Омут чёрной крови

Прошёл только месяц с того момента, как Томас распахнул глаза, увидел перед собой странное помещение из бамбуковых досок, а затем вышел на улицу, видя перед собой необычайный вид моря. Прошёл месяц, как, сидя у костра, Минхо отдал ему ту самую колбу, и как Томас принялся читать письмо, от которого его сердце замирало. На мгновение, на секунды, даже на минуты. Письмо, которое написал ему один из самых близких людей. Прошёл месяц с того момента, как он потерял его. Его и Терезу. Прошёл месяц с того, как Томас потерялся во мгле и не может никак из неё выбраться. Живет он в этой хлипкой постройке один, старается не быть в шумных компаниях, избегает общения с Минхо, хотя тот постоянно старается заходить к нему, чтобы поговорить. Обустроил он эту маленькую комнатку по-своему, как он хотел. Одежда, которая осталась у него, лежала стопкой на невысокой табуретке, пистолет он прятал под подушкой, хотя в этом не было никакого смысла. Но рефлексы не позволяли ему взять и выкинуть его, и показывать его на людях было нельзя. Винс увидит – голову оторвет. Томас пытался жить нормальной жизнью: рисовать, писать стихи, смотреть на закаты, играть на гитаре (у него это хорошо получалось, может раньше он учился этому). Всё это он делал в одиночестве, потому что так ему было проще. И всё это понимали. Кроме Минхо, который хотел обеспечить друга поддержкой, и не хотел оставлять друга на пути ведущему к сумасшествию. Пропасть, из которой невозможно выбраться, даже если рядом есть те, кому ты нужен. Томас часто уходил глубоко в лес, прихватив с собой острые ножи, и кидал их в деревья, отдирая и снова кидая. Позже без сил садился на землю и смотрел на небо, которое в Тихой Гавани было просто великолепным – нежно голубым. С Брендой была отдельная тема. Он пытался с ней не встречаться, а когда она приходила к нему, притворялся спящим или очень занятым. Бренда смотрела на него с грустью, пыталась заговорить, но он отталкивал её, говоря, что всё в порядке. Хотя ничего в порядке не было. Он не любил её и не хотел с ней быть, поэтому вся эта забота не была ему нужна. Вскоре, один раз встав рано утром и выглянув из окна, Томас заметил, как возле ещё пылающего костра сидели Бренда и Галли и о чем-то болтали. Галли смешно размахивал руками, а Бренда искренне смеялась, заправляя локон волос за ухо. Томас был рад за них, честно. Днём было хорошо: пели птицы, шум прибоя. Но ночью начиналось самое ужасное, что могло происходить – кошмары. Томас боялся закрывать глаза, потому что знал, что его ждет. Вечные картинки перед глазами, которые менялись со скоростью света, а затем его истошный крик, на который часто сбегались подростки, которые жили рядом. Он просыпался в холодном поту, его глотку жгло от боли, а пальцы сжимали одеяло. Зрачки метались по комнате, а грудь спирало настолько, что трудно было дышать. Если кто-то приходил, он говорил, что всё хорошо, что это просто кошмар. Потом снова засыпал, и снова кошмары, и снова крик, но уже более тихий, чем в прошлый раз. Томас уже не помнит, когда последний раз нормально спал. Его лицо иссохло, под глазами появились мешки, а губы дрожали. Минхо переживал, правда переживал, но ничего не мог сделать. Томас закрылся в себе окончательно. Вскоре, у Томаса вошло в привычку досадное занятие. Вечером, когда все стихали, он закрывал дверь, садился на кровать и из-под матраца доставал самые важные вещи, которые у него были на данный момент. То, что он никогда не потеряет. Никогда. Руки сразу же начинали дрожать, а глаза затуманивались. Сначала он смотрел на маленькую игрушку, которую дал ему Чак. Затем перебирал в руках пробирку лекарства, которое осталось у него после Терезы. А позже, когда сил уже почти не оставалось, он наконец решался взять две вещи, которые больно ударили по его душе и сердцу. Куртку Ньюта Минхо принес ему через пару дней после того, как Томас очнулся. Сказал, что решил забрать её в память о нем. Для Томаса это стало спасательным ж и л е т о м. Каждый раз, когда ему было очень плохо, он просто доставал её, утыкался носом в запылившуюся ткань, проводя рукой по стертому меху на воротнике. Для него это было воздухом, лекарством. Он просто вдыхал аромат Ньюта, который больше не придёт к нему. Никогда. Затем, когда руки непроизвольно тянулись к листку, аккуратно сложенному двое, то глаза вновь становились красными от слёз. Такой ровный почерк, такие ровные буквы. Первые строчки Томас запомнил с первого раза, и с каждым прочтением он уже точно помнил, что там написано. Но продолжал читать, продолжал проводить пальцем по чернилам, которые стирались от его нажатий, а от капель солённых слёз некоторые слова смазались. Томас говорил себе успокоиться, потому что он не может потерять эту последнюю весточку от Ньюта. Просто не может. Юноша вложил в это письмо себя, свою душу, Томас это понимал и чувствовал. В один из таких вечеров он вновь сел перечитывать письмо. Слеза вновь попала на пожелтевшую бумагу, и Томас принялся её сразу вытирать, как заметил, что к одному из листов письма был прикреплен на клей еще один листок. Томас выдохнул, облизнул потрескавшиеся губы и дрожащими руками принялся отрывать тот листочек, пытаясь не порвать. Через десять минут его страданий, он наконец увидел то, что боялся увидеть больше всего. Я знаю, что возможно ты не увидишь это, потому что маловероятно что вообще отсоединишь еще одно письмо. Но если ты читаешь это, значит твоё любопытство было сильнее, чем я думал. Ты такой дурак, Томми. Дыхание Томаса участилось, он от боли сжал листок в руках и закрыл глаза. Ему пришлось успокаиваться на протяжении некоторого времени, чтобы продолжить читать. Знаешь, мне иногда кажется, что я прошел такую огромную жизнь, хотя нам даже восемнадцати нет, наверное. Но знаешь, все эти четыре года, что я помню, несмотря на всё то, что произошло, для меня они стали такими счастливыми. Я даже не знаю, какой был раньше. Забавно. Но сейчас я такой, какой я есть. И я не хочу потерять это, когда придет время. Если ты это читаешь, значит меня уже давно нет. Томас наклонил голову, пытаясь сдерживать слёзы. Он просто не мог оставаться тут: душно, противно, слишком тепло! Он вскочил, открыл дверь и побежал в сторону леса, потому что так было проще. Намного проще, чем сидеть в этом чёртовом лагере, где никто его не понимает. Он не герой, хватит его так называть! Томас устал бежать, устал бороться с самим собой. Он просто сел на поваленное дерево, закрывая лицо руками. Взяв себя в руки, он развернул сжавшийся кусок бумаги и продолжил читать. Томми, ты не представляешь какой это труд писать такие письма. Просто мысли в одной каше, и ты даже не знаешь, как всё правильно сформулировать. Я уже начинаю писать всякий бред, поэтому уже перейду к главному. Не зная почему, Томас слабо улыбнулся. Как я писал в прошлом письме, которое должно было быть именно прощальным, что пойду за тобой куда бы ты не пошел. И это правда, я действительно пошел за тобой. Мне всегда казалось, что это правильно, потому что меня по странному тянуло к тебе. Будто ты был для меня магнитом. Я вечно удивлялся, как такой неуклюжий чувак, как ты, может настолько всё перевернуть, настолько всё вывернуть наизнанку. Как ты это делаешь? А Томас даже сейчас не знал, что ответить. Он сам не понимал этого. Ты будто приковал к себе меня. Я тупо не мог думать о чем-либо, кроме тебя. Сука, понимаешь, мои мысли постоянно были заняты тобой, засранец. Я даже не знаю, почему сорвался на тебя тогда из-за Терезы. Еще раз прости меня за это. По правде говоря, если ты не понял, сейчас я это пишу перед нашей вылазкой в город. Мы же спасем Минхо, да? Я надеюсь, я верю в это. — Да, Ньют, мы спасли Минхо, вытащили его. Но не смогли спасти т е б я, — говорит вслух Томас, а затем протяжно вздыхает, вновь прикрывая глаза. Я надеюсь, что Минхо, как и ты, сейчас счастливы, и с вами всё хорошо. Передай Минхо, чтобы он нашел себе хорошую девицу, ибо я уже представляю, каким он будет отцом. Просто смешно! Представь, как он отращивает усы, носится с пеленками и вообще строгий папашка. Умора! Томас рассмеялся, вытирая выступающие слезы. Ньют смешит его даже тогда, когда блондина нет рядом. Томми, на самом деле смысла в этом письме нет, и я пишу его чисто для того… Это так сложно, невероятно сложно. Томас услышал шорох рядом с собой, но даже не повернул голову, продолжая читать. Знаешь, когда я впервые тебя увидел, моё сердце странно замерло. Я помню, как Алби представил тебя мне. Помню, как Ящик привез Терезу, и как ты на неё смотрел. А меня почему-то так распирало от гнева. Не знаю, что это было. Я злился на тебя, пытался язвить, а Тереза действительно раздражала меня. Ох, как же я был взбешен, когда вы разговорили наедине в пустыне. Тогда я не понимал почему. Сейчас я понимаю… Томас затаил дыхание, сердце неприятно сжалось. Томми, знаешь, любовь в нашем мире – это признак того, что ты умираешь, тонешь в этом о м у т е. Всегда считал это чувство чуждым мне, пока в моей жизни не появился ты. Напуганный новичок в моих глазах стал настоящим мужчиной. Твои глаза просто не давали мне покоя, как не дают сейчас. Возможно ты винишь себя в моей смерти, но нельзя так. Ты не виноват. Это я виноват в том, что… Черт, это очень сложно, даже в письме. Хруст веток сбоку усилился, и Томас наконец поднял свой взгляд. Он ожидал увидеть кого-угодно, но не блондинистые волосы, которые предательски сверкали при лунном свете. Томас, я понял, что люблю тебя. Понял это только сейчас. Понял, как сильно я хочу быть рядом, но не могу. Просто не могу. Томми, понимаешь? Всё это не зря, слышишь. Я действительно счастлив быть рядом с тобой, несмотря на то, что ты так далеко одновременно. Пусть тебе нравится Тереза, я просто радуюсь тому, что могу быть твоим другом. Даже просто чёртовым другом, потому что это и называется любовь – ты счастлив, когда предмет твоего воздыхания счастлив. - Ньют? – только мог промолвить Томас, роняя листок. Я не смог сказать тебе это лично, но смогу сказать это так. Прости меня за это. Прощай. Ночное небо в этот день невероятно блистало. Утром никто не мог найти Томаса. Минхо бродил по лесу, зная, что его друг где-то рядом. И он боялся того, что он может увидеть. Перед этим он проверил комнату Томаса, посмотрел под подушкой. То, что там всегда лежало, сейчас бесследно пропало. Хруст веток. Позже заметил, сжал кулаки и зажмурился. Это не может быть, просто не может. Бездыханное тело лежало на земле, кровь пропитала землю, пистолет в правой, а в левой письмо, в конце которого дрожащими пальцами с помощью карандаша было написано:

Ньют, я иду к т е б е.