Перемена людей и мест Не поможет. Напрасно бьешься. Память — самый тяжелый крест… Под кладбищенским разогнешься. Анатолий Штейгер.
Слабая боль. Противная. Пульсирующая. Кровь стучит в висках так громко, что на минуту ему показалось, что он очнулся именно из-за этого закладывающего уши стука. Веки такие тяжёлые, что он даже не может заставить себя их приподнять. Виски противно пульсируют, во рту чувствуется какой-то неприятный привкус. Головокружение. Тошнота. Его грубо прихватили за локти и медленно тащили по длинному светлому коридору, в конце которого его, как и обычно, ждали стеклянные двери. Они соскальзывают в сторону так легко, медленно, лениво, как будто нехотя. Плитка в коридоре очень холодная, он так замерз, что почти не чувствует ног, потому что эти ублюдки не позаботились о том, чтобы вернуть ему обувь. «Моя голова…», — М-21 кашлянул, почувствовав, как на губу упало несколько теплых капелек крови. Яркая красная точка на слишком «яркой» белой плитке. Снова сдавленный кашель. Слабая попытка вырваться и попробовать подняться на ноги. Сильная головная боль. Боль в лёгких. Чувство, будто воздух стал густым и вязким как патока, за каждый вздох приходиться бороться. Судорожно глотать. Кашлять кровью. Вдыхать снова и снова выдыхать, чувствуя, как ноет и болит грудь, и как в ней бешено скачет как будто живущее отдельной жизнью сердце. — Ничего, это нормально, — произнес один из учёных и, глянув в длинную перечень записей, заметил, — Доктор Кромбрелл уже получил отчёты, касательно выживших образцов? — Да, — кивнул второй, коротко приказав не особо любезничающим охранникам, — Поосторожнее с этим. Босс не обрадуется, если он откинет коньки преждевременно. Вы подготовили документы? — Досье и «легенды» не будет, — М-21 слышал их слова как сквозь плотную пелену ваты, а от этого жесткого и категоричного «не будет» внутри все сковало холодом. «Не будет». Это значит что… — Проект официально закрыт. «Ну вот… — мужчина криво ухмыльнулся. — Вот и всё, отжили своё… это конец» Первой мыслью было попробовать встать и вырваться. И бежать. Бежать, бежать без оглядки. Бежать, пока не упадет, не сломает ноги или пока его, наконец, не догонит пуля. «Ха… хах… — он ухмыльнулся, оставив попытки подняться на ноги. — Без него я не побегу» — последняя стеклянная дверь неторопливо скользнула в сторону, отчего мужчина не сдержал облегченного вздоха. «Вернулся. Ну, ещё бы… — М-21 невольно улыбнулся. — Я же сказал что ни за что не сдохну раньше тебя».***
М-21 очнулся уже на холодном полу, пропустив тот момент, когда охранники грубо швырнули его в камеру как мешок с картошкой. Лоб противно пульсировал. Кажется, помимо прочих «радостей» он ещё и набил шишку. Голове тепло. И мягко. Телу все ещё холодно, хотя ему действительно становится легче, лежа на тёплых коленях. Виски пульсируют уже не так сильно. Правда немного смешно от того, что кто-то там свято его уверял, что терпеть не может все эти «сопли». — Ты же ненавидишь сюсюкаться, — хмыкнул мужчина, не открывая глаз и так зная, что сейчас М-24 привычно нахмурится и раздражённо буркнет: — Заткнись и лежи. Мозгляк в халате сказал, что тебе сейчас вредно трепаться, — он тяжёло вздохнул и потёр тоже все ещё болящие глаза. — На сегодня, похоже, всё. Можно расслабиться. По крайней мере, до завтра. — Понятно, — кивнул М-21, лениво приоткрыв глаза, — М-24. Неужели я настолько хреново выгляжу, что у тебя глаза на мок… — Смеешься? — усмехнулся здоровяк и небрежно махнул рукой, — Ты, засранец, ещё меня переживешь. Я из-за проекта переживаю. Если эти чертовы ублюдки прикроют лавочку… тяжко нам придётся, — он вздохнул, но почему-то не погнал М-21 куда подальше с вполне типичным для него «Вот разлегся тут, понимаешь», а только как-то заметно погрустнел и сильно хрустнул костями в плотно сжатом кулаке. Вены противно вздулись. Злится. Причём сильно. М-21 проследил за направлением его взгляда и легко коснулся рукой плотно сжатого подрагивающего от плохо сдерживаемого бешенства кулака, как всегда спокойно заметив: — Придётся потерпеть, — он снова прикрыл глаза. — Скоро всё закончится. На какое-то время они замолчали. М-21 мирно сопел, пытаясь привести разрозненные после очередной пытки мысли в относительный порядок. М-24 просто сидел и отдыхал, изредка бросая на крутящуюся под потолком камеру взгляды, полные ненависти и плохо сдерживаемой злобы. Ему очень хотелось подскочить и сорвать это надоедливое «неусыпное» око, чтобы хоть немного расслабиться. Это неприятное ощущение… из-за этой камеры чувство, будто «они» всегда здесь. Всегда смотрят за ними. Наблюдают. Смотрят на то, как крыски мечутся в стеклянной клетке и смеются над их приглушёнными писками в момент, когда их хвосты в очередной раз придавливает тяжёлый пресс. «Сволочи — М-24 хрустнул костяшками, глядя на слепой вращающийся глазок камеры. — Ненавижу». «А так… действительно… тепло, — М-21 чуть повернул голову, устраиваясь поудобней и улыбнулся: — Как же, проект его заботит. Так я и поверил… ведь ты сентиментален, М-24. Ну, по крайней мере, рядом со мной точно», — мужчина плотно зажмурился, пытаясь избавиться от этой противной пульсирующей боли. Так-то всё правильно.Сантименты важны. Здесь. Сейчас. Потому что «завтра» может не быть. А «потом» никогда не наступит…
Рёбра болят. Всё тело как не родное. Такое чувство, будто его засунули в мясорубку и прокрутили без всякой жалости, каким-то чудом не сломав кости. Ему плохо, очень плохо… М-21 видит это по его глазам. Мужчина тяжёло вздохнул и чуть качнул головой у него на коленях, решив в этот раз побыть честным: — Ещё один такой «тестик», и я не выдержу… сдохну… М-24 опустил глаза и тихо произнес: — Мы должны держаться. Если не ради себя… — он чуть помедлил и стиснул зубы, — … то ради них. — Да… — медленно ответил М-21, повторив как молитву, — ради них… …тех, кто не смог выбраться из стеклянного гроба.***
Несколько лет спустя. Наши дни.
Противный писк будильника, едва слышное колыхание шторок на слабом ветру. В комнате прохладно и свежо, потому что прошлой ночью прошёл дождь, и он забыл прикрыть окно. М-21 лежал ещё пару минут, слушая, как противно пищит будильник, после чего сел и лениво шлёпнул надоедливую «пищалку», на ходу потирая глаза. Солнечные лучи. Они нерешительно проникали сквозь неплотно прикрытые занавески в комнату, которую он, про себя, даже уже начал называть «своей». «Опять эти сны… — он поморщился. — Как же мне это уже надоело…» Пару минут он сидел молча, после чего тяжело вздохнул и поднялся на ноги, в очередной раз мысленно пообещав: «Я найду наши имена… я же говорил, М-24… я говорил, я сделаю, я обещаю». Мужчина тихонько хмыкнул, прикрыв рукой глаза… «Я всё-таки пережил тебя, М-24. Прости меня… прости… Чёрт!», — М-21 с силой сжал руку в кулак, резким ударом проверив несчастную тумбочку на прочность. Она протестующе заскрипела, внутри что-то подозрительно треснуло, но ему было на это плевать, потому что все ещё казалось, что он видит это лицо. «Я должен был вернуться за ним! Должен!». Видимо, «возмущение» покрывшейся трещинами тумбочки услышали в коридоре, потому что в комнату просунулась любопытная развесёлая физиономия Тао: — Доброе утро, Эмыч! Вставай, давай, босс за ещё одно опоздание уши надерет! Кстати, — он хихикнул, оценив обновку, купленную на первую зарплату. — Милые плавки! — парень резко захлопнул дверь, когда в него полетела тяжёлая артиллерия в виде подушки: — Да пошёл ты, Тао, у самого не лучше! — он немного опешил, когда снова увидел эти лица. Сглотнул. Непонимающе моргнул, пробормотав в пустоту: — Они… смеются. Лица. Много лиц. Их голоса, их лица, их улыбки. Он смеются. Улыбаются ему как с живой картины. Ему, единственному кто выжил. «П-почему? Почему вы смеетесь? Разве вы не злитесь на меня за то, что я до сих пор не нашёл ваши имена?». — Эмыч, что ты там бормочешь? — Тао ти-и-ихонечко так заглянул, чтобы убедиться, что в него опять не запустят уже даже не подушкой, а чем-нибудь потяжелее. — Пойдем, Сейра уже завтрак накрыла. Вкуснотища! Рамен вообще пальчики оближешь! «Почему ты смеешься, М-24?..» — Иду. Он улыбнулся. Странная какая-то улыбка. И вроде бы мягкая… и радостная… но вместе с тем она отдаёт какой-то почти ощутимой горечью. Она есть, да… но радости… её всё-таки больше. «Кажется… я понимаю. Потому что я выжил, да? Да» — его улыбка стала шире. Он выжил. Правда… так горько, что они сейчас не могут улыбнуться вместе с ним и порадоваться жизни. — «Мне кажется что они не ушли, а все ещё здесь…» — он коснулся рукой груди, как никогда понимая эту странную фразу… «Близкие люди не умирают. Они живут в наших мыслях, нашей душе, нашей памяти. И они радуются за нас… навсегда оставляя частичку себя в нашем сердце».