чуть больше

      Мы победили. Мы. Ты и я. Это очень важно и словами просится из груди наружу. Это очень важно. И хочется сказать всем и каждому. И только ему одному тоже хочется. До того, что весь лед, все обиды, вся боль в раз плавятся, заставляя так несвойственно кричать и так улыбаться. В секунду изменились все. Стали живее, ярче, ближе и нужнее.       Но больше всех сейчас Модестасу Паулаускасу нужен Сергей Белов. Может, нужен даже больше, чем была нужна эта победа, чем нужна свобода и родина, может даже больше, чем нужен воздух. И он ищет его, налетает со своими объятиями и чувствами, со своим горящим взглядом (таким, какого Белов не видел никогда до этого, тот, о котором потом напишет в своей книге). И вот касается его соленых губ своими, горячо так и так отчаянно. Не то случайно, не то просто не в силах сдержать себя. Всего одно касание. В этой суматохе простительно. Этого фола межличностных отношений и разом законов никто не заметит. Фотоаппараты и чужие взгляды простят объятия, касания, простят сейчас все, что смогут запротоколировать. Но взгляд Белова, растерянный, испуганный, ошарашенный... После таких взглядов – не прощают. И разом все становится не важным, и победа и участие, и все, что было до этого самого момента. В ушах звон, и это больше похоже на свисток перед последующим удалением.       Паулаускас опускает руки, разрывая объятия, а Белов и не держит (да и до этого не держал, просто уже не хватало собственных ощущений, чтобы чувствовать все разом). И вот уже кто-то обнимает, хлопает, виснет, что-то кричит в самое ухо, разворачивает, улыбается прямо в лицо. Кто-кто-кто. Всех так много, все так рядом, а этот пас взглядом (на доверие, разумеется, отдать некому). Потому что Белова отнесло, будто волнами чужими руками куда-то совсем прочь. Попробуй уследи в этой суматохе.       Белов падает, совсем беззвучно на фоне всего происходящего. Обнимает колено, закусывает губу и искренне старается не плакать. По крайне мере в голос. От боли или от обиды, помутневшим от влаги взглядом глядя на толпу своих товарищей по команде, своих друзей. Жмурится от вспышек, отворачивается от камер, без какой либо возможности избавиться от этого внимания. Он просто не может больше. Ничего. Хватит с него на сегодня побед над собой и над всем миром.       А, к черту.       Можно закрыть глаза.       Попытаться не думать о боли. Вернуться на минуту назад, когда еще мог стоять на ногах, и стоял, даже после того, как налетел Паулаускас. Импульсивно, быстро, грубо сжал в объятиях. Как до этого сжимало еще человек пять из команды, так что времени осознать лица и сопоставить с именами-номерами не хватило. Так же как все, только не отпустил через символичные три секунды. Так же как все, за той только разницей, что его сухие шершавые губы коснулись его. Это не похоже было на поцелуй, это ни на что было не похоже. И было похоже на все сразу. Выбило почву из под ног. В прямом смысле, потому что от напора разом заболело колено (а может просто защитная реакция), и стоять там (с ним) сделалось невыносимо тяжело и больно.       Ему надо (хочется, чтобы тот перестал так смотреть, привычно поморщился и огрызнулся), сказать, что Паулаускаса можно узнать потому, что он дурак и по акценту. Так было бы проще после того, как насмотришься на то, как он, как будто бы (а, может и правда) злой, отгоняет этих – иначе не скажешь – стервятников, размахивая руками и глядя прямо в глаза. Опускается рядом. И от этого беспокойства, от этого «ты как?» с привкусом литовского солнца, становится так не по себе.       Он часто видел слезы Белова. От боли. Беззвучные. От такого собственные колени начинали ныть. И от невозможности чем-то помочь становилось тошно до желания уйти. И сейчас вот снова. Только теперь еще в глаза смотреть стыдно. Но он смотрит. С вызовом. Потому что он привык бороться. С собой. И быть с собой честным. Принимать решение. И если надо даже переступать через себя.       – Ты как? – Старается быть не_собой. Таким, к которому привыкли. Холодным, грубым. Правда старается. Только взгляд выдает. Напуганный, расстроенный и обреченный. Белов сжимает его руку. Отчаянно сильно, будто бы от этого зависит жизнь. Сжимает до боли, словно в попытке передать свою или заставить почувствовать.       – Ты не понял, Модя. – С трудом, хрипло, и быстро. Чтобы не сорваться на крик от боли. Чуть качает головой, подтверждая свои слова. И подмигивает (слеза стекает из уголка глаза). Как во время игры в готовности отдать пас или провести хитрый маневр.       И это он понимает. Ловит. Похлопывая по плечу и как-то растерянно (не в силах поверить, с этим куда сложнее, чем с победой на века) улыбаясь. Он резко встает, запутываясь и запинаясь в собственных ногах и мыслях, тут (хотя бы), совершенно ясно, что делать и где искать помощи.       Сейчас (теперь) будет легче.