Give It to Someone Spesial

Эта огромная ель посреди самого роскошного торгового центра города впивается макушкой в усеянный звёздами потолок. Густые еловые лапы, точно вьющиеся полы платья, ниспадают до блестящего, начисто отполированного пола, а новогодние ёлочные шары слепят. Это что, мечта Луи исполнилась слегка до того, как он успел ее загадать? Охренеть можно! «Ты как вообще? Жив еще?» — задаёт он самому себе, а в ответ лишь улыбается той самой улыбкой сумасшедшего, психически неуравновешенного провинциального паренька, который прямо сейчас наблюдает за лучшей елкой в столице. Дышать! Срочно дышать! И хоть Луи никогда не был романтизированной натурой и уж тем более не смотрел ежегодно «Реальную любовь» (это ложь), прямо сейчас он не перестаёт восхищаться масштабами, габаритами и уровнем освещенности этой еловой глыбы, которая пестрит всем, чем только можно — шарами, гирляндами, бусами, и — надо же! — всё так гармонично, так изысканно и со вкусом подобрано, что хоть плачь. Луи мысленно наматывает сопли на кулак. Как бы он хотел показать эту ёлку своей маме. Он одёргивает себя и опускает голову на привычный уровень — она затекла, она ненавидит Томлинсона и всеми силами направляет его взгляд в сторону… не то, что бы чрезвычайно симпатичного, наиболее выдающегося в эльфийских рядах Санты мальчика, но… если подумать… вполне можно сказать, что этому рождественскому чуду впору украшать еловую макушку. Вот так! Луи делает самоуверенный мах отросшей чёлкой, напрягает орешки и стремительно приближается к Гарри. Конечно, это Гарри… То ли ирония судьбы, то ли механическая память авторских пальцев, но это всегда, при любых обстоятельствах, погоде, политической обстановке и уровне осадков оказывается Гарри. Конечно, ни один из таких Луи еще не знает об этом. Гарри слегка пугает такой напор. Незнакомец, натянув на лицо, вероятно, лучшую улыбку в своей коллекции, оказывается прямо напротив него и протягивает ему черную перчатку. — Вы обронили. Плевать, что такие встречаются в карманах каждого второго мужчины. Такое. Гарри пару секунд таращится на Луи. Его глаза оказываются размером едва ли не с любой взятый с ёлки новогодний шар — что-что, а преувеличивать Луи обожает. — Но это не моё, — спокойно отвечает смущенный пацан, виновато улыбаясь. Собеседник, кстати, ответом вовсе не расстроен. — Ну, ладненько, — демонята в глазах Луи ослепляют своими искрами, и парень прячет несчастную третью лишнюю в задний карман. Протягивает руку — теплую, надеющуюся на дальнейшее сотрудничество. — Привет, меня Луи зовут. Гарри (Луи всё ещё не знает о том, что перед ним Гарри) вновь бесстыдно смотрит в самую его душу, не понимая, что, собственно, вообще здесь происходит. Гарри хмурит брови, потом идентифицирует перед собой небольшую мужскую ладонь, и такой: — Этот метод знакомства вообще работает? — Ты — первый, на ком я попытался проверить, — ухмыльнулся Луи. — Ты только что назвал меня подопытным кроликом, — заметил тот. Блин, с виду парень был не таким смышленым. Луи не был готов. ...Это, разумеется, рождественская шутка. Луи готов всегда и ко всему. Именно поэтому он, замешкавшись на мгновение, достаёт (откуда бы то ни было) маленький белый помпон, напоминающий кроличий хвостик, на тонкой резинке. — Тогда, может, вот это — твоё? Наконец, лёд трогается. Фейерверки взлетают в небо, пробки из-под шампанского дырявят потолки, а лже-Санты срывают свои бороды. Гарри смеётся. — Весьма непринужденно, — следует после, когда Луи понимает, к чему он готов решительно не был. К этой ослепительной, дражайшей улыбке красивейшего создания на планете. Прибавим ко всем вышеперечисленным особенностям Луи еще и то, что он — конченый эстет, а теперь эта ель, белый помпон и незнакомый ангел в совокупности напоминают ему… какой-нибудь фильм про апокалипсис. Луи сглатывает. — Так значит, после двухминутного любования ёлкой теперь ты выбрал другой объект? — ещё более тонко отмечает Гарри, и бац! — Луи просто сражён. — Могу я напомнить… — откликается позёр, — ты всё ещё знаешь моё имя, но не я — твоё. — Напоминает что-то типа… «Назови себя своим именем», ага? — Гарри искрит улыбкой, пестрит высококачественными шутками и уничтожает вселенную Луи до мельчайших атомов. Да он ещё и в тренде. — Арми чертовски идут те желтые трусики. — Вообще-то шорты, — отвечает Гарри-незнакомец, снисходительно улыбаясь. Ну же, Луи почти взял его на абордаж. — Надеюсь, Тимоти всё же получит свой Оскар. — Не раньше, чем я — получу свой, — добивает Луи, и это просто сказка. Гарри ржёт, как ненормальный. — Ты всегда такой, Луи? — Какой же? — расправляет тот свой павлиний хвост, вытягивает тонкую шею и чуточку выдыхает. — Самоуверенный. — Прошу не путать самоуверенность с желанием узнать имя исключительно вредного и симпатичного собеседника. — Сколько еще оскорблений мне придется выслушать сегодня вечером, в самом деле? — ноет Гарри, увиливая и принимаясь шагать куда-то в сторону магазинов с одеждой. Луи терпит потери, но всё же держится рядом и не смеет отступать от задуманного. — Не люблю неизвестность, — качает головой Луи. — Еще пара мгновений, и я начну называть тебя Оскаром. — Можешь называть меня кем угодно, но ты не узнаешь моего имени ровно до тех пор, пока не скажешь мне, откуда у тебя этот помпон! Так просто? — Я думал, ты спросишь что-то типа «Откуда у тебя такая улыбка или такие бицепсы», но ты… ты, блин, такой скучный, — отчаянно прикрывает Луи глаза своей ладонью. — Откуда я могу знать про твои бицепсы? На тебе свитер крупной вязки и пальто, которое, знаешь ли, раскрывает не все твои преимущества. — Но я могу… я могу позволить тебе раскрыть их все. — Черт бы тебя побрал, Луи Томлинсон! — смеется Гарри, и только потом понимает. И понимает не только он. Луи едва ли не спотыкается на ровном месте. — Ты… ч-что? Откуда ты знаешь? Теперь его вид конкретно отличается от созданного образа им же чуточку раньше. В непонимании, он пялится на Гарри, мечтая разгадать его загадку. — Серая мышь и зубрила, последняя парта второго ряда, вечно кудрявый и гонимый одноклассниками, — слегка смущенно, слегка грустно напоминает Гарри. Преданные оленьи глаза, потасканный джемперок и синий рюкзак со значком звездных воинов, который Луи нередко купал в унитазе. С ума сойти… Мир начинает вращаться вокруг него, он укачивает и издевается над Луи. Перед ним — повзрослевший олененок, почти избавившийся от кудрявой шапки, вытянувшийся, подобный той новогодней ели, вобравший в свою улыбку весь солнечный свет… да он почти светится! Гарри Стайлс, мальчик с последней парты. Приятно, блин, познакомиться. — Обалдеть, — кудахчет Луи, внезапно заинтересовавшись своим затылком. Яркий алый стремительно набирал обороты на его лице. Вдруг стало так жарко, так… некомфортно. Он не заметил, но улыбка Гарри тоже скисла. И это, наверное, естественный исход любой подобной ситуации. Луи пытается обдумать ее, принять положение вещей и шевельнуть языком. Он увлажняет пересохшую в шоке слизистую, убирает руку с затылка и теперь смотрит куда-то сквозь Гарри. — Что ж, в таком случае… я думаю, теперь я могу извиниться за всё, что сделал тебе. — За этот белый помпон? — хихикает Гарри, и — нет, лягушка не могла воплотиться в такую принцессу. — За всё плохое, что натворил в школе, — уточняет тот, и Гарри, кажется, согласен. — Что было, то было, — вот всё, что он говорит. — Ты был редкостным хулиганом, сейчас — вполне себе милый и… приятный. Ну, теперь настала очередь Гарри краснеть и прикусывать свой длинный язык. С тем, что Луи милый и приятный, последний может вполне смириться. Отлично, технически он уже прощён. И всё-таки каким же большим должно быть сердце, чтобы взять — и простить… Луи встряхнул головой. Подобные мысли мешали спокойно жить. Потом были разговоры про ёлку, смущенные заявления, прохладные воспоминания об одноклассниках и идеально приготовленный глинтвейн, и… в конце концов, эта встреча закончилась неловкими объятиями и обещанием позвонить. Односторонним. Тем же вечером Луи поднимает школьные архивы, находя на каждой общей фотографии тот укромный уголок, откуда выглядывает грустноватое лицо, обрамленное кудряшками. Гарри, Гарри, Гарри… Они с ребятами еще дразнили его вороной, потому что те могли бы с легкостью свить гнездо в его волосах. Луи вспоминает те чувства, которые он испытывал, когда посылал Гарри с барского плеча какое-нибудь отборное прозвище… Это было красиво, это был его престиж, его репутация в классе, за что его все любили… Может, и не все… Может, и не любили даже, но зато боялись и беспрекословно выполняли любые поручения, будь то слямзить конфету в столовой или дать списать домашку. Луи Томлинсон — звучало гордо и в школьных стенах, и в стенах колледжа, и воспоминания о серой мышке с последней парты мастерски стерлись из памяти, так что… то, что Луи не узнал Гарри, было не только делом времени. Луи просто незачем было его помнить. Теперь же Гарри — высокое искусство, колоссальная метаморфоза, и в голове Луи вертится тонна гадких мыслей о том, какой он был скотиной, как невероятна улыбка Гарри в данный отрезок времени и как сильно Луи хотелось бы ему позвонить. Но он не будет. Стыдно, страшно. Стрёмно. Совесть взяла Луи за горло в столь поздний час: школьные фото посыпались со стола ворохом зимних снежинок, и вдруг так неистово захотелось врезать собственному отражению в зеркале. Что-то очень маленькое, но значимое сворачивается внутри в безобразный кокон, и Луи накрывается одеялом с головой. Свет выключается. В первый день после роковой встречи Луи повсюду мерещатся грустные глаза, чья зелень втоптана в грязь будничной серостью, не слишком дружелюбной и принимающей Гарри таким, каков он есть. Луи не думает о нем наименьшую часть своего времени, настырно принимаясь за ежедневные домашние дела, составление списка покупок на Рождество и прочую ерунду. Второй день протекает менее мучительно, но теперь Луи мучает мысль, что чувствует Гарри, который помнит, что Луи обещал позвонить, который этого не делает. Схожи ли его ощущения с теми, что одолевали его в школе? Тот же эффект опустошения? Чувство потери? Вряд ли теперь Луи имеет для Гарри такое значение, какое имел раньше, однако та встреча… не могла пройти бесследно, ведь так? Гарри улыбался Луи достаточно искренне, правда? Удивительно и то, с какой добротой смотрел Гарри в глаза Луи. Как бережно вспарывал его душу, как радостно реагировал на его дебильные шутки… Луи приходит к умозаключению, что Гарри достоин гораздо большего, чем отвратительный Томлинсон в школе и отвратительно влюбленный Томлинсон сейчас. Да. Да… И это его положение больше всего бесит. Ну, какого хрена этот Стайлс вообще появился на его горизонте? Жил бы там себе припеваючи, вил в своих кудрях вороньи гнёзда и не вспоминал о Луи, как и он не вспоминал о мальчишке. Ирония судьбы… Рождественские приколы Санты, как же. Кстати, о старикашке. Луи еще надобно взять на себя его роль для своих мелких сестриц и выучить незамысловатый текст. Как притащился к ним из своей уютной оленьей избушки… Одевал в иней зеленые ёлки… Наряжал улицы в кудрявую мишуру… Да чтоб вас всех! Самопоедание осточертело настолько, что бедняга решил проветрить мозги, подразнить нервную систему жгучим мокачино и, наконец, покончить со всем этим. Улица дружелюбно встретила его роем свежевыпавших снежинок прямо в угрюмое лицо. Атмосфера рождественского чуда, его глупая сказочная карма рассеивались по округе с удивительной скоростью, рождая массы детских улыбок, усталых, но довольных улыбок их родителей, дурацкие поцелуи влюбленных на каждом шагу… И не то, что Луи недолюбливал их, однако… Каждая такая искренняя улыбка глаза в глаза, каждая нежность, скромно сказанная на ушко порождали внутри очаги странной и как будто бы не знакомой боли. Какой-то новой боли… боли тягучей и бесконечной. Боли скучающего-по-Гарри-Луи, или скучающего-по-Луи-Гарри, который, к слову, прямо сейчас втыкал на лучшую ёлку в округе, отмечая про себя, что огоньки и украшения подобраны к ней просто идеально. Вот только теперь созерцание красавицы не дарило столько восторга и тепла, сколько грусти воспоминаний оно щедро отваливало Гарри теперь… Что это, подростковая влюбленность? Стокгольмский синдром? Гарри почти понимает, почему Луи не позвонил ему тогда и не звонит сейчас. Потому что для Луи он до сих пор оставался той маленькой серой мышкой, кто зубрил каждый предмет и подсовывал тетрадки с выполненной домашкой Луи в шкафчик… Кто оставался понимающим даже тогда, когда собственный рюкзак приходилось высушивать по паре дней… Кто носил любимые конфеты Луи в карманах и позволял ему их таскать. Всё это так странно, так бурно закружилось в нелепом танце воспоминаний, что Гарри едва ли не присел на пол, когда его окликнул… голос из прошлого, или зов из будущего? Гарри не мог понять, пока не обернулся. Наверное, всё же второе. Луи держал в руках маленькое плюшевое сердце алого цвета. Его уши горели тем же цветом в равной степени, и что-то свыше подсказывало Гарри, что сейчас не нужно стоять, вперив очи в несчастного забияку прошлых лет, а просто улыбнуться. Серьезно, это почти ничего не стоит, а Луи будет приятно. — Ты обронил, кажется. Ну, теперь этот тон звучал не так уверенно, как в прошлый раз, но он на то и эксперимент, чтобы проверить, удастся ли шалость в первый, второй и двадцатый раз. — Да, это точно моё, спасибо, — Гарри выхватывает игрушку из дрожащих рук и виновато улыбается. Дурак. Это Луи сейчас плохо, это он сейчас выглядит, словно ужаленный прошлым, полнейший придурок с сединой в волосах. А еще этот рождественский свитер с оленями… Тогда как он сам — полный олень… — Может, ты уже покончишь с самобичеванием? На твоём лице всё написано, — верещит Гарри и, надо же, Луи становится лучше с каждой секундой. — Я хочу угостить тебя кофе, — галантно произносит тот, мечтая не потерять осадок своего достоинства. — Я думал, ты хочешь показать мне все свои преимущества, — ухитряется ответить Гарри, и это — то, на чём следует прекратить вести повествование, ведь через несколько часов во всём городе погаснет свет, но огни озарят даже самые далекие окрестности. И велика вероятность, что в эту ночь Луи покажет кое-что из припасенных для Гарри преимуществ… Серьезно, он копил их для него всю свою жизнь, так почему бы и нет? Ему страшно? Да ладно, губы Гарри уже прикоснулись к его, и вот тут-то… Вот тут-то точно настанет конец. Вернее, начало…