Мы были

             Моя выживаемость всегда зависела от моего желания. А возможность для этого я имел очень часто.       Сейчас, вспоминая все прошедшие годы – нереально быстро пролетевшие, одинокие, больные, невозвратные, тяжелые – хочется лишь закрыть глаза и быть. Не жить, а просто быть, тем, кем я мог бы быть, если бы однажды не сказал «Да, мой Лорд». Трудно думать о жизни, когда ничего и никогда я не смел делать лишь для себя.       Вначале – для матери. Она просила: «Северус, сынок, потерпи, вот пойдешь в Хогвартс и отец смягчится, а пока – нужно потерпеть». Тогда слово «потерпеть» означало «не попадаться на глаза», «не злить» и порой «не разговаривать». Хорошо, я научился с этим бороться, когда стал более-менее разумным. Это приводило меня в библиотеку, большей частью. Иногда – на холм недалеко от дома, где стояло большое, одинокое и неказистое, как я в свои шесть лет, дерево. Там же я научился таким вещам, о которых в доме запрещалось говорить – магии. Еще через пару лет по соседству поселились Эвансы – и, казалось, моя жизнь стала не столь однообразной, как раньше. Я не стремился домой, появляясь только на ночь.       Отец… я и сейчас с трудом произношу это слово… почти не обращал на меня внимания – пару раз в неделю мне все же доставалось по полной программе, когда он видел мою мрачную бледную физиономию, и, кривя в презрении губы, в пьяном полубреду наотмашь ударял меня. Должен признать, это потом ему редко удавалось. Раньше, конечно, чаще. Но я стал ловок со временем, хотя мой рост всегда был выше моих сверстников. Но я никогда не пытался пригнуться перед отцовским взглядом. Быть может, именно этот факт так и бесил его. Чем больше он издевался надо мной, тем выше я поднимал голову, тем прямее я старался ходить. Я и с этим научился бороться.       Насчет Эвансов… Эта рыжая девчонка – Лили – заставляла меня смеяться. Это жизнерадостное солнечное существо невозможно было забыть… Я не знаю, был ли я влюблен в нее. Наверное, всем трудно в восемь-десять лет осмыслить понятие дружбы, узнать, что такое влюбленность.       А потом… Потом был Хогвартс. И я был разочарован им, главным образом потому, что зеленый взгляд Лили был чаще направлен в сторону этой самоуверенной эгоистичной выскочки – Джеймса Поттера.       «Привет! Я Джеймс»…       «А я Лили»…       «Привет! Я Джеймс»… «Я Джеймс»… «А я Лили»… «Я Джеймс»… «А я Лили»…       Этот момент долго снился мне в моих кошмарах…       Мы в первый год редко разговаривали с Эванс в школе, хотя, должен признать, ее настойчивость меня всякий раз удивляла. Обычно она пыталась сделать это в библиотеке (я вновь учился быть одиноким). И я успешно избегал ее где-либо еще.       «Сев, ты уже сделал зелья?»       Молчание.       «А что ты думаешь про уроки профессора Биннса?»       Молчание. Легкое передергивание плечами: разве ты не видишь, девчонка, на мне клеймо – зелено-серебристый герб на мантии – и я сам его выбрал?       «А я вот считаю…» и далее непринужденный длинный монолог нейтрально-положительных отзывов о нашем уважаемом (я не удержался и фыркнул) профессоре Биннсе. Она была паинькой – ни одного негативного отзыва. Во всех искала и видела только хорошее. Даже во мне, явном одиночке из всех одиночек в Слизерине. Она могла говорить часами, пока я, захлопнув прочтенный том, не ставил его на место, и, с трудом подавив желание кивнуть, не уходил в свою слизеринскую гостиную.       Но она не сдавалась, и спустя некоторое время я с увлечением ждал ее очередного длинного монолога.       Потом, иногда – чаще, чем мне бы хотелось – ей удавалось разговорить меня. И я смеялся над ее непосредственностью, а когда смех проходил, разглядывал ее широкую улыбку. Просто сидел и смотрел. И она смотрела на меня.       Это был наш секрет – секция маггловских изобретений, и тайное место встречи. Но мы никогда не договаривались заранее – я искренне считал, что Эванс делает большую ошибку, ища со мной встреч, хотя они и выглядели случайными.       «Сев, ты не подашь мне вон ту книгу сверху?»       Я молча, только слегка изогнув бровь, доставал «Телефоны. Замена каминной сети?».       «Спасибо. Хорошо, что ты попался сегодня мне. Ты такой высокий»       И я прикусывал язык, останавливая свой резкий ответ, что манящими чарами она владеет лучше всех на параллели.       Летом, когда нам приходилось уезжать из школы, я вновь становился «Севом», а она «Лили», не «Эванс». Не то чтобы она не злилась на меня, но когда тайфун «Лили» проходил, мы вновь делали вид, что дружим. Мало говорим о школе. Много о мечтах, ее главным образом – дом, семья. Рождество и омела. «Ромео и Джульетта» и Восстание великанов 1678 года. Эхинацея и лечебные зелья. Маггловское кино и «Чарующие ведьмы». Перья и шариковые ручки. Гоблины и королева Елизавета.       Первые четыре курса были самыми беззаботными – я чувствовал себя причастным к чьей-то жизни, хотя и отгонял эту мысль от себя. Я не мог спросить Эванс, чувствует ли она тоже самое, но все же что-то заставляло ее приходить, пусть тайно, на протяжении четырех лет в самую непопулярную секцию библиотеки.       На пятом курсе все изменилось. Маленького одинокого слизеринца заметили, одновременно, и однокашники, и гриффиндорцы, с той лишь разницей, что первые уже яростно служили Темному Лорду (спасибо их предкам, которые учились с Темным лордом), а вторые – Джеймсу Поттеру. Я мог дать отпор слизеринцам – уже в то время я с легкостью варил зелья, которые, вероятно, были запрещены в некоторых кругах. Слизеринцы были аристократами большей частью, и совсем не обнищавшими. Я занялся торговлей. «Чужой среди своих», нищий слизеринец, как бы это парадоксально не звучало. Шляпа пыталась предложить мне Рейвенкло – но я сделал свой выбор. Моя мать училась в Слизерине. Я – то, что я есть…       Мне всегда нужны были новые ингредиенты, новые книги (да здравствует подпольная коммерция Хогвартса!). Да и мантии быстро становились маленькими, а ботинки – стертыми, не то чтобы я на них много тратился… Неудивительно, когда слух о моих невероятных успехах в зельях дошел до Темного Лорда, тогда молодого, красивого и невероятно харизматичного, и я сам пожелал служить ему. Метку, конечно, просто так не дают, ее еще заслужить надо. Поэтому в этот год я нашел еще одно себе увлечение – темной магией. Авось, пригодится. Эванс не одобряла, но все равно не пыталась отобрать у меня запретные книги:       - Ты ведь все равно будешь хорошим, да, Сев?       В её глазах, чистейших изумрудах, в этот момент появлялось беспокойство – но никакой неуверенности во мне: я буду хорошим. Всё равно.       А я лишь старался сохранить ровное дыхание и успокоить свой ритм сердца – так нелеп был этот вопрос. Так нелеп и наивен, что даже я не готов был вылить на девчонку ушат холодной воды и привести ее мысли в соответствии с ее возрастом. Пятнадцать лет. Нам было уже по пятнадцать, а она все еще оставалась сущим ребенком. Я не прорицатель, но уже тогда я не ждал ничего хорошего от своей судьбы – и оказался прав, как ни крути… Но в тот момент я готов был собственноручно заавадить себя, лишь бы никогда не сказать ей жестоких слов об ее инфантильности, лишь бы вновь и вновь видеть в этих зеленых глазах причастность к моей судьбе.       Тогда же Поттер и иже с ним стали тщательней следить за Эванс, с которой мы «не дружим» в Хогвартсе. Ох, неужели Поттер наконец-то осознал свою ориентацию? Это на пятом курсе-то?       Мы с Эванс… нет, я – сам по себе, а Эванс отчего-то вновь – рядом, готовились к полугодовым экзаменам, как обычно в библиотеке, когда произошла серьезная стычка (Поттер приревновал) между мной и гриффиндорцами. Лили ругалась – на меня, на Поттера, на Блэка. Глаза в гневе сверкали зелеными искрами – я был влюблен в эти глаза, потому что свою ориентацию я осознал уже давно, не то чтобы пытался как-то подтвердить ее фактами... Они «всего лишь» обозвали меня «нюниусом», а я разрезал их словами, гораздо более обидными, хотя, подозреваю, они долго искали значение слова «имбецил», потому что после того дня они постоянно крутились в библиотеке – искали толковый маггловский словарь, вероятно. До потасовки так и не дошло – мадам Пинс резко прекратила стычку, вышвырнув всех к директору на ковер.       Лили к старику шла довольно-таки обособленно, за ней, приноравливаясь к ее легкой походке, шагал Поттер, Блэк, злобно оглядывающийся на меня, Люпин, немного понурив голову, и Петтигрю – он семенил, как-то трусливо оглядывая все вокруг.       Тогда я был в кабинете директора первый раз, и старик не отличался дружелюбием ко мне. Раз слизеринец, значит темный.       Словесная перепалка продолжилась и перед голубыми очами директора, когда на его «Северус, вы не о чем не хотите рассказать мне?» я лишь равнодушно (словно не я внутренне кипел, как котел с кислотой) пожал плечами и недоуменно сказал:       - Понятия не имею о чем вы, господин директор.       Поттер, болван этакий, не сдержался и произнес «Мелкий засранец» - тихо, но недостаточно, чтобы я не сумел услышать. Вот только присутствие директора, не стало препятствием. И, стряхнув несуществующую пылинку со своей выцветшей робы, я мгновенно ответил, не понижая голоса:       - А я – Северус Снейп. Наконец-то мы познакомились, так сказать, официально, мелкий засранец.       Ох, какой шум подняла эта шелудивая псина Блэк (Поттер сдержался), – просто невероятно. Все грозился отомстить мне за друга при первой возможности – глупец, хотя бы подождал, пока мы останемся один на один. Что с него взять – гриффиндорец.Так, или иначе, Дамблдор строго посмотрел именно на меня:       - Северус, зачем вы назвали так Джеймса – при всех?       Люпин в это время резко поднял свою голову, приоткрыл рот, потом, вспыхнув, закрыл его. Ага, слышал, значит, что это вовсе не я начал. Трус.       - Простите, господин директор, я не знал, что Джеймс, - я выплюнул его имя, -скрывает это.       Ну, я был отправлен на отработку с Филчем за мою игру слов позже, вот только это никак не помешало мне наблюдать за ярко-красными от злости Мародерами.       Лили обиделась и не разговаривала со мной и – что удивительно – с Поттером и Блэком тоже,до пасхальных каникул. Это избавило меня от неприятности общаться с директором, так как теперь стычки происходили один на один… точнее я один – и четверо гриффиндорцев с одними мозгами на всех, и, кажется, большая часть приходилась на Люпина. Да уж – судьба несправедлива.       Как бы я не отгонял от себя мысли об Эванс, но я не мог полностью избавиться от ощущения всепоглощающего одиночества, охватившего меня в эти два или три месяца. Я не мог найти причины этого состояния, и стал учиться еще старательнее, пытаясь заполнить образовавшуюся пустоту. Это, конечно же, не прошло незамеченным со стороны преподавателей и некоторых заинтересованных слизеринцев. Я стал первым учеником по полученным баллам.       Скучал ли я по мелодичному голосу Эванс, который на протяжении предшествующих лет постоянно сопровождал меня в библиотеке? Я думал, что нет. Но я скучал по ее словам – поддерживающим, сочувствующим и никогда не обвиняющим. Скучал ли я по ее глазам, изучающий взгляд которых то и дело останавливался на моем лице? Вероятно, да. Скучал ли я по ее точеной хрупкой фигурке? Вовсе нет. По ее теплой руке, нечаянно прикасавшейся к моим извечно холодным пальцам? Возможно. Скучал ли я в целом по ее присутствию в моей жизни? Я нашел ответ позже.       Как бы то ни было, на пасхальные каникулы Мародеры, как они себя называли, впервые не уехали по домам. Кажется, от Блэка отказалась его семья. Неудивительно – позор чистокровной семьи, веками учившейся на славном и великом факультете Слизерин. Как я это узнал? Хорошо, у меня появился еще один достоверный источник информации в тот год – Люциус Малфой. Он закончил Хогвартс спустя год после того как я поступил в школу, он был первым, кто протянул мне руку за слизеринским столом – и на несколько лет вперед расположил меня к себе. Но познакомился я с ним, так сказать, ближе, в Рождество пятого курса, когда мои однокашники пригласили на встречу с Темным Лордом. Все было чинно и так невероятно дорого! Красивые залы, вкусный обед, густое вино…       Ах, Люциус! Впервые я пожалел, что хотя бы частично не владею той толикой изящества и аристократической красоты, которой владел он. Я хотел его, но было слишком рано что-либо предпринимать. Моя карьера в его кругах лишь только начала развиваться, как едва пробившийся росток – впрочем, тщательно лелеемый с моей стороны. Он, конечно, видел мои заинтересованно-холодные взгляды, бросаемые на его надменную фигуру, и даже позволял себе немного флиртовать со мной. Он всячески намекал, что у меня есть шанс – как только я стану его коллегой, как только я войду в круг его общения. И, вернувшись, я не мог разочаровать его.       Я учился как одержимый, даже ходил, уткнувшись в книгу с урока на урок, что, конечно же, не стало незамеченным со стороны Мародеров. Они как будто знали, где я могу находиться, даже на нижних уровнях замка, одиноко практикующим темные искусства. Я защищался и нападал как разъяренный фейри, нередко как раненный разъяренный фейри. Но и они – все четверо – не раз и не два плелись в лазарет, словно побитые дворняги. Должен отдать им должное – я больше ни разу не был в кабинете директора по этому поводу: видимо, кое-какая гордость у них все же имелась…       Так, в глазах окружающих мы вновь стали обычными представителями соперничающих факультетов, холодно презирающих друг друга и только. И в глазах Эванс, к сожалению, - тоже. Она успокоилась, и вновь села со мной в библиотеке, а я снова ожидал открытой конфронтации. Ответ на ранее заданный вопрос нашелся в тот же миг, как я почувствовал ее присутствие в «нашей» секции библиотеки. Ее запах взбудоражил мою кровь, заставляя пылать мои щеки, и я тут же отвернулся к окну, закрыв другую половину лица своими волосами. Я скучал по ее присутствию, хотя и не находил рационального объяснения. Мне не нравились девчонки. Я не хотел их. Я не представлял их, фантазируя по ночам. Они не снились мне, когда я с тихим, почти беззвучным стоном просыпался от «мокрых снов». Но в тот момент, когда она вернулась в библиотеку, я четко ощутил, как ниточка, соединяющая нас доселе, превратилась в толстый трос – невидимый, но ощутимый. Но все это я чувствовал со своей стороны, что же чувствовала она, я так и не решился спросить, но все же надеялся, что ей хотя бы интересно со мной – я мог поддержать любые поднимаемые ею темы разговора, и она смеялась на все мои многочисленные остроты, слетавшие с моего языка, которые остальные воспринимали как язвительность. Но это была – и есть – лишь часть моего характера.       Ну, тут я и попался, как девочка-первокурсница Слизерина, не уяснившая правила игры. Позже мне «удалось» подслушать о неком ночном нарушении правил, о котором чертов Блэк говорил с кем-то из своих гриффиндорцев, вероятно с этим тупоголовым Петтигрю. В необъяснимом стремлении выяснить, чем же так заняты ночами Мародеры, я едва не стал кормом для Люпина. Оборотень! Подумать только, старик держит в школе ручного вервольфа, словно какого-нибудь пушистого фамилиара! Тогда я во второй раз оказался на ковре у директора, словно это я скрывал в Хогвартсе, набитом детьми, неразумное животное. Старик потребовал с меня слово, что я буду молчать о произошедшем в Визжащей хижине, а с Блэка – извинения, как будто этого было бы достаточно для меня. Что ж, Блэк извинился. Перед директором. О, а этот Поттер – заносчивый щенок – тут без него тоже не обошлось. Предполагается, это он меня спас, вытащив из хижины, как только Поттер узнал от Петтигрю, что Блэк специально проговорился так, чтобы я услышал о ночной вылазке Мародеров.       Поделом тебе, Северус. Будь осторожен с Гриффиндорцами, слухи приносящими – и среди них может затесаться скрытый Слизеринец, хотя составление плана «Ужин для вервольфа» у Блэка явно ушло около пары месяцев. Как бы то ни было, но год кончался, а я ни капли не верил в фарисейское раскаяние Блэка и филантропию Поттера. То, что ты поневоле задолжал жизнь своему врагу, создавшегося положения не спасало, и Поттер, зная, и упиваясь этим фактом, не преминул выставить свои гриффиндорские «достоинства» перед друзьями и Эванс заодно.       Это случилось перед С.О.В. Я читал зелья возле пруда – наш профессор и не мечтал о такой книге (спасибо Лорду – по его приказу Люц снабжал меня довольно занимательной литературой). Почти обычная стычка «я против Мародеров». Только вот свидетелей была уйма. Слово за слово – и мы с Поттером сцепились уже не только на словах. Я бы убил его. Я готов был убить его, когда в мозгу сформировалась мысль, что я могу подвести Люциуса, оказавшись в тюрьме прежде, чем присоединюсь к его Лорду. Это было бы наихудшим развитием событий – слизеринец, который не смог перехитрить глупого гриффиндорца. Я хотел отомстить позже, без свидетелей, когда надо мной не будет висеть прямая угроза Азкабана. И моя рука дрогнула в последний момент, направив мою собственную «сектусемпру» в сторону, лишь вскользь задев щеку Поттера. И тут вмешалась Эванс, подлившая масло в огонь, пытаясь утихомирить– теперь уже все знали это – своего прославленного поклонника. Я был зол, в том числе и на Эванс, которая заглядывалась на этого заносчивого наглого Поттера. Я был зол на бесхребетного оборотня, который влюбленными глазами смотрел на Лили… и больше ничего не предпринимал. Он был разумней Поттера, но такой же трус, как и они все. Все они были трусами. А я не считал себя таковым и я мог сказать в лицо гриффиндорцам то, что должен был, во имя Лорда.       В следующий момент я остался безоружным, отвлекшись на Эванс. И Поттер направил на меня палочку.       Но, уже после того как Поттер применил ко мне Левикорпус, и я уже свисал вниз головой, тщетно старающийся прикрыться мантией, я не мог отделаться от зарождающегося гадкого чувства внутри себя, все более разрастающегося, проникающего в мозг и охватывающего ядовитыми щупальцами.       Откуда же этот самовлюбленный засранец знал заклинание «Левикорпус»?!       И мои мысли в мгновение ока выстроили ужасающую в своих выводах логическую цепочку: никто не мог знать этого заклинания, потому что его изобрел я, и Левикорпус следует налагать именно невербально. И однажды, всего раз, я записал его формулу на полях своего учебника по Зельям. Учебника, который находился у Лили Эванс. Учебника, который я собственноручно отдал Эванс в начале этого – пятого – курса, чтобы она смогла воспользоваться моими подсказками. Отдал, потому что выучил все те немудреные зелья наизусть уже довольно давно; выучил, потому что учебник когда-то принадлежал моей матери, Эйлин Принц.       И я уже не мог остановиться, не просчитывать до конца: изобретенное мной невербальное заклинание – запись на полях учебника – учебник у Эванс – и Поттер применяет Левикорпус на мне.       Я смотрел на Эванс и мне казалось, что ее губы дрогнули, будто она собирается смеяться надо мной, как и все прочие. И это сложилось с уже сделанным мною выводом – она показала учебник моей матери моему врагу, Джеймсу Поттеру. И она собиралась смеяться надо мной.       Был ли я ослеплен яростью и унижением? Или я впервые почувствовал вкус предательства? Я не помню своих чувств, но я знаю, что я начинаю отвечать резко, когда нахожусь в ловушке:       - Мне не нужна помощь паршивой грязнокровки! – это самое обидное, что было для нее.       Я хотел, чтобы она не вмешивалась, и она не стала вмешиваться. Вот только эти подернутые болью глаза навсегда отпечатались в моем разуме. Именно их я вижу в Визжащей хижине, истекая кровью после укуса Нагайны…       Роковое слово было произнесено, и бедствие уже было не остановить. Поттер разошелся не на шутку… Не таким я себе представлял свое первое раздевание перед публикой. Точнее – перед одним человеком, которого здесь даже не было.       Я был унижен и, соответственно, зол на всю ситуацию в целом и тут же написал Люцу с согласием присоединиться к Темному Лорду. Я был у Малфоев спустя несколько дней и больше не возвращался в Паучий тупик, пока учился в Хогвартсе.       Дата принятия метки была назначена – летом, после шестого курса. Еще оставался целый год – я буду совершеннолетним, и я буду одним из самых преданных и сильных сторонников Темного Лорда, тем, кем он смог бы гордиться. Я буду иметь то, что заслужу: силу, влияние и любовь Люца. Я и еще несколько моих одноклассников. Я был горд этим – меня заметил такой могущественный волшебник, как Темный Лорд. В следующий год я свысока смотрел на этих тупоголовых гриффиндорцев – Поттера и его шайку – им никогда не добиться такого величия и преклонения, как моему Лорду. Такой силы, мощи и притягательности.       Лорд Судеб. Я был восхищен.       Мы – новички – веселились и смеялись над Дамблдором, министерством и прочими дураками, которые думали, что будут спокойно доживать свою старость. Они не знали, что их ожидало. Это глупое словосочетание «ветер перемен»… Оно коснется всякого несогласного. Я тоже хотел быть сильным и неуязвимым – спасибо отцу. И я ненавидел магглов – спасибо отцу. Я ненавидел глупцов, ненавидящих волшебников – спасибо… вы догадались? И еще я был в ярости на Поттера и прочих – я заставлю их уважать меня и считаться с моей силой.       Ох, каким идиотом я был! И этот идиотизм довел меня на пол Визжащей хижины спустя много-много лет.       Шестой курс означал для меня принятие меня таким, каков я есть. С невыдающейся внешностью, пытливыми изворотливыми мозгами и участившимися стычками с Гриффиндорцами, в которых я чаще, чем они, оказывался победителем. Я так и не был у директора по этому поводу – не потому что я совсем уж не попадался, а потому, что прочие слизеринцы – Мальсибер или Эйвери, лояльные к Темному Лорду, стали подтверждать мое алиби, и потому, что я был достаточно умен, дабы избежать открытых схваток. Я бил со спины, расставлял ловушки впереди, подставлял Хаффлпаффцев, шантажировал, когда владел информацией, я варил различные зелья, помогающие мне тем или иным образом, пользовался самостоятельно изобретенными заклинаниями. Так или иначе я доставал Мародеров, раз за разом отправляя их в лазарет, тщательно, впрочем, контролируя мой гнев на них – я и дальше собирался их мучить, а Азкабан в мои планы никак не входил. И большей частью никто даже не думал связать их катастрофическое невезение с тем, что произошло перед прошлогодними С.О.В.ами.       Эванс вновь не подходила ко мне весь год – именно этого я и ожидал. Я не понимал свои чувства. Мне нравился Люциус, я хотел его, но я ужасно скучал по уютному присутствию Лили. Возможно, мне стоило извиниться перед ней. Я видел, что она хотя и магглорожденная, но все же куда способней того же Блэка, с которым ее обожаемый Поттер имел привычку водить, как они называли, дружбу. Возможно, не все магглорожденные были столь уж плохи… Но эти мысли быстро развеивались, стоило мне подумать о Люциусе – его презрении, которое он испытает, если тот же Мальсибер, который заимел обыкновение «приглядывать» за мной в Хогвартсе, доложит ему об этом. Но мои мысли так и остались лишь моими мыслями – я не извинился перед Эванс, она не приходила в библиотеку, Мальсибер не докладывал Люцу, Люц не докладывал Темному Лорду – и я имел возможность жить на широкую ногу, все также имел возможность получать редкие книги по зельям и темной магии. Я становился полноценным членом нового зарождающегося общества. Более того – гордился этим.       Летом я вновь прибыл в Малфой-Мэнор в надежде, что я наконец-то получу то, о чем мечтал вот уже полтора года, а именно – метку, обозначающую принадлежность к высшему слою общества и внимание Люциуса.       Ох, каким же невероятным дураком я был! Бойтесь своих желаний – они могут исполниться! Но когда я получал метку, я вовсе так не думал. Я был вполне счастлив. И было серьезное основание так полагать.       Мне было семнадцать. Я был влюблен в Люца или так полагал. Человек, которым я восхищался, принял меня как равного – еще, по сути, мальчишку. Да, я хорошо владел своей палочкой – Лорд был в восторге от этого, а я благодарил его за предоставленную мне возможность изучить все это. С помощью зелий я мог «закупорить смерть» и многое другое – для меня была выделена специальная лаборатория. Меня не смущало, что он требовал преклонения перед собой всякий раз, как мы – его сторонники – входим. Меня не смущало, что мы назывались «Упивающимися смертью». Я действительно не хотел умирать (а кто хочет – в семнадцать-то лет?), а Лорд упоминал о том, что есть способ жить дольше и быть сильнее. И я собирался сделать так, чтобы он поделился со мной своими знаниями. Я был терпелив.       Не было ничего, чтобы мне не могло не понравиться – даже тогда, когда я наблюдал за пытками двух Упивающихся, я понимал своего Лорда. Разве можно не разозлиться, когда проваливают полученное задание, и попадаются самым глупым способом?!       Отношения с Люциусом складывались относительно неплохо, хотя я рассчитывал на нечто большее. Весь месяц перед моим последним курсом я мог наслаждаться его обществом, пока однажды мне не надоели его игры. Я безумно хотел его.       Я пришел к нему ночью с очевидными намерениями, в его спальню. И он не смог отказаться от моего присутствия в его кровати. Та ночь была… обычной. Все шло неплохо, до тех пор, пока он с дрожью не кончил в мою задницу и совершенно не обеспокоился обо мне. Впрочем, я помог себе. Секс оказался не так уж невероятен, как рассказывали парни. Возможно, секс с парнем мог отличаться от того, что я испытал бы, будь я с девушкой. Но даже в самой мелкой своей фантазии я не мог себе этого представить. Позже я пытался использовать образ Эванс, но все, что приходило на ум – это зелень глаз, сгорающих от страсти, и как черные блестящие зрачки расширяются от охватившей истомы обладателя этих глаз.       Следующим утром Люциус был вполне доволен собой, чего не скажешь обо мне. Ночью я пришел вновь в ожидании чего-то невероятного, но все повторилось с точностью до абсурда – он с болью запихал в меня свой член, задрожал спустя пару-тройку минут и вынул свой обессиливший отросток. Я даже не стал помогать себе, чтобы кончить – хотелось видеть красивое холеное лицо своего любовника, охваченное оргазмом. Поэтому, повернувшись с живота на бок, я всмотрелся в совершенно удовлетворенную физиономию Люца, на его легкую усмешку, царившую на губах… И улегся на подушки. Желания у меня не было совершенно. Полночи промаявшись на слишком мягком матраце, я решительно встал и направился в свою комнату.       Утром Люциус просто сиял, и чем шире была его улыбка, тем мрачнее становился я. Исполнив все приказы Лорда, уже ближе к ночи, я явился к своему любовнику в третий раз с намерением «указать на технические недостатки». Благо, что Люц оказался восприимчив к злому шипению моего производства. Он подчинился, и я смог сделать так, чтобы и ему было хорошо (он ведь кончил!) и мне – вполне неплохо. С этого момента с ним я всегда был сверху, совершенно уверенный, что быть снизу – это некомфортно, унизительно и просто неудовлетворительно, по крайней мере, для меня.       Но настал момент, когда мне и другим студентам пришлось отправляться в Хогвартс. Темный Лорд поговорил с каждым в отдельности о лояльности, и мне показалось, что тот заглядывает мне прямо в голову. Удовлетворенно что-то прошипев (мое тело покрылось мурашками), он отпустил меня восвояси.       Приехав на место, я начал скучать по Люцу, по его пыхтению подо мной и по ощущению теплого тела рядом. Отогнав мысль о том, чтобы найти тому замену, я изучал книги по мыслечтению, подобрав подходящую литературу в запретной секции. К тому моменту Слагхорн, профессор зелий, во мне души не чаял и даже пригласил в свой закрытый клуб Слизней. После первого же посещения, я решил не ходить больше туда – хватало того, что Эванс каждый раз кидала на меня малопонятные взгляды – не влюблена ли она в меня? Я даже высказал ей свою теорию на этот счет, от души посмеявшись, при Поттере, разумеется, за что заработал вечернюю отработку с Филчем напару с тем же Поттером. Тогда, при совместном вынужденном времяпрепровождении, я вынужден был признать, что последний стал серьезен как никогда ранее, и даже благородно старался не замечать моего существенного присутствия в одном помещении. Что-то случилось за это лето, не только со мной, но и с ним, и с Эванс. Меня раздирало любопытство, но я не собирался как-либо потворствовать ему. Я вдруг как никогда ранее понял, что соединяющая меня с Поттером нить долга жизни никуда не исчезла, и я не собирался забывать о ней, как и о том, что присутствие Эванс на уроках и в клубе Слизней все еще будоражило мою кровь, заставляя течь ее быстрее и быстрее. Даже присутствие летом Люциуса в одной постели со мной так не волновало меня – и я не мог понять почему.       В Хогвартс стали просачиваться тревожные новости: неясные делишки Темного Лорда стали носить разрушающий характер. Как удобно, усмехался я, прикрываться мелкой шушере делами того, кто не ищет цели разрушения. Дамблдор ходил какой-то озабоченный, его феникс то и дело приносил ему какие-то вести даже «на завтрак». Он часто поглядывал на стол слизеринцев, слишком проницательно и долго задерживая взгляд на дальнем крыле стола, где сидели мы, Упивающиеся.       Под Рождество Эванс вновь подсела ко мне в библиотеку, и я в удивлении затаил дыхание. И она начала рассказ о маленьком мальчике, который был ее другом, который, став взрослым, потерял ее дружбу. О том, кто открыл для нее мир магии и волшебства. Она сказала, что чувствует одиночество, но я не поверил ей – у нее был Поттер, а у меня – Люциус, о котором никто, впрочем, не знал. Ах, да. И у меня был Темный Лорд. Она говорила про наступающие темные времена, и что она будет «на светлой стороне» в битве с Темным Лордом.       - Надо полагать, под светлой стороной ты имеешь в виду старика? – усмехался я, стараясь не смотреть ей в глаза.       Она лишь горько опустила свой взгляд вниз и прикоснулась к тому месту на моей руке, где красовалась Темная метка под рукавом.       - Что, Эванс? – нервно спросил я. Она не могла знать о ней.       - Северус… Сев, пожалуйста, мы уже не дети и… ты такой дурак, о Мерлин! Дамблдор все знает, про тебя и... и других. – Она нервозно оглянулась. Я тоже. Никого не было. – Он убил моих родителей этим летом.       Я в шоке вскинул на нее свой взгляд:       - Дамблдор?!       - Вол… Волдеморт, - прошептала она, и из ее зеленых глаз покатились горькие слезы. Я едва сдержал свою руку, чтобы не вытереть с ее нежной кожи прозрачные капли соленой влаги – так нестерпимо было желание успокоить Эванс. И они все текли и текли, падая и впитываясь в очередной справочник по зельям. – Мы были в Косом переулке – Джеймс, родители, сестра и я, когда прибыли люди в масках и стали искать родителей магглорожденных волшебников… был специальный день, когда они пришли купить учебники для своих детей. И они убили их у меня на глазах, Северус! Они убили многих, разве ты не слышал об этом?!       - Я понятия не имею, о чем ты говоришь, Эванс. Но мне жаль твоих родителей. – Я сказал это ровно, но моё сердце разрывалось на части, и внутри я весь был взбудоражен ее рассказом, ее печалью. Я сопереживал ей внутренне, но понятия не имел, чем я мог бы помочь ей в действительности. В детстве моя мать обнимала меня и слегка покачивала, вспомнил я – но насколько применимы эти действия сейчас, с Эванс?       Она не обратила внимания на мой ответ, прерывая мои терзания:       - Джеймс спасал маму, но когда прибыл сам Волдеморт, он встал между нами, защищая меня. Он бросил ему вызов, понимаешь, Сев? – ее слезы катились градом из глаз. Зеленых, и теперь с поволокой. Поволокой, которая останется с нею на всю ее короткую жизнь, как я знаю – признак большой утраты, мучений и просто несправедливости. – И они действительно сражались, недолго, но сражались. И тогда моя мама отвлекла Волдеморта, но он лишь рассмеялся ее попытке спасти меня, своего ребенка. Я видела, как зеленый луч попал в ее тело, а потом Джеймс аппарировал меня и Петунию в безопасное место. Мы чудом спаслись, Сев. Чудом.       Я нахмурился, и оглядел Эванс в поисках какой-либо раны.       - Я не ранена, но мое сердце разрывается от одной лишь мысли, что ты мог быть одним из тех людей на улице, Сев, - она шмыгнула носом. Слезы закончились, но ее подбородок дрожал от едва сдерживаемых рыданий. – Пожалуйста, скажи мне, что ты не Упивающийся. Пожалуйста, умоляю тебя!Скажи, что ты – это всё ещё «ты», Северус Снейп, мой друг. Мой первый друг. Мой первый…       - Я… - я остановился, перебив ее. Я не мог солгать ей, но и правды сказать не мог, но мне безумно хотелось утешить ее.       - Снейп!       Только тут я вспомнил, что ее рука все еще лежит на моем предплечье, и Поттер тоже видел это. Я резко выдернул свою руку и встал, методично собирая свои книги.       - Лили? – его голос испуганно задрожал, когда он увидел ее слезы. – Лили, что этот ублюдок…       - Не надо, Джеймс, все в порядке. Я лишь рассказала ему о своих родителях.       - Ох, Лил. Разве ты забыла о том, что нам говорил Дамблдор?       Я почти ушел из этой секции, как Эванс крикнула мне вслед:       - Ответь мне, Северус! – ее голос теперь источал силу и даже ярость. И я понятия не имел, откуда в ней это – после всего, что она пережила. Я удивился, что она была намного сильней, чем я был бы, будь на ее месте.       - Меня не было в Косом переулке этим летом! – крикнул я, разозлившись на себя. Слабак. Не смог сдержать свой голос ровным – и, возможно, Эванс получила то, зачем приходила сегодня – где-то там, глубоко внутри я всё ещё был «её» Севом, ее другом.       «Все учебники мне купил Люц», - хотел я добавить, но вместо этого, как малолетка, подсматривал за парочкой, не в силах отвести свой жаждущий взгляд. Поттер утешал Эванс, глухо рыдающую на его груди.Рассыпанные в беспорядке отливающие медью волосы запутались в его руках. Я почти ощущал, как ее теплое и податливое тело мягко описывает все углы и рельефы накачанного тела игрока в квиддич. Я почти слышал нежный запах ее кожи и волос своим острым обонянием. И я хотел все это для себя. Не просто хотел – в тот момент я жаждал для себя то, что Эванс предлагала Поттеру. Это было иррационально, нелогично и, в конечном счете, было таким предательством по отношению к ничего не подозревающему Люциусу. Я был верен ему, даже в мыслях. И я с упоением ждал новой с ним встречи спустя несколько дней, в Рождественские каникулы. И также я жаждал новых заданий от своего Лорда, несмотря на то, что рассказала сегодня мне Эванс. Те имитаторы, что появились в Косом переулке и убили родителей Лили наверняка не оставят равнодушным Темного Лорда, прикрывшись его именем.       Я резко развернулся и направился писать очередное письмо Люцу, так и не перекинувшись с Поттером и парочкой проклятий.       В Рождество седьмого курса я потерял все, что имел когда-то, окончательно. А, впрочем, что у меня было? Дружба и искренняя забота Лили, которую я потерял еще раньше. А остальное – это внимание Люциуса, который никогда мне и не принадлежал, и моя полезность Темному Лорду. Фальшивая забота слизеринцев.       С гордостью предъявив свою метку, я вошел в Малфой-Мэнор, вместе с Мальсибером и Эйвери. Во внутреннем кармане терпеливо ожидал мой подарок для Люциуса на Рождество – мой первый удачно сваренный вариант Феликс Фелицис, над которым я трудился не один месяц. Ожидался какой-то праздник. Впрочем, почему – какой-то? Наверняка Темный Лорд решил праздновать Рождество для своих соратников.       Я нахмурился, увидев ленты, венчающие холл замка, и огромное количество белых нарциссов. Все это великолепие по мере моего продвижения по замку не уменьшалось и оканчивалось огромным бальным залом, также украшенном не менее пышно. По бокам уютно расставили множество круглых столиков, накрытых белоснежными скатертями, и украшенных вышитыми вручную серебряными арабесками.       Атмосфера была великолепна для какого-нибудь особенного торжества, но никак не для празднования Рождества – не было ни ели, украшенной гирляндами, ни омелы, развешанной над головами гостей.       Гости уже вовсю танцевали – и Мальсибер тут же примкнул к стайке шепчущихся девиц, нахально приобняв двух из них за тонкие талии, обтянутые в насыщенных цветов шелк. Эйвери, как всегда молча, отошел по своим делам. Я перевел взгляд на центральный стол, украшенный особенно пышно. Главенствующее положение занимал Темный Лорд – он следил за мной с какой-то хищнической полуулыбкой-полуоскалом на своем лице. Я торопливо поклонился, автоматически блокируя свои мысли – окклюменция далась мне на удивление легко, о чем я никому не собирался докладывать. Он удовлетворенно кивнул мне в приветствии, но не переставал следить за каждым моим движением.       Я перевел взгляд влево от Темного Лорда и наткнулся на холодные серые глаза. Я ждал от них чего угодно, но не презрительного отражения, царившего на ухоженном лице Люциуса, когда мы встретились взглядами. Мой подарок жег мне бедро, касаясь при малейшем движении, и я начал чувствовать кислый привкус во рту, даже еще до конца не осознав вкус предательства. Я знал, что это предательство, но пока не понял причину – до тех пор, пока презрительная усмешка губ, которые я целовал еще четыре месяца назад, не встретились с другими, женскими губами. Люциус схватил подбородок девушки и углубил поцелуй – так, как никогда не делал по отношению ко мне. Ее алая помада была размазана по губам, подбородку, когда они оторвались друг от друга – спустя вечность. Она холодно улыбнулась и заклинанием очистила себя, как и Люциуса. Только тут я заметил на ней шикарное свадебное платье и многочисленные бриллиантовые подвески, украшающие ее тонкую лебединую шею, которую мне захотелось тут же свернуть. Кончики моих пальцев подрагивали, в области сердца давило, в висках пульсировало, в глазах жгло. Я лишь надеялся, что мое реальное состояние никак не отражается внешне. И видимо – не отразилось, так как незаметно подошедший ко мне Темный Лорд тихо сказал:       - Браво, Северус. Мой скользкий друг Люциус с нетерпением ждал тебя.       - Я вижу, мой Лорд, - мой язык едва шевелился.       - И, кстати: мои искренние поздравления – ты так холоден сегодня. Я надеюсь, что и дальше ты не разочаруешь меня. – Его голос шелестел прямо мне в ухо, заставляя испытывать трепет. И я знал в тот момент – Темный Лорд горд мной и не скрывает этого.       И я сказал:       - Да, мой Лорд.       И с этого момента я научился не разочаровывать Темного Лорда. Я научился скрывать свою боль. Я научился не видеть глаза жертвы, когда, спустя пару дней, мне «предложили» принять участие в пытках магглорожденной волшебницы. Ее глаза были синего цвета, но отчего-то я всегда видел лишь зеленые глаза, с поволокой.       Я не собирался менять сторону, никогда. Я всегда считал, что поступаю правильно – лорд умел убеждать. Мы, Упивающиеся, ближний круг, уважали его за силу, ум и изворотливость, тогда как прочие – просто боялись, не понимали.       Я научился отстраненно следить за развивающимися событиями. Игра в «кошки-мышки» с Дамблдором и Министерством нас забавляла. Под его носом, с протекции Слагхорна, я скоро сдал экзамен на Мастера Зелий и начал ассистировать профессору. Я должен стать самым молодым профессором в Хогвартсе – я всегда прилежно исполнял приказы Лорда и через пару лет Слагхорн окончательно отойдет от дел и мне представится шанс приблизиться к директору. Я не видел в замке Эванс, или кого-нибудь из Мародеров, но я видел деятельность Дамблдора, и иногда, притаившись за углом, слышал кое-какую информацию о неком Ордене Феникса и мой Лорд тут же узнавал обо всем. Но пока что моя шпионская деятельность не помогала мне приблизиться к самому старику и стать более полезным для Темного Лорда. Мы уже знали, что некоторые планы были сорваны из-за деятельности этого Ордена Феникса, поэтому Лорду во чтобы то ни стало нужен был человек в стане врагов, хотя я подозреваю, что все же кто-то там уже есть, но, видимо, недостаточно приближен к самому Дамблдору.       Начался 80-й год, а я все еще не принадлежал самому себе. Я начал сомневаться в том, что этот момент когда-либо наступит – но я не сетовал на судьбу, потому что Темный Лорд был доволен мною, и я был уверен, что как только я попрошу у него что-то конкретное, то получу это. На Рождественских каникулах, по какой-то фатальной случайности я совершил самую большую ошибку в моей жизни – гораздо более серьезную, чем моя преданность Темному Лорду. Именно с этого момента началась одержимость Лорда Поттерами.       Я был в Кабаньей голове, как всегда стараясь не отличаться от остальных обитателей. Сев в углу и потягивая горькую дрянь из бокала, я с удивлением увидел входящего Дамблдора, а за ним – нечто укутанное в многочисленные шали. Я хотел слышать каждое слово, потому быстро накинул на себя капюшон, и замер, надеясь, что они сядут неподалеку. Так и вышло. Это была Трелони, и я, разочарованный, начал засыпать под ее бормотание, пока она судорожно не начала извлекать горловые звуки, и я собирался как следует запомнить то, что она скажет, так как начало было интригующим, но мне было не суждено дослушать его до конца, так как ко мне подошел хозяин заведения, предлагая еще налить отвратительной дряни в мой бокал. Сиюсекундно отделавшись от него, я чертыхнулся – Трелони все еще продолжала вещать, но старик успел наложить звуконепроницаемую сферу.       Я буду тысячу лет гореть в аду, но никогда не искуплю то, что сделал спустя несколько дней, в то январское морозное утро.       Я никогда не верил в пророчества, лишь только поэтому я при первой же возможности рассказал Темному Лорду то, чем занимался Дамблдор на каникулах, и я рассказал начало пророчества, и честно сказал, что не смог дослушать его до конца. И я смеялся, рассказывая о Трелони, но Лорд воспринял серьезно мои слова.       Я смеялся, когда вершилась судьба Эванс.       Что-то щелкнуло в моем мозгу, когда он произнес имя Поттеров и связал их с этим пророчеством. Я не мог избавиться от наваждения сверкающих зеленых глаз, с поволокой. Это же Лили. Моя девочка, Лили Эванс. Та единственная, которая не боялась со мной говорить и дружить, несмотря ни на друзей, ни на межфакультетскую враждебность, ни на то, что я – неопрятный, сальноволосый, носатый, нищий, грязный слизеринец… до тех пор, пока я сам окончательно не оттолкнул ее.       И в свой двадцатый день рождения я почти умолял своего хозяина пощадить Лили. Нет, я не стоял на коленях перед ним, но я лгал ему. Я предоставил кучу причин, чтобы он обратил свой гнев на кого-то другого. Но уже вечером адрес Поттеров был известен – это явно кто-то из их окружения постарался. Лорд отправил туда двух Упивающихся на разведку, так как хотел собственноручно расправиться с набившими оскомину орденовцами, но я перехватил их в дороге, впервые даже не задумавшись произнеся смертельное проклятие. И я спас ее и всю ее семью,предупредив. Поттер и Эванс избежали смерти Лорда во второй раз – так я думал.       В ту ночь, уже аппарировав в Запретный лес, я упал на колени, стукнувшись коленями о хрустнувший наст – но я не чувствовал ни холода, ни боли от этого. И я в который раз ощущал себя преданным. Особенно больно бывает разочароваться в том, кому безгранично верил. С Темным Лордом я чувствовал себя нужным, понятным.       Я никогда не просил его что-то для себя и исполнял все его приказы, но вчера вечером… Я просил за Эванс.       Я вопил как раненый зверь, судорожно, жутко, подобно волку, воющего на полную луну. И я был им – зверем, загнанным в ловушку собственной обиды, гнева и глупости. Я думал, что мое сердце не выдержит внезапной боли, когда раскаленные обручи предательства навсегда выжигали шрамы на нем, поверх тех, поменьше, что уже там присутствовали. Тяжело было тревожить шрам, оставленный Люциусом, но особенно трудно было вспомнить о шрамах, которые появлялись от собственного предательства – всякий раз, когда я отталкивал Эванс. Жаль, что их я разглядел лишь недавно… И мне хотелось верить, что когда-нибудь эти шрамы перестанут кровоточить, превратившись в один толстый рубец, на память, и я пронес бы его через весь остаток моей жизни. А иначе – иначе нельзя.       Задрав левый рукав, я уставился на Темную метку своего хозяина – уродливую и пугающую – она была под стать мне, моему телу, моей темной душе.       Я сгорбился пополам темным неказистым пятном среди белоснежных сугробов, сияющих в ночи от света луны. И мои пальцы пытались содрать кожу со своего предплечья, кровь – густая и темная – ручьями стекала вниз, прожигая дыры в серебре снега. Я вновь и вновь скреб и сдирал то место, где мою руку жег уродливый череп со змеей – символ причастности.       Но я остановился – это было бесполезно, метка въелась слишком глубоко. Кровавое мясо с ошметками кожи вместо сухого предплечья. И руки в крови, уже не только в моей.       Вздыхаю глубоко, пытаясь успокоиться и не почувствовать при этом запах растерзанной плоти. Голова кружится от кровопотери, и, прежде чем я сам осознаю, моя правая рука шарит в кармане, откупоривает пробку и опрокидывает зелье мне в глотку. Потом – еще одно, обезболивающее, и я, стараясь не смотреть на то, что скрывается под слоем крови, шепчу:       - Вулмера Санентум.Экскуро.       Кровь останавливается, рана очищается и выглядит немного затянувшейся, я тут же замечаю никуда не девшийся темный знак. Невесело усмехаюсь.       - Ферула, - бинты плотно охватывают руку. Хотя бы так.       В тот момент я подумал о самоубийстве, но тут же отбросил ее как недостойную меня мысль. Я никогда не был трусом. Я всего лишь пытался быть нужным и полезным. И я буду полезным для того, кого боготворил. Ей нужна моя защита, и сегодняшнее турне в Белфаст – тому подтверждение. Хорошо, я, возможно, спас и Поттера также, это значит, что мы теперь в расчете – я отплатил свой долг жизни. И никто больше не сможет защитить ее так, как я – из лагеря Темного Лорда, с темной стороны – оттуда, откуда не ждут помощи.       Я хорошо выучил заклятие боли. И я был мастером Империуса. Но я никогда раньше не применял Аваду, и тогда, спасая Эванс, она получилась с первого раза. И я знал, что все это значит – я был темным, до самых кончиков своих неухоженных волос.       И после этого мне ежеминутно пришлось возвращать его доверие по крупицам собирая правдивую информацию об Ордене, его членах – и мне это удавалось, даже Дамблдор делает ошибки.Моя мыслезащита достигла идеального совершенства – мои мысли закрыты для Темного Лорда и для старика. Я изворачивался так, что сам от себя не ожидал – вновь лгал, мучил и убивал по приказу – и мне было неважно, чей это был ребенок, мать или сестра, потому что только так я мог знать планы своего хозяина. Мне было неважно, что по ночам я не мог нормально спать, вновь и вновь преследуемый холодящими кровь криками и преследуемый тенями. Мне было не важно, что мое двадцатилетнее тело едва справлялось с эмоциональной нагрузкой, и я уже выглядел почти как старик. Мне, в конце концов, было наплевать, что я не мог нормально питаться, потому что желудок отказывался принимать что-то, кроме зелий или спиртного. Я был почти как обыкновенный маггловский наркоман – и так продолжалось еще полтора года, до определенного момента.       И я знаю, что Лорд никогда никому не доверял, но сомнений в моей лояльности у него не было, потому что я заслужил помилование Лорда, став самым исполнительным его слугой. Я владел информацией, которой мой хозяин делился еще лишь с Беллатрикс – безумной в своей преданности, влюбленной в монстра, который с каждым годом терял свой человеческий облик.       Спустя пару месяцев бесплодных поисков Поттеров со стороны Лорда, ко мне в подземелья в Хогвартсе пришла Эванс – а я вновь ощутил тот незримый трос, соединяющий меня с ней.       О, Мерлин! Она была одна. И она была так беспечна – прийти ко мне, слуге Темного Лорда, хотя я так и не смог сказать, учась в школе, что я Упивающийся смертью – но она не могла не знать это. Потому что я помнил, как она следила за мной тяжелым и сожалеющим взглядом после нашего последнего разговора в библиотеке на седьмом курсе. И я, ослепленный властью и значимостью, общался лишь с Эйвери, молчаливым убийцей, и с Мальсибером, знатоком Империуса, на которых отныне шла открытая охота – они не быль столь хороши в своей лжи и скрытности, как я.       Она была беременна – маленькая, хрупкая, с заметным животом. Это мог быть мой ребенок – мысль пришла внезапно и поразила меня до глубины души. Но этот ребенок был ублюдком Поттера. Я скривился, когда понял это. Я никогда не хотел быть с женщиной, быть отцом–потому что действительно думал, что я буду слишком похож на своего отца, Тобиаса… но ее глаза, глаза Лили, сводили меня с ума, поэтому я лишь шире открыл для нее двери.       - Эванс.       - Сев… - сказала она, пройдя в комнату. Я следил за каждым ее шагом – она была тепло одета, укутанная с ног до головы. И она то и дело поправляла свое пальто, туго обтягивающее живот. Она не стала исправлять меня, когда я намеренно сказал «Эванс», не «Поттер», потому что она навсегда останется для меня той девчушкой с рыжими волосами и яркими глазами. Я не хотел принимать то, что она спит с Поттером и носит его ребенка.       - Что ты здесь делаешь? – грубо сказал я. Мне хотелось прижать ее к себе, вспомнив, как несколько лет назад она обнимала Поттера. Почувствовать изгибы ее тела, ее тепло. Я скрестил руки на груди – пусть это выглядит несколько враждебно, но так будет лучше.       - Скажи мне правду – когда ты получил метку?       - Не понимаю, о чем ты говоришь, Эванс, - автоматически ответил я. Я стал слишком хорошо и слишком быстро лгать – я уже сам верил своей лжи, как и хотел верить лжи ТемногоЛорда, но я не верил ему больше.       - Оставь свои игры для других, Сев! – вскричала она. – Скажи мне правду, хотя бы раз! Если ты любил меня когда-то, если ты считал меня своим другом, тогда у Нашего дерева, когда ты раскрыл мне мир магии… То скажи мне правду. Скажи мне…       Из ее глаз текли слезы, и тут я не выдержал, резко схватив ее за запястья, чтобы она не смогла вырваться – я вовсе не хотел причинить боль. Но она и не стала вырываться. Мне пришлось наклониться, чтобы добраться до ее губ. Они были такими мягкими, податливыми и влажными. Я легко целовал их, не пытаясь углубить поцелуй, не пытаясь схватить и притянуть ее к своему телу – мои руки остались на ее запястьях. Я всеми фибрами души ощущал, что эти губы принадлежали женщине – нет, эти губы принадлежали Лили Эванс. И они отвечали – также легко и непринужденно.       Это был всего лишь дружеский поцелуй и ответ на ее вопрос. И удовлетворение моего любопытства также. Если бы она всего лишь помотала головой или прошептала «не надо», я мгновенно оказался бы в другом конце комнаты, но она не сделала ни того, ни другого, поэтому когда целомудренный поцелуй быстро сошел на нет, она сама склонила свою голову мне на грудь. Я чувствовал, как ее слезы холодят меня сквозь намокшую сорочку. И я вдыхал запах волос Эванс. Я боготворил ее в этот момент, за то, что она позволила мне сделать это – утешить ее в своем горе, за то, что она, не зная, утешала меня в моем горе.       Даже по прошествии почти двадцати лет, на которые я пережил Эванс, я вспоминал ее доброту и великодушие.       - Я получил метку летом, после шестого курса, - глухо произнес я, отпуская ее руки, ладони которых тут же легко легли мне на грудь, согревая мое сердце.       - И ты… родители…       - В то время я не принимал участия в рейдах. Но это слабо оправдывает меня.       - Расскажи мне, Сев. Расскажи мне то, что я пропустила.       Тогда я рассказал ей все, что со мной приключилось – о том, как я с радостью стал Упивающимся смертью, в надежде найти в Лорде соратника, в надежде найти свою судьбу в лице Люциуса; как пытал своих жертв ичто я делал для Темного Лорда, особенно в последние пару месяцев. И даже то, что я передал ему начало глупого пророчества, подслушанного в частном разговоре между Дамблдором и Трелони в Хогсмиде в самый разгар зимы.       Я заставлял ее плакать еще сильнее, но она все теснее прижималась ко мне. Мне никогда не удавалось понять эту женщину, вот и тогда – тоже.       Затем рассказал Эванс о своих чувствах, когда понял, что в лице Темного Лорда я нашел лишь своего хозяина, и что темная метка делает меня рабом на всю оставшуюся жизнь. Что пытался заживо содрать ее однажды. Я поведал ей о предательстве Люциуса – и она не удивилась, когда поняла, что между мной и ним было что-то больше, чем было принято в нашем обществе, и что глубоко осуждалось. Наверное, я хотел, чтобы она оттолкнула меня, чтобы она считала меня аморальным ублюдком. И я знал, что я именно им и являюсь. Но она не хотела этого принимать, так как каждому моему аргументу находила контраргумент, и я должен был признать и ее правоту также.       И тогда сказал, из-за чего впервые напрямую убил двоих Упивающихся, когда, рискуя своей жизнью, предупредил Дамблдора, явившись к ним в тот домик, где они скрывались, на окраине Белфаста. Мое удивление было велико, когда я встретил уходящего из их домика Дамблдора, и он, вот так сразу, поверил мне, тщательно вглядевшись в мое лицо, мои глаза – хотя я точно знал, что чернота моих глаз никогда ничего не отражает. И он не осуждал меня после, даже не заговаривал об инциденте – мне было непонятно, как он мог продолжать доверять мне детей в Хогвартсе, ведь я был ассистентом Слагхорна до сих пор… Я не стал проходить в их дом, потому что не был уверен в том, что Поттер или Блэк не попытаются убить меня.       - Но если бы я не встретил Дамблдора на пороге, я пришел бы к тебе, Эванс. Ты должна знать это. Я увел бы тебя насильно оттуда, даже если бы мне пришлось вырубить и Блэка с Поттером.       - Я знаю. Теперь – знаю, - шептала она все также мне в грудь.       - И я предал его, Эванс, потому что ты – единственное, что я не могу потерять еще больше, чем есть на самом деле. Потому что ты – единственный человек, которого я ценю больше, чем свою жизнь… И скажи мне, наконец, зачем ты явилась ко мне, и, возможно, я смогу помочь тебе.Ведь ты же пришла не за самым странным поцелуем в моей – и своей – жизни?       Она обняла меня еще крепче.       - Я пришла, потому что скучаю по тебе, Сев, - просто ответила она. – Но теперь я хочу получить обещание.       - Слушаю.       - Всего две вещи, Северус.       - О, аппетиты растут? – усмехнулся я. – Ближе к делу, Эванс.       - Мой ребенок. Ты позаботишься о нем так же, как сейчас заботишься обо мне, если со мной что-то случится.       - Ты не умрешь! – вскричал я. Я даже думать об этом не хотел.       - Мы с Джеймсом уже трижды уходили от Волдеморта, - эти слова обрушились на меня словно острые шипы, вонзаясь в мое сердце. – И о двух ты знаешь.       - Нет, Эванс, - я не хотел ничего слушать больше. – Это всего лишь шарлатанское пророчество. Глупое шарлатанское пророчество. Ты не можешь в него верить. И там речь вовсе не о тебе, не о твоем ребенке.       - Которого я ожидаю в конце седьмого месяца.       - Нет!       - И я чувствую, что так нужно, поэтому я пришла к тебе. Ты сможешь позаботиться о нем так же, как сейчас заботишься обо мне, Сев. Только ты сможешь сделать это, потому что ты самый отважный человек, которого я знаю, и который достаточно хитер, чтобы суметь спасти его жизнь, когда это ему понадобится.       - Нет!       - И второе, - она не обратила внимания на мои выкрики. – Перестань считать себя ублюдком, который не заслуживает счастья. И когда ты встретишь подходящего парня, ты непременно попытаешься построить с ним отношения. И ты также попытаешься найти равновесие в своей душе, потому что двадцать лет – это не тот возраст, который определяет человека, быть ему оставшуюся жизнь плохим или хорошим. К тому же ты можешь оставаться темным, если хочешь, но ты можешь творить при этом добрые дела. И я ни в коем случае не хочу изменить твой характер – сколь бы саркастичным и нетерпимым он не был. И знай – у тебя был шанс завоевать меня, как женщину. Ты вовсе не непривлекателен, как ты считаешь. И этот ублюдок Малфой никогда не найдет такого преданного компаньона, как ты. Я даже рада, что он бросил тебя, потому что ты заслуживаешь большего, чем он. Ты уже заслужил построить нечто большее с человеком, чем просто хороший секс.       Ну, не так уж и хорош был тот секс, о котором она говорит, но я не собирался как-либо исправлять ситуацию в этом плане. И до сих пор я придерживаюсь этой практики, оглядываясь на свою жизнь спустя пару десятилетий.       - Я всю свою жизнь только и делал, что разрушал, Эванс. И мое сволочное отношение к тебе подтверждает этот факт.       - Ну, ты ведь пытаешься исправиться? Так?       - Что я могу сделать для этого? – в отчаянии прошептал я. Слёзы душили меня, но они так и не вырвались наружу, никогда не вырывались.       - Дать мне эти обещания.       - Я не заслуживаю счастья, - упрямо повторил я. – И ты – единственное, что волнует меня.       - У моего ребенка будет моя кровь, Северус. Он – мое продолжение. Запомни это! И он должен также волновать тебя, если ты считаешь меня своим другом, и если ты любишь меня!       - Я не уверен, знаю ли, что значит любить, и дружить – тоже, но ты волнуешь меня, - повторил я.       - Ты знаешь, - фыркнула она забавно. – Я знаю, что ты знаешь, просто не видишь правильного способа, как это выразить словами. Ты спас мою семью, Сев. Не это ли доказательство?       - Может быть.       - Точно! Должна прибавить, что никто из моих знакомых, я в том числе, не любит так рьяно и самозабвенно, как ты.       - Че-пу-ха, Эванс, - по слогам ответил я, словно неразумному ребенку.       - Ты не умеешь по другому – только отдаваться полностью чему-либо, никаких двойных стандартов, никакой фальши. И ненавидишь – точно также. Сильно и постоянно. Ничего не делаешь наполовину.       - О, я много могу рассказать о моем непостоянстве, - горько рассмеялся я. – Я уже не лоялен Темному Лорду, я не лоялен кому-либо еще, и я подстраиваюсь так, как мне удобно. Ты это называешь постоянством?!       - Но ты постоянен в своих чувствах, я не имела в виду приоритеты, на какой бы стороне ты не находился… Давай закроем эту тему, Сев, потому что ты не сможешь доказать мне обратное. Просто прими то, что я говорю – со стороны видней, понимаешь?       - Нет.       - Что ж, ты можешь не понимать меня – не важно, достаточно того, что я уверена в тебе, Сев… Насчет моего ребенка… Он – мое продолжение, Северус, и ты сможешь спасти его, - она была не менее упряма.       - Я не хочу слушать о твоем продолжении, он не будет ко мне так великодушен, как ты!       - Он будет! Дай ему шанс!       - Он не будет тобой, Эванс, - я нежно схватил ее за плечи. Медные локоны касались моих рук. И я мог чувствовать аромат ее волос, ее кожи.       - Перестань спорить со мной, Сев! – она стукнула меня своим маленьким кулачком в плечо, и посмотрела на меня, слегка отодвинувшись, установив зрительный контакт.       Зеленые. С поволокой. Глаза Лили.       И я был готов дать свое согласие.       - Тогда посмотри на это с другого ракурса, Сев, - ее голос стал требовательным. Она больше не пыталась уговорить меня. – Считай своим наказанием за твои ошибки исполнение моих просьб.       И это стало решающим фактором. Мне нужно было наказание. И искупление.       - Хорошо. Я даю тебе эти обещания, - уверенно сказал я.       Нить, связывающая нас, стала прочной и обоюдной – я был уверен в чувствах и словах Лили. Она никогда не лгала мне и с этого момента я тоже никогда не скажу ей лжи. Ей, и ее ребенку. Хотя, конечно же, я не мог быть беспристрастным к ним обоим – потому что ценил ее жизнь больше, чем свою. Я чувствовал этого не родившегося ребенка, пульсацию его магии внутри Эванс – и я ощущал себя причастным в его будущем появлении на свет, потому что я уже однажды спас его мать и собираюсь делать это снова и снова.       Сбоку тихонько покашляли, но мы с Эванс все равно вздрогнули, так как наша поза казалась достаточно компрометирующей. Я с напряжением вздохнул, так как это был директор – лучше, чем если бы здесь был Блэк или Поттер. Мы с Лили расцепили объятия и она чуть смущенно посмотрела на Дамблдора.       - Северус, мальчик мой, - я почти ожидал, что он сейчас добавит «Ты мне не хочешь ничего рассказать?», но он превзошел мои ожидания. –Я уже с трудом сдерживаю мистера Поттера и мистера Блэка в своем кабинете. Они все время порываются опробовать свои приобретенные навыки в Школе авроров на тебе. И Лили не способствует облегчения создавшегося положения.       - Я не удерживаю здесь Эванс, - резко ответил я. Она не обиделась, лишь только рассмеялась – с чувством юмора у нее явно были проблемы.       - Конечно нет, я так и подумал, - подтвердил директор.       - Иди, Эванс, - отправил я ее.       И она на прощание вскинула на меня свой изумрудный взгляд, с трудом поднялась на цыпочки, чмокнув меня куда-то в подбородок, и упорхнула в директорский кабинет, оставив меня в очередной раз удивляться тому, что ей не противно прикасаться ко мне.       Это был последний раз, когда я видел Эванс живой.       Директор ожидал чего-то от меня – и я понял, что он пытался сделать все эти годы. Я понял, что он всегда знал обо мне – и он терпеливо выжидал, выращивал меня, давал мне определенную информацию, чтобы Темный Лорд верил мне. Я уже был шпионом «светлой стороны» - невольно.       Старик поступал так же, как и Темный Лорд. И методы первого мне нравились гораздо меньше, чем методы второго, ведь Лорд действовал более прямо – подкупал меня знаниями, а Дамблдор позволял Темному Лорду сделать это со мной. Старик позволял мне изучать Темные Искусства, таская книги из Запретной секции – и еще десятки мелочей, которые сформировали во мне любовь к темноте. Он с готовностью помогал моему Лорду вырастить из меня Упивающегося Смертью,а затем – и шпиона.       И я был всего лишь пешкой в этой шахматной партии, результатом хитрости двух игроков.       Если я не умолял Темного Лорда на коленях, то для Дамблдора я сделал это. Я вновь просил за Эванс. Я рассказал ему о пророчестве, о том, что Темный Лорд знает о нем, что он охотится на Лили. И я вновь и вновь умолял Дамблдора спасти ее. Потом я просил спрятать их всех вместе. И с тех пор у меня появилось два хозяина вместо одного. Я обещал старику то, чего не обещал даже Темному Лорду – что угодно. Что угодно. Ведь он мог сохранить жизнь Эванс – у него были связи, сила и недостающие мне знания.       И я доверился Дамблдору, так же как Поттеры доверились не тому человеку – и мы все ошиблись. С этого момента я ненавидел и старика тоже – за то, что он допустил смерть Эванс, всего лишь отсрочив ее на полтора года.       Я не был настолько слеп, всегда зная тех, кого буду ненавидеть заранее. Моя ненависть никогда не была беспочвенна. Поттера старшего я ненавидел за то, что он женился на Лили, и при этом не смог сохранить ей жизнь, Петтигрю – за предательство, а ранее – за его ничтожество, Блэка – за то, что подставил Лили Эванс. Возможно, я не столь сильно ненавидел лишь Люпина – но и его «нейтралитет» заставлял меня презирать его. Я даже испытывал ненависть к самому Гарри Поттеру – за то, что его мать в попытке спасти своего сына погибла – но это не мешало относиться к нему совершенно по-особенному. Много позже я ненавидел Невилла Лонгботтома за то, что Темный Лорд выбрал не его семью, а семью Поттеров. Я почти также относился к Грейнджер только потому, что она мешала мне воспитывать Гарри Поттера. И, конечно же, больше всего я ненавидел Темного Лорда, он возглавлял мой список... И, несмотря на разнообразие имен и лиц, я также ощущал ненависть к самому себе – но мог лишь снова и снова искуплять свои грехи.       И, спустя полтора года,сразу после смерти Эванс,директор надавил на меня не хуже Темного Лорда.       - Мальчику нужна защита. Темный Лорд вернется.       Сыну Эванс нужна моя защита…       - У мальчика глаза матери, Северус.       …ведь у него – ее глаза.       Он не смотрел на меня, поэтому я уронил свою маску равнодушного ублюдка на мгновение, и мое лицо исказила судорога боли. Я видел также страдание в сгорбившемся силуэте Дамблдора. И это отличало его от моего первого хозяина. Ненамного – но отличало.       Я вновь умолял Дамблдора, в этот раз умолял отдать мне ее сына. Но у меня не было никаких прав на него – и я понимал это, с нетерпением ожидая возвращения Гарри Поттера в Хогвартс, где я мог исполнить свое обещание.       И я научился и этому тоже – защищать сына Эванс, но не потому, что об этом просил старик, а потому, что об этом просила девчонка с волосами цвета меди.       Но я не смог относиться к нему беспристрастно. Я с остервенением следил за каждым его шагом, потому что не мог еще более подвести Лили. И я хотел, чтобы он выжил в этой войне – поэтому я злился каждый раз, когда директор и из него выращивал свое оружие против Волдеморта, когда старик подначивал безумные юношеские затеи Гарри.       Ох, в какой ярости я был, узнав о плаще-невидимке!       В каком страхе я был за жизнь мальчишки, узнав о способностях Гарри говорить на языке змей!       И я слишком отчетливо помнил, на что способен вервольф, но я все равно, внутренне трясясь от страха за жизнь ребенка, следовал по тоннелю в Визжащую хижину, где собрались еще и оставшиеся Мародеры. И я даже не думал, не медлил ни секунды, когда закрывал собою Золотую троицу немного позже от второй личины Люпина.       Спустя еще год я вновь не мог пошевелиться от напряжения, неотрывно следя за отважно идущим в лабиринт зарослей Гарри за тем чертовым кубком Турнира Трех волшебников.       И, в конце концов, я столь хорошо изучил Поттера, что лишь он являлся смыслом моего существования. Я знал все его привычки и желания так, как он сам не знает. Я под скрывающими чарами прокрадывался в гостиную гриффиндорцев, и долго мог следить за парнем, то, как он не эстетично мусолит яркими губами школьное перо, пытаясь выдавить хоть одну умную мысль в своих сочинениях. Я был свидетелем неловкого поцелуя, его и молодой Уизли, когда она накинулась на мальчика. Я многие ночи проводил в спальне мальчишек, особенно на шестом курсе Гарри. Я наблюдал его всяким: одержимым страшными снами с залитым злыми слезами лицом, или чему-то смеющимся во сне, или хрипло стонущему, с призывно манящим ртом… Я наблюдал как он толкается в свой кулак раз за разом, достигая скорого пика, как его зеленые глаза закатываются от юношеского экстаза, как его крепкие идеальные зубы прикусывают нижнюю губу, которая так манила меня… Я навсегда запомнил запах Гарри, наблюдая с жадностью и фанатизмом за ним в эти предрассветные часы под пологом его скрытой от остальных мальчишек кровати.       Даже сейчас я помню его, этот запах.       Я был одержим Гарри Поттером. И я думал, что моя одержимость связана с Лили. А я не вполне искренне прикрывался ее образом, когда старик спросил меня:       - Это прямо-таки трогательно, Северус. Уж не привязались ли вы, в конце концов, к мальчику?       Нет! Нет. Я не привязался к нему. Я дышал им, он был во мне, я весь был пропитан им - Гарри.       Я вновь чувствовал свою причастность, но, несмотря на это, я никогда не позволял Гарри расслабиться – догадываясь о планах Дамблдора, и мне вовсе не хотелось, чтобы из парня вырос изнеженный сибарит и слабак. Я всеми фибрами своей темной души желал, чтобы Поттер выжил в этой войне, выполнив свое предназначение, которое поведала Трелони, к которому директор так усердно и безжалостно многие годы подготавливал юношу. Что ж, в выращивании «своих мальчиков» Дамблдор настоящий профессионал –это он проделывал уже не раз и не два: некогда Том Марволо Риддл тоже был «его мальчиком».       Пусть Поттер был сердит на меня, но я считал, что «пряников» ему предостаточно дают все остальные, а вот здоровый «кнут» - это была моя прерогатива. И даже Дамблдор, который все же был способен испытывать привязанности, никогда не попрекал и не просил меня быть мягче с ребенком Эванс. Я хотел, чтобы мальчишка боролся с Темным Лордом, до последнего момента ощущая незримое присутствие и поддержку – именно я предложил вывести из дома его маггловской семьи используя оборотное зелье, именно я помог ему с мечом Годрика когда он скрывался в лесу Дин.       Я хотел быть особенным в жизни Гарри Поттера, точно так же, как он был очень особенным в моём бытие. Но я скрывал это даже от самого себя – до этого момента.       И вот, сегодня, лёжа в Визжащей хижине, и истекая кровью, чувствуя, как яд Нагайны неминуемо превращает мою кровь в бурлящий горячий поток, который должен убить меня, я вынужден признать, что едва ли не единственное, что хочется – это закрыть глаза и быть.       Вместо этого я осуществляю последнюю волю Дамблдора – отдаю воспоминания не только о том, о чем я не понимаю – о крестражах; они перемежаются с воспоминаниями о Лили – мой подарок для сына Эванс. И мне невероятно сильно хочется, чтобы мальчик увидел, что значит истинная преданность. Моя преданность.       Я не помнил о своем втором обещании Лили до сегодняшнего дня, ведь единственное, что волновало меня когда-либо – это глаза Эванс, а потом спасение ее сына. Но когда я вижу перед собой ее глаза – его глаза, я не могу отказать себе в последнем желании представить этого юношу, тщетно зажимающего мне рану на шее в качестве того, кого я заслужил. В качестве того, кто был ко мне достаточно великодушен, того, кто впервые коснулся меня сам – мерзкого Упивающегося смертью – и не испытывал ненависти, а лишь сострадание, сочувствие и отчего-то сожаление. Ох, сколько же его было, этого сожаления! Я с легкостью читаю гаррино лицо – от меня оно ничего не способно скрыть, да сейчас он и не пытается.       Я в полной мере представляю, что пытаюсь строить с ним отношения – и понимаю, что это не будет трудным, ведь он – продолжение своей матери. Ведь он тот, кого я знаю лучше, чем себя. Ведь я – это он.       Мы были счастливы в моей фантазии, Гарри, потому что я знаю, чего ты хотел; потому что я единственный мог – и сделал – для тебя всё, что угодно – того, чего не добился ни Темный Лорд, ни Дамблдор, ни даже Лили Эванс – у тебя в руках была моя жизнь.       Мы были, Гарри. МЫ БЫЛИ в моей голове, мы прожили там целую жизнь – без темных лордов, без дамблдоров, без этих крестражей. Ты, я и вечность, разбавленная поцелуями, томным шепотом, теплой кроватью, треском камина, морским бризом, запахом свежеиспеченного хлеба для тебя, Гарри, влажными касаниями бедер о бедра, неповторимым вкусом твоей спермы у меня во рту, заразительным смехом, признаниями, стонами, алыми закатами, восхищением в зелени твоих глаз… Многими, бесчисленными вещами, о которых я и понятия не имею.       И я нахожу равновесие в своей душе, становлюсь настолько цельным и умиротворенным, как никогда в своей жизни. Я исполнил то, что обещал Эванс.       Гарри… Гарри…       Потому шепчу одно желание для себя. Шепчу, так как уверен в твоем ответе. Уверен в сыне Эванс, ведь ты столь великодушен, что не откажешь мне в моем единственном желании:       - Посмотрите… на… меня… - И только тут, на своем смертном одре, я осознаю: то, что я называл «ценить жизнь Эванс больше своей» могло объясниться лишь одним словом. И это была любовь. Странная, глухая и отчаянная платоническая любовь, длившаяся долгих тридцать лет, которая по удивительному стечению обстоятельств, ошибок, выбора, перевоплощается в нечто более значимое и светлое, мощное и самоотверженное, желанное и стихийное, радостное и непонятное, сложное и легкое… И та любовь к Эванс, она не имеет сравнения с тем, что я испытываю к этому мальчишке. Нет, это не то слово, что я чувствую сейчас. Это нечто большее, могущественнее, чем просто любовь. Я не знаю, что это. Но я хочу узнать, что это.       О, я бы попытался узнать, что это, Эванс! Я бы попытался сделать многое сейчас.       И я пытаюсь.       И он смотрит на меня очень пристально, так, что я могу видеть всю глубину его глаз, отражение его души, мыслей и желаний.       Я любил его, а он – меня, в моей фантазии. И я с легкостью фантазирую зелень его глаз, с расширившимися зрачками от охватившей его истомы.       И его зрачки расширяются в удивлении – в действительности, но он все равно не испытывает ненависти ко мне. Он понимает меня еще до того как просматривает воспоминания – возможно мои глаза все же что-то отражают.       И мы были счастливы в этой своей любви. И я больше никогда не чувствую одиночества.       - У вас глаза вашей матери…       Зеленые. С поволокой.       И тут я принимаю решение, ведь, как я сказал вначале, моя выживаемость всегда зависела от моего желания. А возможность для этого я имел очень часто. Вот и сейчас, я сдавливаю челюсти и чувствую, как капсула с противоядием щелкает, раскрываясь, и ее живительная сладость проникает в горло.              ***       - У тебя глаза матери, Гарри, - в который раз говорю я ему эту избитую фразу, но думаю совсем не о Лили.       Он смеется и целует меня. Запах морского бриза из окна щедро разбавляет аромат только что испеченного хлеба.       Пожалуй, лучшее решение в моей жизни – жить.              

THE END.