Цена Удачи

Растворимый кофе не помог: не выспавшись накануне, Грейс начал клевать носом уже к половине десятого. Прекрасно понимая, что в таком состоянии ничего путного из себя не выжать, он почистил зубы распечатанной зубной щеткой для постояльцев и объявил, что отправляется спать. "Отправляться" было громким словом — если и можно сказать, что Грейс сменил местонахождение, то разве что на те два метра, отделявшие изголовье кровати от изножья. Скрюченная спина Амброуза особо не отдалилась. Экран ноутбука остался единственным источником света в комнате, но Грейс спрятался и от него за пологом плотно сомкнутых век. В районе пяти утра, как ему услужливо сообщил экран телефона, его разбудил переполненный мочевой пузырь — вот поэтому пить кофе на ночь — отвратительная идея. Толково разлепить глаза у Грейса вышло только на выходе из ванной. Он собирался лечь еще на пару часов, но вернувшись в комнату, остановился. Амброуз сидел на прежнем месте, лениво тыкаясь в клавиатуру. На столе валялось три обертки из-под растворимой пародии на кофе. Судя по теням, залегшим еще темнее под покрасневшими глазами, здоровый сон Амброузу бы не помешал: и сегодня, и по жизни — может, перестал бы выглядеть ходячим трупом. — Эй, — окликнул Грейс. — Уже пять утра. Поспи хоть пару часов. Амброуз беззвучно зевнул и шмыгнул носом. Слега повернул подбородок к Грейсу. — Я все соединил. Готово на семьдесят процентов, надо только дописать вступление и заключение, а потом... — Потом — потом, — Грейс вгляделся в экран, пытаясь слипающимися глазами разглядеть написанное. "Недавние события хорошо показали что события можоно использовать"... Ну да, как он и думал. Грейс повторил: — Поспи хоть пару часов. Ничего путного все равно уже не напишешь. Он был уверен, что Амброуз откажется. Но после минутной борьбы с собой, тот все-таки признал его правоту и, щелкнув по кнопке сохранения, закрыл ноутбук, как бы нехотя выкарабкался из своей позы скорчившегося задрота и соскользнул на пол. Покачнулся, но до кровати добрался без приключений. Постель Амброуз расправлять не стал, просто плюхнулся прямо на покрывало, широко раскинув руки. — Не пружинит, — произнес он с досадой. В ответ на недоумевающий взгляд Грейса пояснил: — Матрац. Было моей любимой частью путешествий в детстве: попрыгать на гостиничном матраце. Когда я... еще мог радоваться... вещам. Грейс забрался под одеяло и подпер щеку ладонью, разглядывая смазанный полумраком профиль Амброуза. Занимающийся рассвет давал ровно столько света, сколько нужно, чтобы не быть слепым как крот. — А сейчас не можешь? — и вдруг испугавшись возможного ответа, тут же ответил сам: — Ну да, тут же паршивый матрац. Справедливости ради, матрац тут был удобным. В меру мягкий, в меру высокий. Амброуз скривил губы в улыбке. — Да. Паршивый. Грейс опустил голову на подушку. Если поспать хотя бы до восьми, можно успеть сделать что-нибудь еще, а потом отправиться в Академию: идти придется пешком, но если повезет, он даже успеет на физическую подготовку. Главное — не заблудиться, а там он наврет, что заснул в библиотеке и поэтому пропустил утренние занятия. Мистер Мурк может и не купиться, но доказать, что Грейс лжет, невозможно, если он проникнет на территорию школы незаметно. Не считая пятничных лекций, где их не отмечали, у Грейса была идеальная посещаемость, так что больших проблем сегодняшний прогул принести не должен. И... — Грейс? — М? — отозвался он, не открывая глаз. — Ты спишь? — Нет еще. — Поговори со мной. От изумления Грейс широко распахнул глаза. Света, сочащегося из-под занавесок, стало больше. Амброуз лежал в прежней позе, только сухожилия на кистях рук очертились еще четче обычного из-за того, что пальцы замерли в неестественной напряженной скрюченности, словно их хозяин никак не мог определиться, сжать в кулаках покрывало или нет. Острый кадык ходил туда-сюда, как если бы Амброуз пытался залпом выпить бутылку воды. Грейс приподнялся на локте. — Что? — Поговори со мной, — повторил Амброуз с усилием. Раздражение в его голосе мешалось с безнадежностью. — Пока я не усну. — Ты в порядке? Может, Амброуз на самом деле болен чем-то кроме пренебрежения сном и едой? Что делать, если у него приступ? Позвать кого-то из персонала? Вызвать скорую? — Нет. Я никогда не в порядке, Грейс. Но сейчас мне... очень нехорошо. Расскажи что-нибудь. Отвлеки меня. Пожалуйста. Отвлечь? От чего? При мысли о том, что человек, лежащий в метре от него, может сейчас испытывать нестерпимую боль, Грейс внутренне содрогнулся. Отвлечь... — Мы как-то гуляли с сестрой и забрели в террариум. Я не очень люблю рептилий, она — да. В детстве ужасно боялся змей, но она типа взяла меня на слабо. У нее всегда это получалось. Посетителей почти не было, а смотрительница была очень приятной бабушкой. Ну или не бабушкой, но тогда мне так казалось. Мне было... десять, кажется. Знаешь же, что в детстве даже сорокалетние кажутся стариками? — Я и сейчас не различаю возраста толком, — отозвался Амброуз. — Может, потому что не смотрю людям на лица. — Я заметил, — и это к лучшему: тяжелый взгляд Амброуза было нелегко выдержать, спасало только то, что смотрел людям в глаза он и правда редко, — но все-таки он спросил: — А почему? — Тяжело поддерживать зрительный контакт, — ответил Амброуз и замолчал. Может, он сам догадывается, что его глаза не очень нравятся другим людям? — А... понятно. Так вот, террариум. Моя сестра сказала, что обожает змей, и смотрительница вытащила питона и посадила его ей на плечи. Сестра вообще довольно сдержанная обычно, но тут чуть ли не заверещала от восторга. А я стоял там и пытался не напустить в штаны, потому что был уверен, что еще пара секунд, и эта змеюка ее задушит. С кровати Амброуза донесся тихий мягкий звук. Смешок? — Змеи не будут душить тебя просто так, если они не голодные, а ты не сделал им ничего плохого. — Эй, ты не можешь знать, что у змеи на уме. Тысячи людей не могли ошибаться, описывая змей как хладнокровных коварных порождений ада. И вообще, я в детстве начитался ужасов про василисков и тайные комнаты, у меня были плохие ассоциации. — Но твою сестру не задушили. — Конечно, нет. Наигравшись с питоном, она дала смотрительнице вернуть его в естественную, э, нет, наоборот, неестественную среду обитания. И тут смотрительница показывает на этих маленьких змеек размеров с дождевых червей-переростков, и говорит: малыш, не хочешь подержать эту на ладошке? Я, конечно, должен был заорать "нет, пожалуйста, не надо, лучше убейте", но там была моя сестра, и, ну... — На слабо. — Точно. В общем, кладет она мне эту змейку на ладонь, говорит, зажми слегка хвостик между пальцами и наслаждайся. Я не наслаждался, но змея сидела так смирно, что я сейчас думаю, может, она притворялась мертвой. Или так показывала свое презрение. Короче, после первых трех минут стало не так страшно. И сестра говорит мне: погладь давай. Я хотел, чтобы она от меня отстала, так что решил: окей, поглажу, отдам обратно, и ноги моей больше не будет в террариуме. Тяну палец. Тут змея решает, что хватит это терпеть, и пять раз подряд кусает меня за палец. То есть тупо достает зубы и тут же кусает снова. Это было не особо больно даже, и крови вышла капелька, но я, понятно, жутко перепугался. Змею забрали, меня в извинение напоили чаем, я немного поплакал, успокоился. Нет, не успокоился. Только на время, потому что смотрительница сказала, что змея неядовитая, но когда мы пошли домой я вдруг подумал: такая милая старушка, а вдруг она просто не хотела меня расстраивать, и на самом деле змея-то была ядовитой, и мне отрежут палец, или руку, или я умру. — Я бы тебе позавидовал, — заметил Амброуз насмешливо. — Сейчас или в десять лет? — Сейчас. В десять лет... Ну, я любил змей, и знал, какие ядовитые, а какие нет, так что я бы в такой ситуации не оказался. Наверное. Вот мой отец бы переполошился: каждый раз, когда мы с братом ловили простуду, он был уверен, что это летальный птичий грипп или туберкулез или еще какой-нибудь рак. В детстве мы мечтали стать программистами просто чтобы написать программу, которая закрыла бы ему доступ ко всем сайтам, постящим фейки про Смертельные Эпидемии. — Это немного похоже на мою маму, — Грейс почувствовал, как расцветает на губах улыбка, немного грустная, но теплая. — Не до такой степени, но она всегда укутывала нас в тридцать три одежки, как только температура опускалась ниже нуля. И что, кто-то из вас стал программистом? — Неа, — протянул Амброуз, перевернувшись набок. — Алек стал восхитительным художником, а я — разочарованием своей семьи. Типичная история. — Знакомо, — согласился Грейс. — Хотя я бы не считал своего брата разочарованием, если бы он занял первое место на вступительных экзаменах в супер престижную академию. Амброуз вздохнул. Грейс не был уверен, что тот ответит, но после паузы он все-таки пробормотал: — Меня... все равно любят. Это самое худшее. Грейс пожал плечами. Любовь могла быть проблемой. Например, если любимый человек умирал. Или оказывался слишком далеко, тем самым заставляя всю жизнь посвятить попытке его вернуть. Но Амброуз был жив, и его семья, судя по всему, тоже, так в чем подвох? — В твоей семье у кого-нибудь есть Способности? — Нет. К счастью, нет. Только я, в семье ведь не без урода, — Амброуз хрипло рассмеялся. — Я ненавижу все эти Способности. Когда-то люди ведь жили и без них. Не так давно, если смотреть в историческом масштабе. Родись в семнадцатом веке... Был бы каким-нибудь пафосным  без-Способным графом. Или крестьянином вонючим. Неважно. — В Средневековье было не очень. В чем прикол родиться свинопасом, которого в любой момент может безнаказанно зарубить пьяный сеньор или сжечь чума? Мне нравится современность. Технологии. Качество жизни. Я редко об этом думаю, но когда думаю... Как-то раз мы ходили на школьную экскурсию на фабрику производителя машин... как же... Н.А.А.? Аббревиатуры — это сложно. Не суть. Нам показали, как автомобили собираются на конвейере. У нас не было машины, да и мне даже в детстве больше нравились плюшевые игрушки, чем машинки. — Плюшевые игрушки это хорошо, — пробубнил Амброуз. Он уткнулся лицом в подушку и звучал приглушенно, но Грейс оценил честность. В том, чтобы быть почти взрослым, находились и плюсы: вот например в средней школе он не признался бы в любви к игрушечным мягким щенкам даже под угрозой смертной казни. — Да. В общем, меня никогда не интересовали автомобили. Если на то пошло, электрички круче. Не так укачивает. Но когда я смотрел, как  из груды бесполезных деталей собирается такой сложный механизм, который покрывает огромные расстояния за считанные часы, волей-неволей проникался величием этого, ээ, торжества человеческого прогресса? Это не слишком пафосно звучит? Даже все мои неприятности как-то меркли рядом с мыслью, что мне довелось жить в такое время. Потом экскурсия кончилась, и я снова стал нытиком, которому не везет где только может не повезти, но я иногда вспоминаю то чувство, и, ну, чувствую себя по-особенному. Не знаю, как нормально описать, — Грейс потер лоб рукой. — Но, в общем, современный мир завораживает. И большие города... Небоскребы, бешеное движение на широких проспектах, вонь выхлопных газов и огромные толпы народа на пешеходных переходах — звучит так себе, да, но по правде я бы хотел однажды переехать в большой город. Может, даже не в этой стране, а куда-нибудь, где можно начать новую жизнь. Ну, не совсем новую, конечно, я бы взял с собой самого дорогого человека, и этого бы хватило. С милым рай и в... Нью-Эбор, например? Огромный мегаполис, столица, язык  тот же, и переехать вроде несложно, пока молодой. Тем более, если есть деньги и немного удачи. Там много рек, снял бы себе квартиру с видом на пасмурную набережную. Говорят, вода грязная и воняет хуже, чем нестираные месяц носки, но зато ходят паромы. Я люблю паромы. Ты любишь паромы? Роуз? Амброуз спал. Его плечи мерно вздымались и опускались, на нижней губе, наполовину вжатой в подушку, уже скопилась блестящая капелька слюны. Грейс перевернулся на спину. Амброуз заснул вовремя — горло уже саднило, а во рту пересохло. Грейс не привык говорить так много. Но это неважно. Амброуз спал, и Грейс наконец-то мог тоже спокойно заснуть.