Лестница к небу

Лет десять спустя, когда Ратис будет мысленно возвращаться в Бодрум, воспоминания об этих нелёгких днях спутаются в нерасчленимый клубок из ярких цветных нитей. Слишком много всего случилось в том месте, слишком сильно переменился и сам Ратис — внутренне, в сердце своём и в своей дурной голове, — и вся его жизнь. Владей этот мер даром предвидения, знай он о том, что повлекут за собой его действия, то, наверное, иногда поступал бы иначе: постарался бы спасти, уберечь, не допустить несчастья!.. Но, несмотря на все беды, которые Ратис вытерпел, несмотря на невзгоды, свои и чужие, которых он коснулся, оглядываясь назад, он раз за разом приходил к одному и тому же выводу — я не ошибся… — и это было воистину волшебным чувством. Не ошибся Ратис даже тогда, когда, напившись в компании малознакомых меров, неуместно разоткровенничался и обнажил перед ними свою уязвимость — пусть даже тогда этот поступок казался ему самому до крайности глупым и нелогичным. – Вы не считаете меня виноватым, – сказал он тогда, отчаянно нуждаясь в утешении, но не признавая за собой права его просить — наверное, потому, что в глубине души виноватым он считал себя сам. Ратис не знал, что хочет услышать в ответ; если начистоту, он и вопроса никакого не задал: просто констатировал факт, пусть и его голосу явно недоставало уверенности. Но Ратисовы собутыльники-исповедники, кажется, прекрасно поняли, что он имел в виду — и отреагировали соответственно. – В смерти мутсэры Ромари виноват только её убийца, – отозвался Индри. – Не облегчайте его ношу, беря часть вины на себя. Подобного он не заслуживает. Этот мер говорил правильные, разумные вещи, но Ратис с трудом удержал рвущийся с губ смешок. Несмотря на то, что ни дикция, ни способность связно мыслить у Индри не пострадали, суджамма дала о себе знать: он раскраснелся и так окосел, что аж глаза разъехались — и вид имел довольно комичный. – Бабу ни за что порешить – это последнее дело, – поддакнул другу Тирано. – Но ты там даже рядом не стоял… Зачем себя грызть? Прибереги лучше силы для тех ублюдков. От абсурдности ситуации Ратису захотелось… он даже не понимал, чего именно — то ли заплакать, то ли расхохотаться, то ли завыть, уткнувшись лицом в колени. Его возлюбленная мертва, его возлюбленный куда-то пропал, и вместо того, чтобы попытаться сделать хоть что-то полезное, Ратис сидит на полу в чужом гостиничном номере, напивается в компании малознакомых меров и беззастенчиво напрашивается на утешения. Впрочем, на что-то другое сил у него — как душевных, так и физических, — совсем не осталось. – Вы и правда уверены, что я не убийца, – хмыкнул он, залив в себя ещё немного суджаммы. – А вы хотите убедить нас в обратном, мутсэра? Индри, ведущий такую же пьяную половую жизнь, что и Ратис, сидел, облокотившись о спинку кровати; видимо, координация у него начала потихоньку сдавать, потому что когда он решил покачать головой, то с силой впечатался в кованый столбик — и Ратис вздрогнул от неизбежной горькой ассоциации. Индри же как-то жалобно, совсем по-детски ойкнул, рассеянно потёр затылок и снова взялся за пояснения: – Лларен был с вами всё утро… – “С тобой”, – перебил его Тирано. – “С тобой всё утро”, хватит уже индорильствовать, Кер. – ...Если он говорит, что для убийства времени у вас… у тебя, – поправился Индри, – было слишком мало, то, значит… – он вдруг осёкся, взмахнул руками, словно пытаясь поймать ускользающую идею, но в итоге плюнул и остановился на простом и понятном: – То, значит, времени у тебя было слишком мало. Лларен в таких вещах никогда не ошибается. – Без базара, – поддакнул, покачиваясь на стуле, Тирано — и отсалютовал своему приятелю трепетно удерживаемой за горло бутылкой суджаммы. – К тому же одежда у вас… – У тебя, – не сдавался Тирано. – ...Одежда у тебя совершенно чистая. Да и не похож ты на хладнокровного, расчётливого убийцу, мутсэра Дарес. Я верю тебе и твоему горю. – Спасибо. – Не за что. Они помолчали, выпили, снова выпили… Лларен Тирано в итоге всё-таки сполз со стула и тоже уселся на пол, приобнимая одно колено; Кериан Индри – вытянул на полкомнаты ноги и сонно прикрыл глаза. – Никто ничего не видел, и никто ничего не слышал, – заговорил он снова. – Стража допрашивала, наверное, всех — и ничего толкового не добилась. Здесь отличная звукоизоляция, мы и правда могли ничего не услышать. Но остальное… Ускользнуть незамеченным? Вряд ли бы вышло — если только в деле не замешан маг, хорошо знающий Иллюзии или Мистицизм. – Или Зачарование, – уточнил Ратис, не ко времени вспомнив Савиля Одавеля – своего приятеля-некроманта с обширной коллекцией чёрных камней душ и магических побрякушек на все случаи жизни. – Или просто мер с хорошими амулетами. – Ваша правда, – не стал спорить Индри. – Я не могу похвастаться тем, что хорошо знал её, – сообщил он вдруг, милостиво не называя Лларесу по имени, – но она была достойной женщиной. Негоже её убийце разгуливать на свободе. Капитан показался мне знающим своё дело, но если вам… если тебе нужна будет помощь... – Спасибо. – Пока что – не за что, сэра, – откликнулся Индри — и это было последним, что Ратис запомнил из того разговора. Как-то совсем незаметно закрылись глаза, окончательно спутались мысли, и он заснул — прямо на полу, подложив под голову руку. Проснулся уже ближе к вечеру, когда за окном отцветал этот проклятый, невозможно тяжёлый день — и головная боль казалась честной и справедливой платой за долгие часы праздного бездействия. Индри и Тирано ещё спали: первый распластался на полу, точно морская звезда, а второй свернулся калачиком, приобняв ножку стула, и оба тихонько посапывали. Ратис не стал их будить — молча вышел за дверь, аккуратно переступая через пустые бутылки и отчаянно борясь с порывом немного прибраться. Беспорядка он не выносил, но понимал, что не стоило здесь и сейчас демонстрировать всем свои навязчивые идеи. Глупо было бы. Неуместно и расточительно — и без того слишком много времени он потратил на жалость к себе и поиски утешения. Дольше прохлаждаться было бы подло, почти преступно, и, худо-бедно приведя себя в порядок — умывшись холодной водой, расчесавшись пятернёй и туго стянув волосы в хвост, — Ратис направился к храму. В голове у него было пусто и гулко, и обрывки допросов и разговоров прокатывались внутри его черепа с медным, тяжёлым грохотом. Что на самом деле случилось в той комнате? Как она незаметно для всех опустела? Когда Ревас впервые вызвался позаниматься с Ратисом, то признавался, что немного владел Иллюзиями. Но хватило бы его навыков на что-то серьёзное? Ревас вообще не особенно пользовался магией в обыденной жизни… Или, быть может, в деле замешаны его бывшие хозяева? Телванни мстительны, неразборчивы в средствах — и делают лучшие в Морровинде зачарования. А Ллареса просто подвернулась под руку? Или же под руку подвернулся Ревас? Жив ли он? Где он? Что с ним? А что с Тирано и Индри? Почему они проявляют такое участие? И не замешаны ли они в этом сами? Тирано был с Ратисом в это утро, а вот где был Индри? Хотя если бы нашлись основания его подозревать, то хваткий капитан Ратрион своего бы не упустил. Да и сам Тирано вряд ли бы стал Ратиса выгораживать — а ведь его слова пришлись очень кстати, хоть он наверняка не был единственным, кто запомнил угрюмого мера с приметной татуировкой, тянувшего мацт в общем зале. Тирано и Индри вызывали у Ратиса какое-то смутное беспокойство, — кто вообще зазывает в свою компанию замешанного в убийстве любовницы мера? Явно не те, у кого совесть чиста и с головой всё в порядке! — но он не видел за этой парочкой ничего, что походило бы на весомый мотив... Впрочем, он вообще не представлял, у кого был мотив вредить Лларесе, кроме разве что её таинственных друзей — или “друзей”? Кем бы ни были её друзья, и кем бы ни были Индри с Тирано, а эти две общности всё же не пересекались: Ллареса знала Индри, отзывалась о нём как о “приятном юноше” — но и только. Кажется, их связывала взаимная симпатия, но достаточно ли этого для того, чтоб загореться идеей найти её убийцу? Поиски убийцы, поиски Реваса… Ратис не представлял, с чего ему стоит начать. Всё говорило о том, что капитан Ратрион знал своё дело, и у него была хорошая фора, чтобы проверить основные зацепки: наведаться в храм, в ночлежку, на стройку, где Ревас в последнее время работал; расспросить, осмотреть, обыскать, докопаться до неудобной правды… У стражи было куда больше возможностей и ресурсов, чем у одинокого мера без денег и связей, и играть с ними в догонялки не имело смысла. Единственным преимуществом Ратиса было то, что он знал их, — знал Реваса, знал Лларесу; беседовал с ними, делился секретами, слушал в ответ их собственные откровения… — но ориентира, способного превратить это знание в план действий, он для себя не видел. Во многом поэтому первым делом Ратис и направился в Храм: где же ещё искать ориентиры, как не пред очами благих богов? То, что там ждал своего часа его верный меч, тоже пришлось очень кстати. Дорога пролетела для Ратиса как в тумане — он умудрился чуть было не пройти мимо храма, настолько глубоко занырнул в свои беспокойные мысли. Ставший почти родным золотистый песчаник нынче будил в душе одну только боль: ещё вчера во внутреннем дворике, в компании коленопреклонённого святого Фелмса они с Лларесой строили планы на грядущие дни, а сегодня Ллареса – мертва, и в грядущие дни вернётся она сюда только пеплом. Мертва… Свыкнуться с этой мыслью казалось почти невозможным, но новости о случившемся разлетелись по Храму быстро. Вместо привычного деловитого равнодушия, которое Ратис чаще всего встречал на лицах товарищей и знакомых, теперь он видел сочувствие, жалость, опасливость, даже страх — словно бы они никак не могли определиться, стоит ли утешать его, или подозревать, или и вовсе лучше держаться подальше, чтобы не навлечь на себя беду? Впрочем, были и те, кто высказывал своё отношение прямо и недвусмысленно — вроде Мехры Нилено, которая приобняла его, похлопала по спине и угостила чаем из пробочника и корня трамы. У этой немолодой, но деятельной женщины были сложные и противоречивые представления о личном пространстве. Мехра Нилено умела хранить чужие секреты, и те из прихожан, что оставляли в поднадзорных ей сундуках своё добро, верили: лезть в их вещи или задавать неудобные вопросы она не станет. Однако подолгу молчать Мехра совсем не умела и оттого без устали заполняла тишину свежими городскими сплетнями, жизненными рассуждениями и добродушными шуточками. Сегодня она и сама понимала, что это будет не к месту, но посчитала своим долгом Ратиса если и не утешить, то хотя бы отвлечь — а Ратис очень надеялся, что запах суджаммы с него немного повыветрился. – Погода хорошая будет, по всему видать — бывает такое, что лето в Бодрум и посреди осени возвращается. Можно было бы даже купаться в Приай, вот только я бы поостереглась, пока они всё ещё канализацию обновляют. Говорят, что отходы вниз по течению, в один из притоков сливают, но веры этим прохвостам нет — так ведь и ищут, на чём сэкономить медяк-другой! Кто знает, куда там все эти их туннели отходят... Ратис согласно кивал, пил свой чай и с мрачным удивлением осознавал, что даже выслушивать байки о сливе дерьма ему во много раз приятнее, чем, скажем, болтать о себе, своих планах и переживаниях. Впрочем, и чай, и безопасные темы для разговора в итоге иссякли, и Мехра Нилено, скорбно поджав сухие тонкие губы и отведя глаза, проговорила негромко: – Давно такого ужаса здесь не приключалось — тихий был город, приятственно скучный… Бедная девочка! Моё сердце бьётся в такт твоему горю, Ратис. Бедная девочка!.. И ведь даже её сундук не постеснялись, разграбили. Под сенью благого Храма пошли на очередное злодейство! Ничего-то святого нет у этих беспутников. Ратис вздрогнул: Ллареса знала, что он снимает у Мехры сундук, но сама говорила, будто бы ничего настолько ценного у неё не имеется, а деньги можно с собой носить: такие “богатства”, как у неё, карман не оттянут. Обманывала? Утаила часть правды? – Когда она стала снимать сундук? – Да давно уже держит, но не проведывала ни разу — только вот пару деньков назад под вечер зашла ко мне да внутрь к себе заглянула. Не представляла, что она там хранила, но сегодня вернулась я, как отобедала, а сундук у неё открытый — и полупустой. Только одежда какая-то там осталась: платья цветного шёлка, богатые, но в беспорядке. Явно там кто-то рылся в спешке… Тебе я, наверное, могла бы и показать — да только капитан весь сундук изъял, – сокрушённо развела она руками. – Ничего страшного, – рассеянно отозвался Ратис. Могли ли убить Лларесу из-за какой-то вещи, которую она у себя хранила — вещи, которую она должна была передать “друзьям”? Нашли ли? Или Ллареса вовремя взяла её и перепрятала? Куда перепрятала? Ратис никогда не видел у Лларесы ключей от храмового сундука, и, судя по озвученной Ратрионом описи, стража в её вещах ключей не нашла. Мог ли убийца найти и забрать их — мог догадаться, что они отпирали? Ратису очень не нравились все всплывающие в его голове варианты. – Бедная девочка!.. – сокрушалась Мехра Нилено, и неожиданно для себя Ратису самому пришлось приобнимать её в утешение. Чуть успокоившись, Мехра вышла за дверь, оставив “гостя” наедине со своими мыслями и вещами — и он не стал тратить времени даром. Ратис оставил на месте книги и алхимический набор, прихватив лишь припасённое на чёрный день общее лечебное зелье, сгрузил половину полученных от Ратриона денег — и впервые за долгое время опоясался мечом. Странно, но в тот момент он совершенно ничего не почувствовал. Попрощавшись с Мехрой Нилено, Ратис какое-то время просто стоял в коридоре, слепо глядя на желтовато-коричневый камень стен. С чего начать? Наведаться к страже и попробовать узнать, что они раскопали — и чем готовы поделиться? Попытаться обшарить их с Ревасом и Лларесой места самостоятельно? Заполнить остаток сегодняшнего дня беспробудным пьянством?.. “Но я же в Храме, – понял вдруг Ратис. – Где же искать ответы, как не под освящённой АльмСиВи кровлей?” Впервые за этот поганый день собственное решение показалось ему достойным и праведным. С молоком матери Ратис впитал почтение к Богу-Поэту: его, многоликого и легконогого, чтили в семействе Даресов больше всех прочих Трибунов. В трудное время именно к Вивеку его родичи обращались с молитвами, однако в тот день Ратис всё-таки изменил их негласному правилу — и преклонил колени у алтаря Королевы с ликом Змеи. К ней он воззвал — к Ниспровергательнице, к Защитнице, к Матери. К ней он воззвал — к её ярости и кипучей, неистовой силе, к её милосердию и щедро дарующим радость рукам. К ней он воззвал — и у неё просил помощи в свершении своей мести. Богиня не отказала в поддержке своему верному сыну: не сразу, но Ратис почувствовал прикосновение её лёгкой холодной руки к своему сердцу. Он ощутил удивительную лёгкость — словно бы лёд, намерзший в его груди, в одночасье растаял и тонкими ручейками заструился к земле… Ратис смахнул проступившие слёзы, пальцами очертил украшающую его лицо длань Трибунала и поднялся на ноги. Тяжесть меча на бедре успокаивала, придавала уверенности. Ратис шёл и чувствовал: все боязливые взгляды разбиваются об него, точно волны о скалы. Повернуть время вспять и спасти Лларесу было не в его власти, но это не значит, что Ратис ничем не мог ей помочь: ему по силам защитить её память — и отыскать Реваса. Подозревать своего возлюбленного было горько, а вытравить до конца подозрения – невозможно, но Ратис старательно отодвинул их куда-то за край своего сознания: пока они только мешали. Нужно решить, с чего же всё-таки начать, чем заполнить последние часы отгорающего дня... Ратис вышел на улицу и прямо у входа в Храм встретил Лларена Тирано. Выглядел тот немного помято, но взгляд имел ясный, цепкий — и, вцепившись этим своим взглядом в Ратиса, негромко его поприветствовал. – Слушай, сэра, – начал Тирано, когда они обменялись любезностями. – Поговорить нам надо… Может, в сторонку всё-таки отойдём? Ратис кивнул. Под расцветающим сумерками небом они в молчании прошли немного по новой мощёной дороге, что связывала Храм с главной бодрумской площадью, а потом свернули в сторону, в переулок, и отыскали себе тихий, пустой тупичок между портняжной и ювелирной лавками. Почему-то Ратис никак не мог отделаться от ощущения, что всю дорогу за ним наблюдал не только Тирано — чей-то тяжёлый, пристальный взгляд словно бы холодил затылок, — но, оборачиваясь, всякий раз не замечал ничего подозрительного. – Как ты нашёл меня? – спросил он первым же делом, не тратя времени на пустые любезности. – Кер подсказал, где искать, – Лларен пожал плечами. – Я бы в такое время в Храм не пошёл — и каждый меряет собственной меркой, так ведь? Я вот с богами не на короткой ноге, а вы с Кером оба… благочестивые. Вот я и пришёл, порасспрашивал немного и решил тебя снаружи подождать — Кер вот тоже не очень-то любит, когда в такие минуты к нему под руку лезут. – А сам он где? – рассеянно спросил Ратис, тщетно пытаясь переварить и усвоить услышанное. – Пошёл узнавать, что там стража нарыла. Он знает, как с такими правильно разговаривать: умеет нажать куда надо, вопрос с подковыркой задать или сбрехать красиво… Даже лучше умеет, чем с разбегу влетать в чужие проблемы. Ратис хмыкнул; Тирано же дёрнул щекой и продолжил свои рассуждения: – Понимаю, такое не всем по нраву — напрягает, да? Подозрительность будит… Если хочешь нас окоротить, то говори прямо, не жмись, как целка на оргии. Но мы и правда не прочь бы тебе помочь — не из корысти, не ради какой-то выгоды. Ратис прикрыл глаза, помассировал переносицу; рыже-песочные стены, расчерченные мягкими вечерними тенями, давили на него, отсекали разумные мысли. – Индри с разбега влетает в чужие проблемы… – протянул он наконец. – А ты что? – Если он вбил себе в голову, что это его проблема, то она – и моя тоже, – отозвался Тирано; вид он имел настолько спокойный, расслабленный, что Ратис невольно почувствовал зависть. – Я доверяю его оценке — и его чуйке. Если он хочет тебе помочь… Не знал я твою подругу, – воскликнул он вдруг со странной горячностью, – но Кер говорит, она была замечательной… Даже вот об облятионизме с ним поболтала… Видимо, пустой Ратисов взгляд сумел передать достаточно недоумения, потому что Тирано вдруг стушевался и уточнил негромко: – Об отмене рабства. – А. Они замолчали. Где-то вдали гремела колёсами тяжко нагруженная повозка, и Ратис чувствовал, как осенний ветер холодными пальцами шарит по его влажной от пота шее... – Помнишь, мы встретили странного типа, когда шли к таверне? – спросил вдруг Тирано, когда тишина уже сделалась невыносимой. – Бешеного такого, закутанного в цветное тряпьё? Больно уж он был подозрительным. Я бы вот с ним поболтал — и с другими нищими, что расселились по ту сторону реки. Наверняка кто-то из них что-то да слышал… И это — подумал тогда Ратис — было пусть и слегка бредовым, но всё-таки планом.