***
— Смогу ли я ещё когда-нибудь увидеться с мамой? — жалобно прошептал маленький Эни, смотря в глубокую пустоту ночи; звёзды отражались в его больших голубых глазах. — Только время покажет, — ответил Оби-Ван, наблюдая за падающей звездой. — Ты должен верить. Вера — часть твоей Силы. — Но я должен, я должен её спасти! — решительно произнёс Энакин, стукнув кулаком по кровати. Оби-Ван потрепал его по светлым локонам и выдавил горькую улыбку. Это была тихая и спокойная ночь. Они остановились в небольшой гостинице на такой же крохотной планете, чтобы завтра продолжить свой путь. Их миссия уже давно была завершена: планета Набу спасена от долгов и обязательств, и на ней вновь воцарились мир и спокойствие. Рыцари-джедаи вновь не позволили хаосу распространиться во Вселенной; сейчас они наслаждались отдыхом и умиротворением — все дела они оставили на завтрашнее утро. Как можно вообще думать о делах в такую чудесную ночь? Получалось даже мириться с падением Квай-Гона — и, как это ни было прискорбно, Оби-Вану приходилось плыть дальше по этому течению жизни — и вести за собой маленького неопытного падавана. Они навечно запомнят его, бравого героя. И пусть в эту ночь он даже приснился бы им обоим. Однако Энакин уснуть не мог. Малыш каждую ночь тревожился в кошмарах и страдал от бессонницы. Оби-Ван решил поселиться вместе с падаваном в одной комнате, чтобы помогать бедному мальчику справляться со стрессом, но и это не помогало. Тот постоянно думал о своей матери. О том, как она осталась одна в рабовладении жителей Татуина. Джедаи не могли выкупить и её — по решению Уотто, хозяина Шми Скайуокер, и это привело к огромному смятению в душе Энакина. Он мечтал, он стремился к великим путешествиям и открытиям, он хотел нести просветление галактикам и мирам, и улететь с Татуина с джедаями было для него огромным шансом, не воспользоваться которым было бы преступлением. Но, с другой стороны, его мама осталась там, в их крохотном домике в наполненном жителями поселениями. И тогда он решил — раз он идёт к великим открытиям, то наверняка сможет вытащить маму из цепких лап рабовладельцев. Так он и отправился в далёкий путь… Но каждую ночь образ матери вставал у него перед глазами. Он бесшумно плакал, очнувшись от очередного кошмара, а затем больше и вовсе не мог заснуть. Тогда Оби-Ван, чувствуя это из соседней спальни, прибегал на помощь, стараясь успокоить малыша, но ничего не работало. Как и сейчас. И хоть каждую ночь они вместе смотрели на звёзды, перекидываясь парой фраз, а затем Кеноби старался уложить Эни спать, на следующее утро он всё равно замечал опухшие веки и покрасневшие глаза. И он не мог позволить продолжаться этому вечно. Он не спал сам; волновался и страдал вместе со своим будущим падаваном. Только, в отличие от него, он всё думал, думал, думал, как бы успокоить его. Что нужно сделать, чтобы тот забылся и уснул в сладком сне? Чтобы тот хотя бы на время — и хотя бы чуточку — стал счастливее. И гениальная идея сама пришла ему в голову. Пронзила разум, словно молния, посреди ночи, и он широко распахнул глаза, вперившись в стену. Прошлым вечером Энакин случайно проронил фразу — крохотную, едва заметную — но слишком сильно въевшуюся в разум Оби-Вана. Они снова говорили о матери мальчика, и тот ненароком бросил: «Я скучаю по ней. Мама часто пела мне. Когда я был совсем-совсем маленький…» И как он только раньше до этого не додумался! Конечно, ведь он так любил делать это и раньше. Да и мама часто говорила ему, что это получается у него слишком хорошо. А потом стал джедаем — и бросил своё самое любимое дело. Он присел на кровать к Эни, чтобы вновь поговорить с ним о звёздах, но пришло время и для его плана, которому — как он надеялся — суждено сбыться. — Мы сделаем всё, что будет в наших силах, Энакин, — ласково прошептал Оби-Вана, гладя мальчика по тонким пшеничным волосам. — А сейчас ложись спать, — и он выдавил скромную улыбку. — Но вы же знаете, что я не усну, — вздохнул Эни, но укрылся одеялом. Казалось, он вновь готовится к очередной еженощной пытке. — Поспорим, что уснёшь? Энакин выгнул левую бровь с нарастающим интересом. — Я спою тебе одну мелодию, которую очень любил в детстве. И юный падаван, поёрзав в постели, поднял взгляд и посмотрел на джедая. Тот, в свою очередь, томно прикрыл глаза, а затем кинул взгляд на звёзды, сияющие далеко-далеко отсюда. Те переплетались, образуя причудливые созвездия, и вдохновляли его на пение. Он чуть слышно прочистил горло и начал: Этот момент, возможно, будет длиться вечно, И звёзды падать будут в дальней темноте; Я знаю, скрасила его ты, и теперь беспечно Мы сможем посидеть бок о бок в теплоте… Его слова лились так плавно, а голубые глаза озарились ярким блеском, что невозможно было оторвать взгляда. Энакин лежал, как заворожённый, и узнавал в этой манере петь свою родную маму. Голос Оби-Вана казался таким мягким, успокаивающим, что невольно хотелось довериться ему и отдать всю свою душу за то, чтобы он снова спел чудесную песню. Он ни разу не оступился и не сбился, несмотря на то, что долгие годы не пел — от этого его дар ничуть не повредился. Далёкий свет галактик нас не беспокоит, В твоих объятиях Вселенная застыла навсегда. Эти ряды планет собой нас от проклятия укроют… Оби-Ван сделал глубокий вдох. Ему не хватало воздуха — всё он старался пропевать на одном дыхании. И теперь, кинув беглый взгляд на юного Эни, он заметил, как спокойно опускаются его веки, а дыхание восстанавливается. И это главное, что смог тебе любовь свою отдать… — уже шёпотом протянул он, поправляя одеяло Энакина. Тот спокойно дышал, а глаза не бегали в хаотичном порядке под веками. Поначалу мальчик пытался промямлить что-то во сне, но затем он лишь прошептал: «Ма…» — и Оби-Ван увидел, как тот крепко заснул. А сам джедай остался сидеть на кровати, наблюдая за далёкими звёздами.*****
Несколько лет спустя…
*****
Оби-Ван свесил ноги с широкой платформы, смотря на тёмное небо. Перед ним раскрывался чарующий пейзаж. Далёкие горы словно не имели окончание и уходили ввысь, прячась в чёрном полотне небес. Поля аккуратно лежали под ним, простираясь к невидимому горизонту. Поселения светились слабыми огоньками где-то у подножья гор; постепенно они гасли, и уже совсем крохотные светлые точки было практически невозможно заметить. Сегодня был довольно трудный день. Силы были на исходе. Остальные члены команды уже давно смотрели яркие сны, в которых смешались события, произошедшие днём, и личные переживания. Похоже, всем требовался хороший и длительный отдых. Только Оби-Ван никак не мог заснуть. Звёзды горели над ним, иногда игриво поблёскивая; пролетали кометы и корабли — где-то совсем далеко отсюда. И он видел их; наблюдал за ними, как давным-давно, в своём детстве. Он всегда любил смотреть на звёзды. Это единственное, что его успокаивало и дарило умиротворение. Спать хотелось — совсем немного — только сон никак не лез. Он всё думал, думал, мучился и пытался выгнать мысли из своей головы. Да, такое часто случалось с ним. И не только с ним. Оби-Ван вспомнил, как несколько лет назад пел, чтобы уложить Энакина спать, когда тот боролся с напряжением и страхом. Да, это был эффективный метод. Он пел ему часто, почти каждую ночь, пока падаван не привык и не стал засыпать сам. Кеноби был рад, ужасно рад: он помог бедному мальчику — сильному, но ослабленному обстоятельствами. Энакин изредка подпевал ему — как мог. Так может, и сейчас получится спеть? Но на этот раз — не для того чтобы помочь Эни. А для того чтобы уснуть самому. И Оби-Ван, сделав глубокий вдох, пропел настолько тихо, насколько мог: Я и не думал, что такие чувства мне подвластны, Я будто в первый раз увидел небеса. Я утонуть хотел бы в поцелуе страстном, Моим спасением стали лишь твои глаза… Он с грустью посмотрел перед собой. Ничего и не изменилось. На террасе было всё так же тихо и спокойно, мир тонул в умиротворении и застывал в безмолвии. Послушай моё сердце и услышь: оно поёт. Оно тебе просило всё моё отдать. Будут лететь года, зима пройдёт с весной, Но только мысли о тебе во мне будут витать… Нет, ничего. Кромешная тьма уже накрывала его с головой. Воздух охлаждался, лёгкие дуновения ветра иногда проходились по террасе и колыхали локоны Оби-Вана. Он прикрыл глаза, подставляя лицо свежему воздуху и уже не надеясь отправиться спать. Сидеть бы так, перед красивейшим пейзажем в его жизни, да и петь… Вот только для полного счастья здесь не хватало ещё одного человека. — Учитель? — послышался голос сзади; его владелец словно услышал мысли Оби-Вана. Оби-Ван резко повернулся. Энакин стоял у железной стены, облокотившись о неё левым боком и скрестив руки на груди. На его устах играла слабая, едва заметная улыбка. — Почему ты не спишь? — надев маску строгости, спросил Оби-Ван. — Я не мог уснуть. А потом услышал, как вы поёте. Энакин отошёл от стены, сохраняя добрую — и одновременно хитрую — улыбку на лице. В его глазах блестели огоньки. Он словно был вдохновлён. — Ты уже не маленький, чтобы я пел тебе на ночь, — прошептал Кеноби. Энакин опустился и удобно устроился рядом с учителем на краю террасы. — Ваше пение — одно из самых удивительных вещей, которое я слышал в своей жизни. Разве вы не позволите мне послушать его ещё хотя бы один раз? — Подлиза, — почти заметно усмехнулся Оби-Ван и всё же, прочистив горло, продолжил свою песнь, кинув взгляд на тающие в высоте горы: И свет твоих печальных синих глаз — Единственное, что для меня нетленно. И что бы ни встало на моём пути, Я буду любить тебя до конца Вселенной. Энакин сделал глубокий вдох и прикрыл глаза. — Я обожаю эту песню, — он покачал головой, словно вспоминал что-то. — Почему? — с напыщенным равнодушием поинтересовался Оби-Ван; на самом же деле его тянуло узнать причину. Падаван пристально посмотрел в голубые глаза учителя; казалось, он хотел полностью прожечь его своим взглядом. На устах заиграла та самая улыбка — самодовольная, хитрая — и Энакин выдал: — Она напоминает мне о вас. Не успел Оби-Ван что-либо возразить в ответ — он открыл рот, чтобы вновь выдать тираду возмущения и недовольства — как юный Скайуокер опередил его. Он накрыл уста учителя своими и бережно коснулся ладонью его волос. Кеноби пытался вырваться из плена коварного Энакина, но спустя пару секунд понял, что это было бесполезно. А что более интересно — и в чём он далеко не хотел себе признаваться — так это то, что прикосновения падавана были такими приятными, чистыми, ласковыми, что песни могли сами политься из уст Оби-Вана. Энакин мягко оторвался от него и заглянул прямо в душу, скрывавшуюся в глазах. — Пожалуйста, учитель. Считайте, что я благословил вас. Оби-Ван, пряча взгляд, сделал глубокий вдох. — Когда-нибудь с такими выходками ты попадёшься на глаза членам Совета. Энакин закивал, не скрывая усмешку. — Да-да-да, конечно. А теперь, прошу, спойте. Он нащупал ладонью руку Оби-Вана, которой тот опирался о холодный пол террасы, и накрыл её. Тот сразу почувствовал тепло, исходящее от ученика. Ему ничего не оставалось. Он протянул последние строки — и так высоко, чисто, искренне, с таким глубоким чувством, что Энакин прикрыл глаза от наслаждения. Внезапно мир чудесным светом озарился И стал кружиться удивительно изящно… Внезапно жизнь моя наполнилась тем смыслом, Что ты несёшь. И я… Стал счастлив. Энакин застыл в упоении. Да, такое чистое пение он слышал лишь в далёком детстве. Он даже и не помнил, когда Оби-Ван перестал петь ему по ночам. Но он безумно жалел об этом, и услышать этот тянущийся высокий голос было для него подарком. — Спасибо, — тяжело вздохнул он. Они просидели до рассвета. Видели, как горы тянутся к светлым небесам. Как понемногу из домов в поселении высыпают люди. Слышали голоса просыпающихся людей. И, незаметно для самого себя, всё это время Энакин накрывал своей ладонью ладонь учителя. — Где вы научились так хорошо петь? — Не знаю, — Оби-Ван пожал плечами. — Наверное, в прошлой жизни. И на его губах заиграла слабая улыбка.