Падший

Аллену никогда ещё не приходилось видеть пьяного Канду. Нет, конечно, Уолкер вовсе не думал, что тот – совсем уж трезвенник, никогда в своей, надо сказать, премерзкой, жизни, не брал в рот и капли жгущей язык жидкости. Комуи любил устраивать разные праздники в ордене, и угрюмый экзорцист, хоть и не слишком-то отличался на них весёлостью и дружелюбием, всё же приходил. Смотрел на Лави, вертящегося вокруг Линали со всем подобострастием, на которое только был способен, на Мари с Мирандой, сидящих за столиком и что-то тихо обсуждающих друг с другом, смотрел даже на Аллена и несчастного Кроули, который от таких взглядов готов был сам чесноком обвешиваться да поджечься, и пил. Аллен никогда точно не мог сказать, сколько он тогда мог в себя влить. Он никогда и не приглядывался, если быть точным. Не считал нужным высматривать, узнавать. Но, тем не менее, мечник всегда был вполне в состоянии подняться на ноги и уйти, гордо тряхнув головой, ровно в тот момент, когда все доходили до той кондиции, в которой обычно начинались разного рода игры и увеселения. Сам Аллен тоже не очень любил задерживаться на этих праздниках дольше положенного и почти всегда смывался следом за Кандой, из-за чего Лави спустя какое-то время даже начал их подкалывать. И, конечно, огребал. Нынешняя картина для Аллена была не то что совсем удивительной, но всё-таки… Она отчего-то слишком уж задевала его за живое. Канда, неизвестно каким только сраным чудом умудрившийся отыскать его спустя месяц после побега из ордена, тот Канда, который только божьей волей, не иначе, вообще остался жив, собрался по кусочкам из пыли и пепла, регенерировал чёрт те знает как, фактически из ничего, сейчас сидел, абсолютно молча, смотрел пустым взглядом в дно собственной кружки и вряд ли был вообще способен связать хоть несколько слов. Аллен искренне не понимал, какого чёрта ему вообще тогда требовалось переться сюда, мучиться и пытаться отыскать тщательно заметаемый клоуном след, если с тех пор, как они остались одни, без Джонни, этот патлатый придурок не удосужился сказать ему и пары связанных между собой предложений. Каким-то чёртом их занесло в этот хренов бордель, и Уолкер даже не успел заметить, когда это Канда ухитрился так надраться. И вот сейчас… – Эй, мистер, – обворожительная дама в юбке, дай бог чтобы разрезанной, а не разорванной до самого бедра, наклонила свою белокурую головёнку, сверкая голубыми глазами и явно примериваясь к размеру кошелька Канды. – Мистер, не скучно вам сидеть здесь, совсем одному, и… Брюнет как-то недобро ухмыляется и поднимает на неё мутный, весьма уже опьяневший взгляд озёрных своих глаз. – А я не один, – усмехается он и кивает в сторону сидящего рядом Уолкера, уже прикидывающего, как бы скорее выйти отсюда, утащив с собой и этого недоделанного пьянчугу, устраивающего тут не пойми что. Мадам как-то неприятно улыбается, оглядывая седогривого юнца, и послушно кивает. Рука её опускается на колено мечника, и Аллен уже готов взорваться вот прямо сейчас, готов схватить эту чёртову похотливую ладошку, сжать так, чтобы хрустнули пальцы, чтобы дамочка заверещала не своим голосом, чтобы… чтобы… Чтобы и в голову её не приходило больше так к нему прикасаться. Словно она право имеет, словно разрешено ей, словно бы… Аллен трясёт головой. Ему всегда казалось, что он влюбился в самого ангела. Ангела с переломанными крыльями, ангела с погасшим нимбом, измученного, сброшенного с небес ни за что ни про что, просто оттого, что он родился не вовремя, оттого, что задумался, захотел себе хоть капельку счастья. Аллен помнит боль, помнит, как он заходился криком, как сходил с ума, как готов был вскрыть себе вены собственными когтями, лишь бы только не видеть больше этого прошлого, лишь бы выбраться из его памяти, лишь бы только… Прекратить… Вышвырнуть вон, забыть поскорее все те картины, которых он насмотрелся, находясь в сознании Алмы. Проблем было слишком много, чтобы позволить себе приходить в себя столько, сколько требовала того уставшая, замученная голова. Ной в ней скрёбся, шипел, шептал, хохотал и просто молчал, заставляя его ощущать собственное присутствие каждой клеточкой тела. Орден объявил охоту за ним, Граф следовал по пятам, разрушая города и посёлки, и среди всего этого… Среди всего этого спрятался один маленький, один его нежный, ласковый Ангел. Ангелу бы почистить пёрышки, Ангелу бы расчесать его волосы, Ангелу бы умыться от крови на щеках, да улыбнуться. Его бы положить в колыбельную, ему бы спеть самую тихую, самую нежную песню, его бы на руках укачивать каждый день, любить его, нежить да ласкать, но… Но… – Вы хотите втроём, мистер? Мистер? – Шлюха, никак не желающая оторвать от него жадный до денег взгляд, заставляет Аллена, наконец, подняться с места. Он никогда на Канду не претендовал. Никогда не смотрел на него восхищённым взглядом, никогда не касался нежно его щеки, никогда не стремился хоть как-то, хоть немного, хоть на миллиметр ближе, теснее, чем можно было, чем требовали того обстоятельства. Он до сих пор помнит, насколько же лёгким было рассыпающееся тело на его руках, когда он отправлял Канду в Матилл вместе с Алмой, и искренне полагал, что это будет последний раз, когда он так вот просто и близко прижимает к себе полюбившегося ему Ангела. Он не понимает, как вообще можно было решиться на это, как, чёрт подери, можно было полюбить это божественное создание, не рехнувшись в край, и всё же… Канда смотрит на женщину. Канда ласкает глазами её волосы, Аллен видит это. Канда улыбается почти уже согласившейся улыбкой, почти отдаётся в чужую грязную власть, но… – Я предпочитаю не делить его с кем-бы то ни было, – шипит Уолкер и поднимается резче, чем следовало бы для того, чтобы Канда поверил, что это просто слова. Он скидывает узкую, костлявую, вымазанную бордовым лаком ладонь с чужого колена. Сжимает локоть слишком уже опьяневшего Канды и сдёргивает его со стула, заставляя того покорно сползти на пол, хорошенько стукнувшись пятками, и не слишком-то понимая происходящего сделать уже несколько шагов по направлению к выходу, да только… – Эй, стой! Какого чёрта, а? – слегка заплетающийся язык несёт какую-то чушь, самому Канде уже совершенно непонятную. Он ведь и не против совсем! Тёплая ладонь на локте заставляет гореть тело, и Канда думает о том, сколько же он ждал чего-то хоть отдалённо на это похожего, да только… Аллен оборачивается и недоумённо и зло смотрит на товарища, вскидывая бровь в немом вопросе. – Тебе что, непременно хочется трахнуться с каждой сучкой, что решит залезать тебе в брюки? Канду эти слова на несколько секунд повергают в шок. Он с недоумением глядит на разозлённого Недомерка, который лишь сильнее сжимает его локоть, явно не собираясь никуда выпускать, затем дёргает рукой, пытаясь вырваться, щурится, шипит, даже не обращая внимания на женщину, наблюдающую за происходящим со скептической усмешкой. – А что ты мне, хренов придурок, делать предлагаешь, а? Какого, спрашивается, чёрта ты вообще пытаешься мне что-то там запретить? А вот если, мать твою ублюдочную, хочу я, а? Хочу! И Аллен, растерянный, удивлённый, всё ещё злой, но уже растерявший былой запал, едва в самом деле его не отпускает. Он ведь знает всё. Знает про себя прекрасно, что такому, как он, рядом с этим ангелом нет места. Что ангелу его нужен воин, нужен тот, кто сможет быть рядом, кто сможет защитить его от любых бед, на кого можно было бы положиться. И он – несчастный гороховый шут, недоделанный джокер, божьей благодати давно и, наверное, даже справедливо, лишившийся, на это никакого права и не имеет, да только… Только вовремя до него доходит, что Канда от него сейчас ждёт совершенно иного. Может быть, он сам этого не понимает, может быть, ни черта он и не ждёт, а может – просто не желает в этом сознаваться, да вот… Глаза его выдают все мысли с головой, и Аллен только сильнее сжимает на чужой руке пальцы, ухмыляясь, надеясь про себя, что синяки там удержатся хотя бы день, и в то же время мечтая, что регенерация его ещё хоть на что-то способна, что не оставила совсем разбившегося о грязную и морозную землю ангела. – А то, милый мой, что ты без этого переживёшь. И если уж тебе так хочется, радость ты моя глупая, то я, думаю, за такую же шлюшку, вполне для тебя подойду. И, запомни это, пожалуйста, только я, понял? Только, чёрт тебя, ангел мой, раздери, я! Он вытягивает обескураженного, растерявшегося, едва не рассыпавшегося в очередной раз у ног Аллена от такой речи Канду во двор борделя и надеется только, что терпения его хватит, чтобы заносчивого своего, гордого да глупого черноволосого ангела, не зажать прямо здесь, у грязных да рвотных стен, воняющих помоями, тухлой кровью и ещё хрен знает чем. Он очень надеется дойти хотя бы до их постоялого двора, не говоря уже даже о комнате. Канда, совсем уже ничего не понимающий, переставляет ноги с неохотой, но вырваться больше не пытается. То ли на него возымели эффект слова Аллена, то ли сил спорить попросту не находится. Уолкер не знает наверняка и предпочитает об этом даже не думать. Он никак не может взять в толк, какого же чёрта ему вообще потребовалось напиваться, не говоря уже о том, чтобы позволить какой-то совершенно чужой женщине так вот… Лапать себя. Совсем бесстыдно и откровенно лапать. Аллен злится, Аллен сходит с ума от этого, Аллен совершенно не понимает, и понимать такого не хочет. Когда они оказываются на своём постоялом дворе, Канда становится настолько послушен, что позволяет Уолкеру довести себя до комнаты практически без проблем, не считая лёгкой заминки у лестницы. Тот запирает за ними дверь на замок и зло щурится, смотрит на черноволосого юнца перед собой, пытается разглядеть, что же такого ангельского в самом деле нашёл в нём когда-то. Это никак не желает отыскиваться. Крылья давно уже окровавленными обрубками свисают со спины, нимб закатился чёрт знает куда, а глаза… Глаза его, прекрасные, синие, будто летнее небо, сверкающие глаза его… Полны той тоски, которую нельзя так просто убрать. Невозможно вычерпать, сколько бы ни старался, просто… Нельзя. И они тускнеют, выцветают с каждым днём всё больше, всё сильнее, и сейчас, только лишь сейчас Аллен замечает, как же сильно изменились они даже за этот короткий вечер, стелющийся по земле и уродливым домикам алой позёмкой заходящего солнца. Словно когда-то давно маленький хрустальный колокольчик, заменяющий сердце любым ангелам, перестал звенеть. Словно кто-то растоптал его одним резким движениям. Аллен сглатывает. – Какого чёрта ты там устроил, а? – получается совсем не так злобно, как он хотел, почти даже ласково, и Канда, горько усмехающийся, от этого поднимает голову, глядит на него почти с удивлением, не понимает… Ангел его маленький… Не понимает. Канда смотрит на него, пышные ресницы опускает, боится будто бы. И сердце Аллена не выдерживает. Сжимается, ноет, скребёт, задушенное почти, и просит, просит, чтобы обнять, чтобы приласкать, да волосы эти чёрные, шелковистые, распустить, на волю выпустить, да гладить, гладить, целовать нежную кожу, рубцов не знавшую, прижимать к разверстой почти груди, тешить да ласкать… Канда с трудом открывает узкие лепестки бледных губ, и звук уже почти срывается с них, да только Аллен совсем ничего разобрать не может, и не знает, это он ли так оглох, или Канда его бедный, несчастный его Падший, не знает, что и сказать, что сделать сейчас. И почему-то от этого становится только хуже. – Ты там… То, что ты там сказал, херенов Шпендель, это… Аллен делает шаг. Совсем, наверно, коротенький шаг, кладёт, ничего уже не понимая, ладони на чужие плечи, улыбается даже как-то, не чувствуя, правда, не понимая, как. – Это правда. Правда, слышишь, если ты… Если… Он вдруг вспоминает, что вообще-то был зол. Однако сейчас яриться уже не получается, и юноша вздыхает. Сжимает в ладони чёрные волосы, притягивает ближе, целует жёстко, не давая возможности отстраниться. Да только Канда и не хочет. Уолкер приходит в себя лишь в тот момент, когда оказывается вжат в стену. Сильная ладонь мечника лежит на его лопатках, сохраняя от удара, колено вклинено между чужих ног, а сам он… Сам он, раскрасневшийся даже, хрипло дышащий, скользит рукой ниже, кладёт на поясницу, притискивает к себе, и Аллен гнётся послушно, совсем этого не ожидающий, не знающий, как реагировать, выгибается в спине, трётся мгновенно вставшим членом о чужой живот, прямо так, через брюки, через плащ, только бы сильнее, только бы... Ещё немного… Дольше. Когда чужие пальцы расстёгивают ремень, Аллен даже не понимает. Он не замечает, когда его почти избавляют от брюк, не помнит, как его переворачивают к стене, как нагибают, устраивая удобнее, как вставляют влажные пальцы, один за одним, пытаясь хоть как-то подготовить… Он помнит только жуткую, раздирающую боль. Затем тёплую ладонь на члене и нежные губы, целующие шею так ласково, так осторожно, что воющий от боли Уолкер тут же затыкается. Тут же, кусая губы, заставляет себя замолчать, тут же, неимоверным усилием, прекращает дрожать, выпрямляется, пытаясь прижаться к тёплой груди и… Закрывает глаза, ощущая, как сильная рука обхватывает его поперёк живота. Канда начинает двигаться, и боль опять кажется невыносимой, но Аллен терпит. Ладонь на опавшем члене опускается к яичкам, мнёт их, сжимает, и Уолкер вдруг понимает, что Канда, на самом-то деле, почти не двигается, завидует, потому что решает, что было бы лучше, если бы он выпил тоже. Губы ещё раз касаются его шеи, затем оставляют невесомый поцелуй между лопаток, и… И это окончательно разбивает его голову. Аллен не помнит после уже ничего. Он может догадываться о том, как гнулся, как кричал и извивался, только на следующее утро, когда спину ломит от боли, когда он пытается сесть, но тут же падает обратно на кровати, в которой неведомо как оказался, а Канда открывает глаза с невероятно хмурым выражением лица и кладёт ладонь поперёк его груди. Уолкер сперва не решается повернуть лицо в его сторону. Затем, превозмогая ужас, всё же делает это, и тут же упирается носом в чужие губы. Синие глаза смотрят ясно, совершенно трезво, словно бы Канда вчера и не пил, словно бы он не только что проснулся, и Аллен может лишь тихо выдохнуть. – А… Брюнет фыркает и пожимает плечами. – Ты сказал, что будешь моим вместо всех них, разве нет? Аллен фыркает в ответ. На самом деле он помнит, что сказал это совсем не так, и тот факт, что Канда соизволил его слова переделать, перекроить, чтобы было хоть немного ласковее, хоть немного… мягче, заставляет его мгновенно успокоиться. Аллен думает, что влюбился в ангела. Он даже не надеялся прежде, что этот самый ангел может ответить ему взаимностью. Его ангел боится света, его ангелу нужен воин, который будет всегда рядом. Который будет оберегать его от любых опасностей и страхов. Аллен считал, что его вот-вот придётся отпустить, придётся позволить ему улететь, но… Но знаете, подойдёт и шут. Подойдёт и странный, уродливый, давно уже не божественный никакой… Простой, монохромный, совсем-совсем чёрно-белый… Джокер.