Пленник

Пленник - Съешь еще кусочек, - говорил я и протягивал ему золотую тарелку. - Пока ты со мной, ты ни в чем не будешь нуждаться. Юноша аккуратно брал с тарелки кусочек пахлавы, а я наблюдал за тем, как его пальцы становятся влажными и липкими от выпечки. Он был очень изящен, даже худощав для своих двенадцати, и мне было его жалко, поэтому я кормил его самым лучшим из того, что ел сам. Конечно, это было нечто большее, чем просто чувство жалости к пленнику, но я тогда предпочитал не признаваться себе в этом. - Юноше надо хорошо питаться, если он собирается стать воином. Ты ведь хочешь стать сильным, Влади? Я коверкал немного его имя. Когда я звал его так же, как звали его на родине, он изменялся в лице и злился, и потому я стал звать его на свой лад, чтобы он не так остро чувствовал себя пленником. Пахлава была знатная, да и баранина до нее тоже. Мальчик, что сидел напротив меня, очень любил мясо, приправленное разными ароматными травами и всякими видами перца. Когда он ел и жирок с мяса золотистой струйкой тек по его подбородку, мое сердце заходилось... И все-таки, я учил его есть аккуратно, учил его всяческим манерам. Кто, если не я? Отца он видел лишь один раз в год, и на его месте я бы возненавидел такого отца, который не может отвоевать у врагов своего сына. Почему я так любил моего пленника? В нем было что-то демоническое, необъяснимое, во всем его теле и лице. Он был не обычным человеком, и порой, когда в нашей комнате я оставлял только пару свечей, мне казалось, что он и вовсе не человек, а потомок какого-то подземного зверя. Природа даровала его хорошим телом, и юноше предстояло стать сильным мужчиной, если он будет хорошо питаться и не оставит тренировки. Его невозможно было избаловать. Это турецкие мальчики, зная все правила игры, становились послушными игрушками за золотые побрякушки, влияние и пахлаву из рук богатого господина. Их тела были мягкими и податливыми, сердца расчетливыми и холодными, а на лице во время самой жаркой ночи было не заметить искренней страсти. С такими мне было скучно. А этот валах был совсем не таким. Ему был противен плен, несмотря на то, что я вытащил его из темницы и превратил его жизнь практически в рай. *** Его пришлось добиваться долго. Я не хотел подчинять его себе, как пленника, это не доставило бы мне радости. Я желал его любви или хотя бы благосклонности, чтобы приглашать его в свою постель как любовника, а не как раба. Игрушек у меня было много, но все они были со мной ради денег и были холодны. А это юноша не умел продаваться или притворятся. Он мог быть только «настоящим» и искренним. - Твоя искренность и упорство тебя погубят. В наше время тот, у кого есть принципы, не может добиться ничего. Таким не подчиняются и не покоряются. В наше время все решает хитрость… и еще деньги, - говорил я ему иногда за ужином. Мы часто тренировались днем, я учил его военному искусству, а по вечерам пытался читать лекции о политике. Но к последним он был глух или воспринимал мои доводы с яростью. - Я докажу обратное. Особенно вам, туркам. Вот увидишь, я обязательно вам всем докажу! – говорил он, и в этот момент я не смотрел ему в глаза. В них появлялось нечто дикое, даже сумасшедшее, и меня снова посещала мысль, что передо мной не потомок человека. Но пусть. Я лишь изредка боялся его. Он был устроен как человек и понимал мои ласки, как никто до него. Демон в его глазах появился после того, как его отец в первый раз задержал нам дань. Тогда даже я ничего не мог сделать, увы… Мир в глазах юноши перевернулся с ног на голову в тот момент, когда смерть стояла так близко. Выплату дани задерживают нередко, и в таких случая заложников просто пугают до полусмерти. Кто-то находит в этом радость, в чужом унижении и страхе, они словно питаются этим страхом… Страх настоящий. С тех пор я стал защищать его от этого, как мог. Поселил у себя, кормил его и занимался его воспитанием, и он находил утешение в моих руках. *** - Я люблю тебя, Влади… - шептал я ему на ухо, когда глубоким вечером звал его к себе, обнимал за талию сзади и осторожно ласкал его живот или бедра. В ответ он подставлял мне шею, вздыхал от удовольствия, но никогда не отвечал мне теми же словами. Я ожидал, что услышу эти слова через несколько месяцев, может, через год. И просто наслаждался его телом и ответными ласками. А он отвечал мне с удовольствием. Для его лет он был очень любознательным и страстным любовником. Я обожал мыться с ним в бане, по ночам, когда до нас уже никому не было дела. Влади раздевался, совершенно меня не стесняясь. У него были длинные, густые вьющиеся волосы. Когда в бане он распускал их и входил в воду абсолютно нагой, он казался мне божеством, духом воды, принявшим облик человека. Этот юноша любил и ценил свое тело: он смазывал себя разными маслами, мог часами нежиться в горячей воде. Я баловал его – гладил ему пяточки, но затем всегда брал от него то, что хотел. Успокаивающие масла не раздражали его кожу, зато настолько хорошо увлажняли его сзади, что я без труда входил в тесный проход. Каждый раз я тянул время, сладостные минуты тянулись бесконечно долго, пока я брал его. - Из-за тебя я потею лучше, чем в бане, - говорил он мне, пытаясь отдышаться. - Тебе хорошо со мной? – спрашивал я. Мне хотелось потешить свое самолюбие, услышать именно из его уст признания в том, как ему со мной хорошо. Но Влади не любил говорить прямо. - Что означает твое имя? – спрашивал он меня, отдыхая у меня на груди. - Салим значит «мир». Мои родители не хотели, чтобы я воевал. - Мир?.. Только с тобой мне здесь и спокойно. Я почти забыл, что идет война. Он позволял мне раздеть его и трогать везде, где я захочу, и он принимал мои ласки как должное. Я помогал ему лечь на мою постель и ласкал его, как только мне хотелось, как подсказывали мне мое желание и фантазия. А когда его небольшой аккуратный пенис вставал и начинал сочиться в мою руку, он перехватывал инициативу, заставлял меня перевернуться на спину и вытворял со мной то, что хотелось ему. Ему хотелось кусаться. Легонько и чуть сильнее, а потом поцеловать и даже лизнуть, словно пес. Он покусывал мою шею, соски, живот, потом целовал – страстно, оставляя засосы. Я каждый раз вздрагивал, как от удара, но мое сердце уносилось куда-то высоко, потому что для меня это было настоящее, совершенно новое удовольствие. А как он умел ласкать губами! Юноше самому это очень нравилось: он брал мой член в руки так ласково и цепко, словно любимую игрушку, и аккуратно брал его в рот как можно глубже, так что головка упиралась ему в мягкое небо. Мой пенис дрожал от удовольствия. Он никогда с таким удовольствием не ел мои угощения… Он усердно посасывал его, облизывал и мял в руках, стараясь сделать мне хорошо, и когда я, кажется, в сотый раз ударялся ему в горло, горячее, такое податливое, то я спускал все свое семя прямо ему в рот, заставляя пить это. Это были самые лучшие и жаркие ночи в моей жизни. Никто еще не ублажал меня настолько распутно, получая от этого такое же большое удовольствие. Я знал, как моему мальчику нравилось, когда я проникал… Он признавал только позу сзади, и от нетерпения мог сам вставлять мой пенис внутрь себя, смакуя каждое ощущение. Осторожно он вставлял в себя сначала головку. В этот момент он всхлипывал и опускал голову от стыда, а сам крепко сжимал мою плоть пальцами. Я любил эти игры, любил, когда его мышцы сжимали мою головку. От обильной смазки член проникал легко и глубоко, и его тело принимало всю мою длину и толщину. В эти моменты я ликовал. Я побеждал своего юношу в неравной схватке, я пользовался его телом, утоляя собственную похоть. Я безумно любил слушать, как хлюпает смазка, когда я бился бедрами о его крепкую попку. После всего я обнимал его, крепко прижимая к своей груди. Он молчал, а я снова, как в начале, шептал ему на ухо: «Я люблю тебя, Влади». Он ответил мне только однажды, наверное, сквозь сон: «Когда я займу место отца… я убью любого на моей земле, кто будет говорить по-турецки. Тебя оставлю…»