восход двух лун

Джефферсон никогда его не спасал, но что самое странное — не пытался топить в этом странном омуте из страданий и боли, которые строились вокруг Нейтана, возрастая в геометрической прогрессии; все больше и больше с каждым годом. Таблетки не стали катализатором, а лишь усилили желание такого заветного конца, который махал перед Нейтаном красным флагом, словно он бык на корриде. Красный цвет стал привычным, влился в жизнь, став обычным, не таким примечательным, потому что когда ты видишь его слишком часто, то привыкаешь — он просто показатель того, что Марк в очередной раз сделал свою работу правильно. Убивать у него получалось лучше, нежели сохранять кому-то жизнь, ведь у него даже растения умирали, чего уж тут. Марк Джефферсон — это странная смесь из разбитых бутылок (о которые ты ранишь свои ноги), ярких вспышек, прожигающих сетчатку твоего глаза, стойкого запаха крови и тихой злости, которая перестала в надменную улыбку. Желание манипулировать и подчинять себе стало для него не просто какой-то задумкой, а переросло в жизнь — Нейтан просто не вовремя попался в паутину убийцы, который связал его крепким мотком веревок, прикрепив концы к своим пальцам, чтобы окончательно сделать из парня марионетку. Загвоздка была лишь в том, что его манипулирование иногда перерастало в чертову заботу, которая находила свой отклик лишь в фразах: «ты не забыл принять свои таблетки, Нейтан?», «ты в курсе, что чуть не схватил передоз? Рассчитывай дозу правильно». Прескотт фыркал, закатывал глаза и психовал. «Нет, большой папочка, я не буду принимать твои чертовы таблетки». Агрессии в Нейтане было больше, чем жизни на Земле. Он зачастую не контролировал себя, невольно отдаваясь в бурю своих эмоций, хватался длинными пальцами за ствол пистолета, наставляя дуло на того, кто пытался тронуть его во время приступов. Таблетки ему не помогали, но он покорно принимал каждую по расписанию, надеясь и веря в чудо. Эта странная слабость, проявлявшаяся при действии таблеток, добавляла к его черным мыслям хоть что-то хорошее, словно появлялся проблеск адекватности, при котором юноша не пытался убить кого-либо. Когда Нейтан выходил из себя, наворачивая круги вокруг дивана в Проявочной, раскидывая вещи вокруг себя и от злости пытаясь разорвать лежащие листы, Джефферсону хватало взгляда, чтобы успокоить юношу, потому что только тогда к Нейтану приходил этот страх. Марк впутывал свои пальцы в мягкие светлые волосы, и тогда Прескотт чувствовал холод, бегущий по позвоночнику. Страх окутывал его плотным коконом. От Джефферсона ничего иного идти и не могло. Он пугал, но что самое странное — завораживал этим вихрем из страха, подчинения себе и желания убить. Но Нейтан понимал, что просто так Джефферсон от него не избавится, просто не сможет убить, хоть и пытался уже, когда юноша, по его мнению, облажался, превысив дозу Рейчел Эмбер (но что он знает, правда ему никогда не откроется). «Ты единственный голос, которому я верю» — писал тогда Нейтан обрывающимся и нервным почерком на листе бумаги. Руки тряслись, а все тело готово было схватить очередной приступ истерики и страха. Он боялся… потерять? Марк гладил его по волосам медленно, показывая этим действием, что Нейтан глубоко засел тут и уж точно не выберется, а эти его выпады и истерики ничего не смогут исправить. — Ты принял свои таблетки? — Марк спокойно задает ему вопрос, не обращая внимания на то, что у Прескотта истерично трясутся руки, а пальцы вновь и вновь слишком сильно сжимают края куртки, словно желают содрать ее с себя, желательно вместе с кожей. Нейтан молчит. Его взгляд цепляется за папки, ровно выстроенные на полках шкафа. Руки покрываются мурашки, когда он скользит глазами по именам, выведенными ровным почерком. Он знал всех этих девушек в лицо, он сам их приводил сюда по чужой прихоти, потому что понимание искусства у Марка было свое. Запечатление невинности иногда перерастало в больное желание увидеть бессознательность, а после — убить. Эта мимолетная непорочность, которую он оставлял навсегда, распечатывая снимки и приговаривая себе лишь одно: «Прелестно». Он видел красоту там, где другие люди крутили пальцами у виска и кричали в припадке: «Сумасшедший! Псих!». Улыбка, появляющаяся на лице у Марка, лишь доказывала то, что ему нравится все это. Он щелкал камерой, обходя жертву и выбирая самую удачную позу для нее: ту, где он в самой красе сможет запечатлеть невинность, не увидев никакой другой малейшей детали. Лишь нетронутая красота и уже приближающийся запах смерти. Нейтан и к этому привык, потому что он стал парфюмом Марка, преследовал его по жизни. Всякий раз утыкаясь в накрахмаленный воротник его рубашки он чувствовал лишь этот запах, ежась от колющих мурашек руки, цепляясь пальцами за рукав пиджака и подавляя очередной приступ рвоты, вздыхая слишком часто и пытаясь смешать мысли в одно единое целое, но Марк касался его, а это лишь делало обратный эффект — Нейтан еще больше сходил с ума. Джефферсон знал, что происходит, но менять все это в лучшую сторону не собирался, потому что в такие моменты он и в Нейтане видел эту непорочность, которой быть там не могло. Потерянность и страх в глазах, хотя на людях лишь злость и истеричная нервозность. Нейтан Прескотт — это стойкий запах таблеток, разъедающий легкие, горсть кокаина, трясущиеся руки, с которых кровь падала тяжелыми каплями на пол, громкий крик, раздирающий горло, но так и не услышанный никем. — Да что ты знаешь обо мне, блять?! Ты никто! Ничего не знаешь! — рычит Нейтан, пытаясь вырваться из цепких (убийственных) объятий Джефферсона, но срабатывает обратный эффект — он вновь тонет, успевая цепляться пальцами за чужие плечи. Он никогда не успокаивался, никогда не позволял себе расслабиться, но смирение непроизвольно оплетало его крепкими цепями, и тогда он просто не мог вырваться. — Я знаю о тебе больше, чем ты можешь себе представить, Нейт, — руки Джефферсона сильнее сомкнулись вокруг тела Прескотта, а ладонь поползла вверх, сжимая основание шеи. — Не называй меня так, блять! Не смей! — отчаянная попытка не стать пленником своих эмоций проваливается. Нейтана трясет от переизбытка чувств — начинается очередной приступ, который он не в силах подавить, но катализатор лижет его страхи, перебирает и взвешивает в своих руках точно так же, как и Марк сейчас сжимает его шею. Джефферсон лишь усмехается. Он молчит, но все чаще кидает взгляд к своей камере, потому что руки чешутся запечатлеть распахнутые глаза Нейтана, в голубизне которых плещется страх и волнение, но он оставляет эту идею на потом — когда уже Прескотт будет не в силах понимать, что происходит. Сам непроизвольно позволит отдаться, а пока его нервозность лишь помешает планам мужчины. Никакого романтического подтекста и желания работать вместе. Оставалась только странная привязанность и чертова н е о б х о д и м о с т ь. Привычка, которая убивала сильнее, нежели сигареты или алкоголь. Джефферсон не являлся ни никотином, ни алкоголем — он был ядом, поражающим медленно, но точечно. И Нейтан надеялся, что это убьет его быстрее.

Восход двух лун, чья необходимость быть вместе погубила сразу двоих.