*
— Но, мама, я пока не готова идти в лес! Там живут опасные твари, которые могут мне причинить вред. Они могут украсть меня, избить, изнасиловать или даже убить. А еще там ходят дровосеки, способные защитить только собственные члены от безсексного уныния. Ну и еще пара странных личностей, ошивающихся в округе. Они продают наркотики и сигареты. Герми, изначально прозванная Шапочкой, встала в позу «мама, там слишком опасно, давай я построю тебе глазки и никуда не пойду», но при этом сказала нечто диаметрально противоположное: — Я не могу туда пойти в этом наряде монашки. Меня ровесницы засмеют, если узнают, что я гуляла в Порочном лесу в таком закрытом виде… — Она потупила взгляд. — Да еще и в шапке. — Но это твоя фишка. Ксенофилиус Лавгуд, твой дедушка, дал тебе такое прозвище еще в детстве, когда ты впервые начала днем и ночью носить красную шапку. Девушке хотелось рассмеяться прямо в лицо матери. — Так он сам же ее мне и подарил, а потом каждый последующий день ругался, когда ее не надевала. — Гермиона скрестила руки на груди и с задранным кверху носом презрительно отвернулась от мамы. — Он уехал от нас, так что хватит. Я больше не буду Шапкой, отныне я… — Она подняла палец вверх, как будто придумала нечто сверхгениальное. — Я буду… да просто Гермионой я буду. У меня ведь есть нормальное имя, но меня им почему-то никто не зовет. Я устала быть вещью и на словах, и на деле. Я взрослая, мама, позволь мне больше не быть дедушкиной внучкой, вечно потакающей его выдумкам. — Но… Как бы доченька не любила свою мать, все же она была очень странная. В маме это от дедушки. Маменька Луна постоянно рассказывала Герми всякую чудасию, показывала ей журналы с, казалось, полными небылицами, и заставляла жить по ее чудаковатым правилам, но Гермиона была не из простых детей. С раннего возраста она читала и всесторонне развивалась, была лучшей в школе, что возле их маленького окололесного мирка, впитывала знания, как губка. Из-за этого в ней зародилось такое себе здравое критическое мышление. Она верила только в те россказни, правдивость которых хоть как-то можно было доказать. Мама ей не перечила, но обычно и не доказывала ничего, просто делилась со своей дочуркой, как раньше, всем понемногу. У Луны был свой мир, а у Гермионы свой. — …а как же твоя фишка? В чем она будет? — ее словно заело. — Да хоть в лифчике. О, точно, вместо красной шапки будет алый бюстгальтер. Как тебе такая фишка? И вполне подходит к моему возрасту. Давно ведь пора. — Oui… «Почему мне показалось, что она во мне разочаровалась?» Но Гермиона не стала бы опускать рук и длину юбки при любых раскладах. Мамулю она любила, какой бы та ни была несуразной для их порочной вселенной, но все эти мозгошмыги и прочие глупости, которыми она пичкала ее с детства, уже в печень въелись. — Давай мне игрушки. Мать нахмурилась еще пуще прежнего. У ее взрослой дочери на совершеннолетие появилась ее первая игрушка — обычная такая, розовая, не слишком длинная, затем еще одна штучка, но чтобы целую корзину с разными разноцветными вещичками ей отдавать… — Держи, — все же решилась она. Луна сама приняла решение отправить дочь в Порочный лес. Давно пора было раскрыть ее магические способности на полную и сделать дочь по-настоящему волшебницей. Внутри она даже несколько радовалась, что у нее была дочь, а не сын. Сынишку-то, не глядя на пол, должна была ждать та же участь. Закон «Один раз — не гей, а волшебник» действовал повсеместно. Парни, а в дальнейшем мужчины, только подшучивали друг над другом по этому поводу, но если у каждого этого было лишь по разу и в дальнейшем не повторялось, все забывалось. Отдав корзинку, матушка ждала, что Шапка, а она же — Гермиона или Алый бюстгальтер, тут же побежит в лес, искренне радуясь, что теперь будет такой же крутой волшебницей, как и все ее подруги и друзья, уже пережившие порочные путешествия, но нет. — А наряд? Говорю же, выгляжу, как настоящая монашка. Матушке Луне только и осталось, что горестно вздохнуть и пойти за полупрозрачным нарядом, алым откровенным лифчиком, почти не скрывающим грудь и за юбкой, больше похожей на пояс — чуть наклонится, как все видно. Гермиона была в восторге. — А белье? — Ты ведь не хотела выглядеть, как монашка. А в Порочном лесу нижняя часть белья тебе точно не понадобится. Герми только улыбнулась. Она с искренней благодарностью обняла маму и поцеловала ее нежно в щечку. — Я люблю тебя. — И я тебя, моя хорошая. Главное, чтобы не убили. Понятно? Воскрешение — очень неприятная штука. Поняла меня? Кивнув, дочь взяла одежду и пошла переодеваться. Ей не терпелось увидеть себя в новом облике. Таких развратных шмоток ей еще носить не приходилось. Похоже, мама давно их для нее приготовила, вот только дожидалась того часа, когда их можно будет ей вручить. Через несколько минут она вышла и начала красоваться перед Луной. — Как тебе я? Распутная красавица, а? — Распутная, — подтвердила та. В последний раз осмотрев дочь, мама отпустила, подала ей корзину и открыла дверь. — Пусть тебя ждут самые порочные приключения, которые только можно придумать. И берегись грактов, — опять она со своими выдуманными существами, и сейчас влезла.**
Поправив грудь, чтоб та удобно улеглась в лифчике, пошла Гермиона прямиком в лес. Отправить кого-либо в Порочный лес — это все равно, что послать его нахуй. И именно на это Алый бюстгальтер и надеялась — попасть на него, наконец-то. Все, что она знала раньше об этом, — только слухи, рассказы со стороны переживших, ничего более. Подробной информации в тех книгах, к которым она имела доступ, не имелось, а в школе старшие классы упорно помалкивали при средних и младших о том, как оно все. Какие ощущения, какие впечатления, насколько большие хуи водятся за кустами, — ничего не известно. Ступив на тропинку, Гермиона, держа корзинку на локте, пошла по известному ей по наставлениям матери маршруту. Ей нужно было пройти к старой бабке, которая жила прямо в этом омуте разврата. Поговаривали, что она, Гермиона, была ее родной внучкой. Мама отмалчивалась. Ксенофилиуса нельзя было назвать развратником, а его официальная жена умерла задолго до него, поэтому точной информации у Герми на этот счет не было. Впрочем, все, кто попадал сюда, шли именно к этой бабке за вторым этапом раскрытия полного спектра их магических сил. Первым, разумеется, была ебля, именно поэтому путь предстоял далекий. А если уж пойти изначально не по той тропинке… Не была бы Гермиона собой, если бы пошла по самому короткому и самому светлому пути, ведущему к бабушке. Она свернула с тропинки и пошла немного не туда, в самую темную часть леса, где буквально в воздухе висел аромат ебущихся тел. Аромат секса. Половые губы Герми при ходьбе соприкасались между собой, а между ними ощущалась влага, которая вот-вот начнет стекать по ляжкам. Зная, что неопытных распутниц обычно сперва долго-долго изводят, она решила показать им свою готовность к половому акту: Бюстгальтер поставила рядышком корзину и встала на четвереньки, прогнулась, чуть растопырила ножки. Ей очень нравилось то, что в этом лесу земля была в некоторых местах очень «чистой» — она каким-то чудесным образом не пачкала руки и не въедалась под ногти, как это обычно бывало. — Пожалуйста, возьмите меня. А чтобы ее точно кто-нибудь да взял, а Гермиона уже и не сомневалась, что за ней наблюдали — листья по все стороны от того места, где она встала, начали шелестеть, — она решила сделать себя максимально беззащитной: взяла с корзинки ошейник, нацепила его себе на шею, подползла вместе с корзинкой к наиболее тонкому дереву и привязала себя к нему. Затем надела на себя наручники и вновь встала в прежнюю позу. В этот раз на ее зов с удовольствием откликнулись.