Боги молчат

- Золото тебе, а люди мои! - Я уговор помню! Сперва ворота Киева мне открой, - голос у хана скрипучий и резкий, словно несмазанные петли, так и бьёт по ушам, вынуждая морщиться, недовольно кривить сухие потрескавшиеся губы. Холодно, несмотря на медвежью шкуру, укрывающую плечи. Холодно, и снег, летящий с неба, неприятно щекочет кожу и тут же тает, вынуждая жреца отфыркиваться от лезущих в лицо снежинок. Проклятому печенегу же, вальяжно рассевшемуся в седле, кажется, нипочём холод, нипочём кристаллики снега, запутавшиеся в волосах. Он усмехается, довольный то ли удачным сговором, то ли самим собой, то ли тем, что в деревне, неспешно догорающей, не было никого, кроме одного старика, лежащего теперь со стрелой в груди. - Я своё дело сделал – горят ваши деревни, а твоё дело братьев рассорить, - Куря указывает в сторону домов, туда, где в небо взметаются чёрные облака дыма. Морозный воздух ощутимо пахнет гарью и смертью, солёным металлом пахнут одежды хана, когда он, не сказав и слова на прощание, проносится мимо на своём коне, чтобы за несколько мгновений скрыться вдали, под оглушительный свист и грохот копыт. Кривжа вздыхает тяжело и устало, наклоняется, чтобы поднять с земли волчье ухо на нитке с синими бусинами – метку Кури, очередную мелочь, необходимую для плана. Белое покрывало холодит пальцы, а следы копыт на снегу виднеются ясно, но не долго. Стоит только стукнуть посохом, как их скрывает мигом налетевший ветер. Прихрамывая и горбясь, жрец бредёт в противоположную сторону, вслушиваясь в звуки удаляющегося отряда. *** В этот раз место встречи – хижина жреца, припрятанная в лесной глуши, в самой глубокой и тёмной чаще, куда хватает ума не соваться даже местной ребятне. Куря ругается сквозь зубы каждый раз, когда его конь спотыкается о торчащие во все стороны коряги старых полуобвалившихся деревьев, что протягивают свои костлявые руки, будто намереваясь схватить замешкавшегося путника. Терпение кончается быстро и неожиданно, хан резко соскакивает с коня, чтобы привязать его к ближайшей коряге и продолжить пробираться сквозь заросли пешком, саблей сметая со своего пути мешающие ветки. За диких зверей, способных разодрать коня, он не думает. А на что думать, когда рядом, всего-то в полверсты вперёд, его ждёт жрец в медвежьей шкуре? Ждёт, видит, что идти тяжело, но помочь, чарами своими раздвинуть ветви, преграждающие путь, и не думает. Хан злится, криво усмехается, решив про себя, случись что с конём – уедет верхом на жреце, вынудив того обратиться медведем. То-то подивятся братья, оставленные ждать на одной из лесных полянок! - Ты саблей поменьше маши, а то гляди, одни пни за собой оставишь, - Кривжа встречает его на пороге, опираясь на посох, с насмешливой улыбкой на узких губах. Куря одним рывком убирает оружие за пояс и без приглашения первым проходит внутрь, тут же усаживаясь на край стола. Блестит в свете свечи его золотая серьга, удушающе-горько пахнет какими-то зельями. - Зачем пришёл? Князь с дружиной на Киев идёт, а нам лишь ждать остаётся. – Жрец кажется куда более мрачным, чем обычно. - Дурное у меня предчувствие, Кривжа… - разводит руками хан, изучая взглядом чужое жилище. Сплошь и рядом какие-то травы, связанные неаккуратными пучками, шкатулки и коробочки с дурно пахнущими порошками, перья какие-то, клочки шерсти, обрывки ткани, лент и, кажется, вековой слой пыли на всём этом. - Не веришь мне, Богам поверь. – Голос колдуна становится твёрже и громче, а сам он косится в сторону двери, будто желая, чтобы незваный гость поскорей убрался прочь. - И что же говорят твои Боги? Кривжа замирает, лишь на одно мгновение в золоте его глаз мелькает что-то отдалённо похожее на печаль. Боги молчат. С того самого момента, как его рука коснулась чужого посоха, с того самого момента, как седина тронула огненно-рыжие пряди. Они не слышат, или же не хотят слышать - не важно, но надежды на них никакой. Есть только то ядовито-зелёное, что зовётся чарами, только собственный разум, слабеющий с каждым днём, ханская сабля и жажда власти одна на двоих. Жрец лишь пуще горбится, исподлобья глядя на хана, словно раздумывая, солгать что, или просто выставить вон, пригрозив проклясть в случае отказа. - Боги со мной говорят, не с тобой. Так не бери на себя больше дозволенного. Или слову моему не веришь? – он говорит угрожающе-вкрадчиво, и медвежий рык мерещится между словами, а затем вдруг вздыхает как-то устало и тихо, - Иди вон, пока волки коня твоего не тронули. Печенег поднимается с места, намереваясь было и вправду уйти, не нарываясь на ссору лишний раз, но вдруг замирает у самой двери, оборачивается: - Смотри, Кривжа, не обмани моей веры. И коль всё выйдет, как ты говоришь, будешь стоять рядом со мной, вместе будем смотреть, как горят их города. А там и власть поделим. Поровну. Куря порывается открыть дверь, но вновь останавливается: - Или хочешь, сейчас пойдём? Сам говоришь – нам ждать, так какая разница, где? Он и сам не знает, на что ему хмурый жрец под боком. Разве только лошадей пугать. Но слово – не воробей. Раз, и улетело. - С тобой? Зачем? – удивлённо вскидывает до того хмурые брови Кривжа. - Неужто здесь веселее? – усмехается хан, ещё раз окидывая взглядом весьма печальную обстановку того места, которое жрец называет домом. Куря уходит прочь, оставляя позади хижину. Там, за лесом, его ждут верные братья и сын, что, едва научившись сидеть в седле, без устали гоняет вороного коня. А рядом, всё так же прихрамывая, неспешно переставляет лапы черно-седой медведь. И правда, какая к чертям разница, где ждать того, что неизбежно? Уж лучше с ханом, чей голос так напоминает скрипучие петли, чем в полуразрушенном домишке, наедине с пылью и ядовито-зелёным мороком чар. - А прокатиться можно? – Гияр, ханский сын, выпрыгивает из седла, только завидев преспокойно следующего за отцом зверя. Медведь тяжело вздыхает, наперёд ощущая, как после таких развлечений будет ломить кости, но лёгким кивком позволяет мальчишке взобраться к себе на спину. Ещё долго по лесу разносится дружный хохот печенегов, свист, медвежий рык и восхищённые возгласы Гияра, невероятно довольного новой игрой. Куря чуть насмешливо и как-то тепло усмехается, глядя на то, какие пируэты выделывает обращённый жрец, развлекая юного разбойника. И Кривжа ответил бы на эту усмешку возмущённым рычанием, если бы не позабыл спустя мгновение, оглушённый счастливым детским смехом.