности, чего-то очень шпионского и интересного. Если бы остальные люди когда-нибудь попробовали исполнять песни Бейонсе, прикидываясь супер-агентами вымышленного, но крайне продвинутого разведывательного управления, то знали бы, что за упоительный это процесс. Мы мчимся вкруг дома в небольшом, чисто показательном отрыве друг от друга (в целях поддержания видимости успешности спецоперации, чья директива нами не была полностью додумана – для игры, в данном случае, больше важна сама реализация, нежели занудные предыстории), негромко обмениваемся строками любимых припевов – это и наши позывные, и пароли, и всё на свете. В какой-то момент, из своего «укрытия» возле заполненной большими мрачными машинами подъездной дороги, я первым замечаю появление авто отца, который не может встать, где следовало бы, рядом с домом, и радостно бросаюсь к нему. Мне хочется многое ему рассказать, и я накидываюсь с подробностями, не успевает он толком выйти из салона. Папа смеётся моему приподнятому настроению. Шугар, со своей позиции с угла дома, могла наблюдать моё перемещение, и, восторженно пискнув, торопится присоединиться: они с дядей Бертом с самого знакомства отлично поладили, и девочка всякий раз счастлива его увидеть. Он отец Курта, а значит – родной. И эта привязанность взаимна. На своём пути к месту назначения, однако, Шугар сталкивается с преградой в виде будто бы внезапно возникшего ниоткуда (из-за приоткрытой входной двери, на самом деле) человека. Шугар, не успев вовремя затормозить, врезается в него, вызвав негромкое оханье, не столько болезненное, сколько удивлённое. От закономерного падения назад девочку останавливает уверенная рука, быстрым движением ловящая её за плечо и стабилизирующая на месте. - Полегче, боевой снаряд, – рекомендует юноша суховато, пока Шугар оглядывает его с ног до головы с обычным своим любопытством, возвращая себе равновесие. – Такими темпами можно и костей не собрать. - Я очень осторожная, – оскорблёно возражает та, задетая подобным недоверием. - И поэтому не глядишь, куда несёшься, – хмыкает мальчик мистера Деккера – ну разумеется, Шугар его узнала, она ведь не только осторожная, но ещё и глаз-алмаз! Замечает и запоминает всё-всё на свете, идеальный шпион, спросите Курта, он подтвердит! Старший мальчик – тот самый, что с месяц назад отверг её чистосердечное предложение дружбы, но сейчас оказавший ей услугу, не дав шлёпнуться и набить шишек, поэтому Шугар решает проявить ответную галантность и развеять его заблуждение на её счёт. - Обычно я дико внимательная, просто сейчас спешу, – великодушно разъясняет девочка, а затем машет рукой в общую сторону забитых парковочных мест, где люди скрыты за вереницей авто, и можно лишь увидеть случайно мелькающую в каком-то оживлённом жесте ладошку или треугольник локтя Курта, взахлёб повествующего отцу о чём-то интереснейшем. – Меня ждут. Мы едем играть в парк. Будем пускать воздушных змеев – мы их с братом вместе мастерили, знаешь ли, по инструкциям из интернета. Без помощи взрослых! – гордо отмечает она, надеясь произвести впечатление, но когда собеседник не демонстрирует знаков почитания их самостоятельности, Шугар прощает его безынициативность, лишь добавляет улыбчиво: - Хочешь, возьмём тебя с собой? Кажется, ты скучаешь, а у нас есть место в машине! Ты умеешь пускать змеев? Это не так-то просто. Но не переживай, Пирожок тебя махом научит – он лучший в этом деле! Юноша не даёт согласия, как отчасти и ожидалось, но и не отвечает прямым отказом, так что Шугар ещё какое-то время глядит на него снизу вверх, не переставая радушно улыбаться. Так и не дождавшись никакой реакции от стоически поджимающего губы и старательно излучающего безразличие нового знакомца, Шугар разводит руками в миролюбивом «что-тут-поделаешь» жесте и, возобновив – из уважения к соседям приглушённое – пение, вприпрыжку возвращается на свою траекторию по направлению к машине Хаммелов. - Можешь быть сладким сном, – декламирует девчушка жизнерадостно, страшно выворачивая наизнанку любую подразумеваемую тональность, – или прекрасным кошмаром… Себастьян отстранённо смотрит ей вслед какое-то время, приподняв брови в остаточном скепсисе от услышанного прежде нелепого предложения, но потом передёргивает плечами, встряхиваясь, и отворачивается. По справедливости-то, даже бессмысленно бегать в парке с бестолковой малышнёй представляется предпочтительнее, чем торчать вместе с его стариком, глядя, как он и его люди топчутся на месте, создавая видимость деятельности перед лицом грядущих проблем. Maman никогда и ни за что не позволила бы себе проявить такую глупость в бизнесе. В ведении дел она всегда безукоризненна и эффективна, этого у неё не отнимешь. Чего не сказать об отце. Он теряет хватку, медленно, но всё очевиднее – с самого провала всей той затеи с Ремингтоном. Его методы оставляют желать лучшего, да и основной подход…проблематичен. Он словно старается жить по лекалам экранных бандитов прошлого века, отказываясь двигаться вперёд. Это дорога по трупам, но ведёт туда же – к гибели. Во всех смыслах. Трудно сказать, впрочем, осознаёт ли сам Винс, что давно уже балансирует на грани. Может, именно поэтому он в последнее время становится лишь рискованнее – до откровенного нахальства, - жёстче и истеричнее во внутренней политике. Предчувствуя грядущий крах, он отчаянно пытается хвататься за любое свидетельство своей власти и доминирования над окружающими. И над собственным ребёнком, естественно, в первую очередь. Это доходит уже до нелепости – всё растущее количество правил, которым Себастьяну нужно следовать, ориентировок, на которые следует непременно полагаться, ожиданий, которые кровь из носу надлежит оправдывать. Теперь, когда «наследник его империи» (господи боже, откуда весь этот пафос) входит в возраст, и его самая серьёзная «инициация» позади, Винс настаивает, чтобы сын сопровождал его практически повсюду, как ответственный стажёр на учебном периоде. - Учись, пока я жив, – ухмыляется отец обычно, оправдывая свою настойчивость, и несмотря на позабавленный тон, в глазах его тяжёлая внушительность. – Тебе придётся однажды взять на себя ответственность, Энзо. Привыкай соответствовать занимаемому положению – бери пример. Себастьяну приходится прикусывать себе язык – физически, буквально, - чтобы в очередной раз не огрызнуться («Это не моё имя!»), потому что проявления настолько детского бунта никуда его не приведут. Только усугубят ситуацию, которая сейчас и так выводит из себя подчас до красноты, застящей взор. Нужно быть умнее, и добиваться результата продуманнее вместо того, чтобы провоцировать Винса не давать ему житья и использовать ненавистное обращение лишь чаще из мелочной мстительности. Пусть отец ставит себя выше всех на свете – он находится в глупом заблуждении, что Себастьяну никогда до него не дотянуться, и до поры до времени это лишь выгодно: поощряет противника беззаботно глядеть в другую сторону, пропуская сокрушительный удар, когда придёт финальный час. Пусть его шлюха подыгрывает иллюзиям величия мужа, не замечая шаткости своей позиции. Пускай. Серьёзно: плевать. Ведь даже при всей врождённой нетерпеливости, что Себастьян Смайт умеет отлично, так это ждать подходящего момента – не зря же столько тренировал выдержку. А пока он следует за довольно задирающим нос Винсом, исподволь вставляя палки в колёса и соответствуя тому образу высокомерного испорченного мальчишки, который отец так счастливо бросается исправлять, дай лишь волю. Когда ускользнуть от повинности сопровождать отца на разного рода выезды не удаётся, а общество его окружения становится совсем невмоготу терпеть, дабы не сорваться не по расписанию, Себастьян взял привычку ссылаться на необходимость перекуров. В действительности сигареты не представляют для него никакого интереса, он держит в кармане вскрытую пачку лишь для видимости, но в глазах отца, видимо, стремление заработать рак лёгких рассматривается как черта, достойная Настоящего Мужчины, а потому юноше обычно никто не препятствует. Вот и нынче, он проводит несколько минут в одиночестве, приводя мысли в порядок. И не акцентирует и грамма внимания на назойливой малявке, которая единственная из двух детей юриста, что он изредка замечает бегающими на лужайке перед домом или исчезающими за углом в коридорах, пыталась выйти на контакт. Её брата Себастьян толком и не видел – тот обычно скрывается раньше, чем можно было бы бросить хоть беглый взгляд… Не то чтобы Себастьяна это беспокоило – ему откровенно нет дела до чьей-то чужой малышни. В конце концов, он ведь не Тереза, эта глупая ‘Терри-мишка’, громко распевающая хвалебные оды каждому встречному карапузу. Её раздутые умиления Винс, отрадно заметить, всякий раз пропускает мимо ушей, ха, за почти три года ни разу не уловив намёка, что в глазах Себастьяна делало всю ситуацию более уморительной и жалкой. Хотя это совершенно незначительная мелочь и, по существу, ниже его достоинства, юноша находит в этой мысли небольшое злорадное удовольствие, а потому провожает взглядом отъезжающую скромную машину и возвращается в домашний офис Мотта с едва заметной усмешкой на губах. Садясь же на соседнее с отцом кресло, Себастьян делает лицо нейтральным, создавая видимость, что серьёзно воспринимает родительские «уроки», молчаливо впитывает чужую мудрость, на самом деле, учась поступать прямо противоположным образом. Не возражая лишний раз авторитарному самодурству Винса, он методично копит усталость и гнев, которые воспринимаются куда ценнее любого жизненного опыта его самопровозглашённого наставника. Собрав достаточно – Себастьян знает, и мне это, должно быть, известно тоже, - он сумеет довольно скоро устроить свои собственные реформы в деятельности Деккера, начав с устранения надоевших, перешедших черту фигур с игрового поля. Лишь на короткий миг вращающиеся вокруг повышения эффективности и грандиозных перспектив мысли юноши сбиваются, пауза позволяет ему представить мельком зелёную местность, аккуратные дорожки и густую парковую растительность. Мгновение Себастьян вдыхает вымышленный свежий воздух, пахнущий сочной травой, прогретый совсем уже летним солнцем. Почти видит скользящих выше, выше, ещё выше воздушных змеев, которых лишь длинная бечёвка роднит с землёй. Слышит звонкий детский смех. Мечтает. Неожиданно для себя, мечтает о том, что ему вовсе не нужно! Вроде бы. Впрочем, он абсолютно уверен. Да… Неудовлетворённость и никому не нужная проклятущая тоска разрастаются вширь, разносят в туманные клочья тени прошлых событий и хрупкую оболочку моего сна. (Включите свет!) Готов я или нет – меня идут искать. Но это не в новинку. Меня ведь всегда по той или иной причине искали, верно? Выпутавшийся из обрывков дат и лиц, на мягком выдохе чуть приоткрытым ртом я просыпаюсь, только чтобы запутаться в расслабленном объятии знакомых рук, сулящих безопасность или плен. Так, исподволь, но неуклонно разгоняясь, всё начинается снова. [1] Sarthe – территория на западе Франции, входящая в состав региона Пеи-де-ла-Луар (Pays-de-la-Loire); административный центр – старинный и величественный город Ле-Ман (Le Mans). *трек интерлюдии – старая добрая “Sweet Dreams” несравненной Beyoncé. Вам верится, что этой композиции уже лет десять или близко к тому? Вот и мне нет =)