Белый шиповник

Твик боится множества вещей: монстров под кроватью и третьей мировой войны, кальсонных гномов и глобального потепления, клоунов и того, что солнце взорвётся через 10 миллиардов лет, собственных родителей… список бесконечен. Но больше всего он боится влюбиться. Он может часами расписывать все ужасы любви, всё, что может пойти не так в отношениях, всё, что может тебя убить. Согласно Твику лучшее, что может сделать человек в своей жизни — это не жениться и не заводить детей, чтобы не портить им жизнь своим хреновым воспитанием. «Вот посмотри на меня», — говорит Твик Крейгу, — «я же пиздец, вот зачем меня родители вообще завели, лучше бы меня не было!» С этим утверждением Крейг категорически не согласен: по его мнению, Твик потрясающий, самый лучший человек в этом дурацком городе, но вслух этого естественно не говорит. Это было бы слишком по-гейски, так что он лишь бормочет: «Ладно тебе, не всё так плохо». Но после того как Твик услышал про цветочный грипп, или же, как называли его азиатские студенты, притащившие его с собой, ханахаки, он потерял все остатки покоя. Он начал мыть руки почти ежечасно, носить повязку на лице и перчатки — лишь бы не подцепить эту дрянь. Крейг же всегда хорошо игнорировавший окружающую действительность и добившийся в этом деле немалых высот, — иначе в Южном парке нельзя, пожал плечами, показал мирозданию средний палец и забил, решив, что рано или поздно это пройдёт. Первым заболел Картман. Это было стремительно. Казалось вот ещё недавно он орал на Кайла, обвинял его в жидовском заговоре, в том, что это коварные евреи виноваты в том, что цвет американской нации погибает от неразделённой любви. А потом, внезапно, его увезли на скорой после того, как он грохнулся в обморок. Крейг помнит, как тот выглядел, прежде чем его увозили. Под одеждой не тело — скопище листьев, ветвей и стеблей. И огненно-красные рыжие лилии, прорвавшиеся наружу. Когда он вернулся в школу, несколько похудевший, но всё ещё мудак, то почти ничего не изменилось. Только вот Картман понятия не имел, кто такой Кайл Брофловски. С тех пор он ложился в больницу ещё несколько раз. Бедная мамаша жирдяя должно быть раздолбала себе все дыры. Но долгое время Крейг свято был уверен, что эта болезнь обойдёт его стороной. Для того, чтобы перечислить то на что ему не насрать хватило бы пальцев на одной руке: морские свинки, космос, кино, друзья и Твик. Твик всегда считался отдельно, потому что Такер относился к нему немного по-особенному, предпочитая проводить с ним как можно больше времени, наедине, занимаясь чем угодно, лишь бы вместе. Без других людей он был чуть более спокойным, расслабленным, и Крейг даже гордился, что он оказывает на него такое влияние. Твик и стал его погибелью. Его веснушки. Его волосы цвета соломы, на ощупь мягче шёлка, хоть и торчат во все стороны. Его улыбка — нежная-нежная, ярче миллиона звёзд. И пусть он нервничал и пил слишком много кофе, рядом с ним Крейг чувствовал себя по-настоящему счастливым. Пока внутри не начали расти белые цветы с колючими стеблями. Сначала он решил, что ему показалось. Или что он просто простыл. Лёгкая тяжесть в груди, мокрый, громкий кашель. А потом появились они. Заляпанные кровью, белые лепестки шиповника, царапавшего его изнутри целый месяц. И именно в этот момент Крейг осознаёт, что ему настал полный и бесповоротный пиздец. Хотя это даже иронично. Ведь это Твик не прикасался к цветам, это Твик никогда не снимал перчаток в общественных местах, это Твик, когда им было лет 13, узнал про «цветочную болезнь» испугался до смерти и заорал, что никогда-никогда-никогда никого не полюбит. А бояться выходит, следовало Такеру, ведь шансов у него нет и не будет. Для Твика любовь это слишком большой стресс. Он прячет свою болезнь. В начале ему сложно, он избегает друзей, старается как можно меньше выходить из дому. Но ему легче, чем Картману, наверное, дело в том, что Твик его не ненавидит. Так что Крейг привыкает к этому странному сладко-горькому ощущению в груди. Он привыкает к этим дурным, счастливым снам, которые никогда не станут реальностью. Привыкает к вкусу таблеток, подавляющих рост растений, убивающих его изнутри. Он всё ещё надеется, что его отпустит, когда понимает, что уже слишком поздно. Ему сложно дышать, голова кружится, всё тело ноет и кажется чужим. И самое страшное, что он чувствует облегчение, что всё наконец-то закончится, и никто никогда не узнаёт, кого он так сильно любил. Поэтому покупает обезболивающие у МакКормика и курит сигареты в огромных количествах в надежде хоть как-то приблизить долгожданный конец. Но это ведь чёртов Южный Парк. Здесь никогда и ничего не идёт по плану. И как-то раз во время разгорячённого спора с Твиком о том, что Крейг в последнее время отдалился, не проводит время со своими друзьями, и вообще какой-то странный и: «Пожалуйста, скажи мне, что с тобой, я так больше не могу! Я хочу тебе помочь!» Такер грохается в обморок. Как девчонка из паршивых любовных романов. Или как смертельно больной. Когда он очнулся, с гудящей головой, лежащей на коленях своего лучшего друга, то первым инстинктом было прокашляться. Что он не подумав и сделал, согнувшись пополам. А потом, услышав громкий вскрик, захотел провалиться глубоко под землю. Надо же было так глупо спалиться. — Крейг, — цепляясь себе в волосы, шепчет Твик, в глазах звериный ужас, — что ты творишь, мать твою?! На полу снова белые лепестки измазанные красным. У него под кожей шипы, толстые стебли рвутся наружу и скоро, разорвут тонкую оболочку. Не такой уж и плохой конец всему. — Умираю от любви, как видишь, — монотонно произносит он. Твик его не поймёт, он и сам себя слабо понимает, но он не вынесет необходимости скальпелем вырезать из жизни того без кого эта самая жизнь не имеет смысла. И рассказать не может, всё равно не поможет, только шарахаться начнёт. — Зачем? Можно же вырезать? Крейг мотает головой. — Ни за что. — Он отказывается его забывать. Отказывается жить без памяти о Твике, который, несмотря на всё, лучшее, что с ним происходило. — АРГХ! Это не стоит того, чтобы умирать! — Он хватает его за плечи голыми руками, будто бы хочет встряхнуть, привести в чувство и это так странно, Твик ведь ниже. Естественно у него ничего не выходит. — Ты стоишь того, чтобы умереть — говорит Крейг, так будто это факт, набор цифр, неоспоримая истина. Он не хотел, правда, но чем больше цветов, тем сильнее становятся чувства, тем сложнее с ними бороться. И будь что будет, может он сейчас сбежит, не оглядываясь, подальше от Крейга с его цветочным безумием, от его невыносимой, убивающей его изнутри любви. Но вместо этого Твик лишь замолкает, затем смотрим ему в глаза. Взгляд серьёзный и необычайно, аномально спокойный для Твика. — Ты идиота кусок, Крейг — сообщает он через вечность, и сердце Крейга обрывается и всё лучше, чем это, чем это презрение, непонимание. И ему хочется умереть прямо сейчас, потому что тогда Твик хотя бы будет рядом, возможно последний раз, — дол-ба-ёб. Можно я тебя поцелую? — Ч-что? — Крейг Такер не заикается. Крейг Такер не краснеет. Крейг Такер должно быть спит, и это единственное рациональное объяснение. Потом он конечно с горечью понимает, Твик ведь хороший актёр, для него изобразить влюблённость пара пустяков, — слушай, не надо так, ты же против. — Сердцу не прикажешь, — говорит Твик, и глаза его голубые-голубые выглядят такими честными, что Крейг почти ему верит, — я люблю тебя, идиот. Не любил бы уже убежал отсюда с воплями про «слишком большой стресс». — Ты же не болен, — он буквально-таки чувствует, как ему с каждой секундой становится легче дышать. Это странно. Он уже почти забыл это ощущение. — Конечно, не болен, я же не дебил, — огрызается Твик, — вечно, вы все, ах, ты слишком волнуешься, Твик, ах ну, что ты так переживаешь, а потом выясняется, что я был прав и Кайл взорвал Канаду! Меры предосторожности для слабаков, да, Такер? — Он обиженно складывает руки на груди, и блять, почему это так мило? — Я не думал, что заболею, а потом… — он понимает, что не может сказать это вслух: «Я решил умереть, потому что забыть тебя это хуже смерти», — и давно ты… в меня… Чувства, чтоб вас, почему о вас так сложно говорить вслух? Хотя может, он просто хочет, чтобы Твик, сказал это ещё раз. — Я не знаю. Оно вообще само как-то, — Твик шмыгает носом, и Крейгу хочется прижать его к себе покрепче, чтобы не нервничал, — и я вообще не хотел тебе говорить, думал всё пройдёт рано или поздно, а так хоть дружить будем, а потом ты начал отдаляться иянезналчтоделать и… Крейг всё же именно это и делает, прижимает его к себе в попытке хоть как-то успокоить, уткнувшись лицом в волосы, в которые навеки впитался запах кофе: — Тише, тише, всё будет хорошо, — он уже сам в это почти верит, — ты по-прежнему боишься отношений, да? Потому что ничего, если они не будут встречаться. Не будут держаться за руки, не будут сидеть на скамейке у пруда Старка, не будут целоваться, пока не закончится их кислород, не будут просыпаться вместе по утрам, не будут ночами… — Боюсь, — после недолгого молчания шепчет Твик — я всего боюсь. Но ради тебя я готов попробовать. Даже если у нас ничего не выйдет. Только ты мне пообещай кое-что, Крейг. В данный момент Крейг готов пообещать Твику луну с неба, полцарства в придачу и бросить курить и ему тоже, наверное, было бы страшно, если бы на душе не было так легко. — Не умирай больше, пожалуйста. Я этого ещё раз не переживу. Крейг берёт Твика за руку и подносит к губам, целует костяшки тонких пальцев, часть которых покрыта разноцветными пластырями. — Как пожелаешь, милый. Где-то внутри Крейга Такера от взаимной любви медленно умирают белые цветы.