Сегодня ты дал мне жизнь

Кенма не может смотреться в зеркало. Кенма не переваривает зеркал. Они его пу-га-ют. Твоё отражение—твоя действительность. Он не хочет быть таким. —Как же ты заебал, суицидальный придурок. Зеркало повторяет за ним. Знал бы Он, как заебал Кенма сам себя. Мысли текут расплавленным металлом лезвия и застывают на сердце. Оно затихает. Тетсуро шепчет на ухо, и это интимнее, чем вся их половая жизнь. Он выдыхает и рычит, он скалится, и теперь точно из семейства кошачьих. Он проговаривает свою ебаную философию в который раз и сам удивляется, как у него не возникает рвотных позывов. —Ты должен любить себя. Какого черта я должен любить тебя за нас обоих? Какого черта ты полосуешь себя, а задевает меня? Ты неправильный.

Неправильныйнеправильныйнеправильный

Весь с углами и заострениями. Он не подходит. А Куроо живой. Он слеплен правильно и без дефектов. Его личность сделана мастером. Кенма — его личные пазлы. Все, что останется после, пусть оставит где-нибудь возле. Пусть соберёт его.

Соберётсоберетсоберет

Не собирай его снова. —Почему ты молчишь? Какого хуя ты, блять, молчишь? Тебе нравится выводить меня? Больше всего я хочу отпиздить тебя. Может, на место что-то встанет. (Он же никогда его не тронет) (Он же больше жизни его любит) С закрытыми глазами все становится легче. Даже дышать с пережатым горлом легче, если ничего не видишь. А он все шепчет. Что-то про больницу и таблетки, что-то про смирительную рубашку и врачей. Он шепчет: —Я тебя ненавижу. И это признание. Металл плавится под шепотом на ухо. Металл реагирует с водой. Щелочь разъедает всех тараканов в черепе. Все это—хи-ми-я. Он несёт его из ванной. Он пачкает руки в чужой крови и хочет понять:

Мы с тобой одной крови?