This one's for the lonely The ones that seek and find Only to be let down Time after time*
Лагерта носит дитя. Рагнар понимает это по тому, как бережно она обходится сама с собой, по смягчившимся чертам лица. Он запомнил это с тех времён, как Лагерта вынашивала его дитя – их детей. Острая, так долго прятанная боль проворачивается в груди при мысли, как много всего невысказанного и затаённого осталось между ними. Лагерта носит дитя. Она наблюдает за тем, как проходит подготовка к рейду в Париж, и поворачивается к нему. В ответ на его взгляд она вопросительно изгибает бровь. Внезапно Рагнара сражает чёткое воспоминание: она вся в красном, лучится счастьем и говорит ему, что вновь беременна. Счастье, которое он тогда испытывал, сейчас только гнетёт его, и Рагнару уже не хочется ничего спрашивать у Лагерты. Он позволяет себе посмотреть на холмик её живота, прежде чем отвернуться. Не теряйте время, оглядываясь назад, говорит он своим сыновьям, когда снаряжаются корабли. Не идите этим путём.***
Их настигает шторм. Ужас поселился у Рагнара в груди с самого отплытия из Каттегата, и ревущие волны только дополняют этот страх. Рядом возникают ещё два корабля – Лагерты и Харальда – и его люди кричат в знак облегчения и куда тише – возносят хвалы богам. Но даже когда они выходят на берег, чтобы дождаться прибытия остального флота, дурное предчувствие кольцами свивается у него в животе.***
– Сигнальные костры, – замечает Харальд, когда цепь огня быстро пробегает среди пышной зелени холмов. – О нашем прибытии скоро узнают в Париже, – говорит Рагнар, быстро взглянув на своих людей. - Вперёд, брат. – Харальд взмахивает рукой, и вместе с Хальфданом они исчезают. Брат. Слово больно полоснуло Рагнара по нутру, оно заставляет вспомнить те, другие слова, сказанные Провидцем, о медведе и принцессе, которые, должно быть, уже его ждут. Слова Ролло, произнесённые над его, Рагнара, гробом преследуют его, насмехаются над его слепой верой в верность брата в день, когда тот плечом к плечу с королём Хориком выступил против ярла Борга – когда Рагнар был вынужден поднять топор на родную плоть и кровь. Не нужно тратить время, гадая, что ждёт его в Париже. Поэтому вскоре он снова – как и всегда – мыслями возвращается к Лагерте. Лагерта носит дитя. И если в тот момент, когда он впервые это понял, в этом можно было усомниться, то сейчас нет никакой возможности это отрицать, – за неё говорит ладонь, осторожно накрывающая живот. Лагерта никогда не была свирепее, чем в защите своих детей, и вопрос, почему она была здесь, участвовала в битве, оставался без ответа. Тогда, когда Лагерта явилась, чтобы помочь ему вернуть утраченные земли, - тогда Рагнар не посмел бы задать ей такой вопрос. Те доверие и искренность, что были между ними, Рагнар разрушил собственными руками, притворившись мёртвым и выслушав исповедь Лагерты. Тогда он позволил старым чувствам к ней вернуться. Он услышал, что она хотела бы снова быть с ним – если и не в этой жизни, то пусть в Вальгалле, – и знание это утешало, когда он просыпался ночью, вновь увидев во сне её. Лагерта носит дитя. Рагнар размышляет, знала ли она об этом, когда убивала Калфа, чтобы вернуть свои права на земли, ранило ли её саму это – убийство человека, которому она настолько не доверяла, что убила его, хотя уже носила его ребёнка в своей утробе.***
Она затачивает лезвие топора, когда Рагнар находит её. Он вспоминает ту простую истину, что раскрыл много лет назад: беременность красит его жену больше любых нарядов. И именно эта последняя мысль подталкивает его к ней. Кивком головы Лагерта показывает, что слушает его, но занятия своего не прекращает. Он садится на траву возле неё. – Объясни мне, почему ты сражаешься, – просит он, и её рука замирает в полудвижении, – вместо того, чтобы поберечь ребёнка. Она пристально на него смотрит, и удивление на мгновение мелькает в её глазах, прежде чем она возвращается к своему занятию. Он вдруг понимает, что неосознанно подвинулся ближе к ней, что внимательно следит за её лицом, за каждым движением, когда у него вырываются следующие слова (чтобы утешить её или чтобы удовлетворить собственное любопытство, он не знает наверняка). – Ты никогда не говорила со мной о смерти Калфа. Должно быть, это разбило тебе сердце. Лагерта многозначительно смотрит на него, и Рагнар понимает, что она не видит никакой причины лезть к ней в душу, особенно после её признаний над его не-мёртвым телом. Он чувствует, что крадёт у неё ещё одно признание – разве не достаточно уже он украл? – но он возьмёт каждое её слово и не даст ничего взамен. – Никак не могу взять в толк, почему ты рискуешь жизнью ребёнка, сражаясь. Вот оно: причина это непростительного желания выведать у неё, почему она сражается, обретают форму воспоминания о потере их нерождённого сына, и горе наваливается на Рагнара с новой силой. Боги будто прокляли его, и теперь, в настоящем, он чувствует застарелую боль едва ли не сильнее. Один, отец, помоги мне. Но нет обратной дороги из её глаз, полных призрачных всполохов, и их влажный блеск говорит ему больше, чем слова. – Кто ты мне? Я больше не твоя жена. Она резко возвращается к своему занятию, и он понимает, что разговор окончен. Рагнар сидит рядом с ней ещё немного, и к нему приходит ещё одно осознание. Он шутил об этом перед своими сыновьями всего пару недель назад: из него определённо плохой, плохой муж.***
– Нет никаких следов лагеря Ролло, – замечает Бьёрн, и Рагнар, не удержавшись, фыркает. – Нет, – говорит он, когда Бьёрн поворачивается к нему. – Тебя это удивляет? Слова будто лезвие вспарывают рану, не успевшую затянуться после разговора с Лагертой, и он торопится найти Иду, зная, что только её лекарства смогут заполнить ноющую пустоту. Он садится, и травы Иду быстро уносят его. Земли перед ним меняют свои очертания, чаша в руках до краёв наполняется красной жидкостью, знакомый белый конь – как он любил Хвитингура! – галопом несётся к нему. Рагнар жадно вглядывается в пейзаж, предвкушая. Он уже и не позволяет себе надежды. Но вот они – ферма и дом, что он так любил. И люди, самые дорогие люди: Лагерта, обнимающая его милую Гиду, чья жизнь так рано оборвалась. Ательстан, единственный, кто понимал его до конца, которому он доверял с полной уверенностью и которого любил до глубины сердца. Бьёрн, юный Бьёрн, он смотрит на отца надеясь, что тот вернётся, что Рагнар уходит в рейд, чтобы вернуться, и в следующий раз взять сына с собой. Его руки – руки фермера – алчут коснуться всего этого, пропустить между пальцами шёлковые волосы Гиды, сжать руки Ательстана, крепко обнять Бьёрна, нежно коснуться этими руками лица Лагерты, пока она шепчет его имя. Лагерта была самой красивой его галлюцинацией. Она шла ему навстречу, глаза её светились любовью, словно их двоих связывала какая-то великая тайна. Жестом она манила его домой. Возвращайся домой, – и жадные волны спадают с него, сознание проясняется, облако дурмана рассеивается, и Рагнар трясёт головой, чтобы окончательно развеять морок. Это всё только видение, говорит он сам себе, просто видение, но дрожащие пальцы и колотящееся сердце не дают себя обмануть. Рагнар знает, что не устоит перед таким искушением. Он оборачивается.