А я именно хочу жениться на дурочке. Умная жена за полгода довела бы меня до полного идиотизма. «Идеальный муж» Оскар Уайльд
На приёме у четы де`Валравов было скучно. Но в очередной раз ссориться с Дарсией желания у Шарля не было никакого. Надо — он пойдёт, куда там супруг его ни потащит. Единственным развлечением было пристальное внимание хозяйки дома, и то развлечение это было весьма условное: сам граф предпочёл бы, чтобы его не было. Поговорить с виконтессой удалось только во время полонеза. — Ина Ивет, чем я обязан вашему вниманию? Женщина не стушевалась от такой прямолинейности, кроме того, улыбнулась несколько более открыто, чем требовали приличия. — Я сверяю слухи и оригинал. — И как? — Прелюбопытно. Как по-вашему, я красива? Шарль посмотрел на партнёршу более чем удивлённо. — Вы красавица, ина, но при чём тут это? — До вашей свадьбы у вас были сотни любовниц… — Допустим, не сотни… — …а теперь нет. — Вы верно подметили — я замужем. — Вашему супругу это не мешает. Граф стиснул изящную ладошку слишком сильно, но его собеседница даже не ойкнула. — Ина, простите Маан ради, но это не ваше дело. — Не моё. Но женщины вам нравятся. — Как они могут не нравиться? — Значит, вы хотели бы супругу и детей? — Может, и не отказался бы. Ина, не поймите превратно, но ваш интерес… — Некорректен и почти оскорбителен? Признаю, инэ. А вы в курсе, что Джорина де`Фэ от вас понесла? — Что-о-о? Шарль сделал лишний шаг назад, и хозяйка дома еле утянула его обратно. Не мешать же танцевать другим парам. — Но мне никто… — Эта дура потеряла плод. Её понесло кататься верхом, а потом она упала. — Я повторяю, мне не гово… — Срок был совсем маленький. Но это ваш ребёнок. Должен был им стать. Джори долго убивалась, что не отхватила такого жениха. — Мои достоинства в этом отношении сильно преувеличены. — Разве? Вы красивы, молоды, знатны. Богаты, в конце концов. Особенно до брака с Дарсией. Долги — такое богатство, просто несоизмеримое. — Мои слова подтверждает и то, как быстро вас прибрал к рукам наш драгоценный Глава. Этот северный выскочка, — Шарль стиснул зубы с такой силой, что у него заболели дёсны, но инара продолжила говорить, ничего не замечая и старательно держа ритм танца, легко-легко опираясь на плечо партнёра, — никогда бы не прошёл на это место, если бы не ваш капитал и земли. Лино достоин этой должности больше, но что уж теперь поделать… Да, конечно. Сам себя не похвалишь — никто не похвалит. В данном случае супруга. — Возможно, вы и правы, ина. Но это дела дней минувших. Давайте не будем их трогать. Это ведь не государственная измена, у которой нет срока давности. Танец закончился. Инара мягко отступила, но смотрела она на своего невольного кавалера выразительно и с грустной улыбкой. — Вы его так старательно выгораживаете… То ли любите, то ли вы просто хороший муж, чего бы это ни касалось. Жаль всё же. В союзе с женщиной вы раскрылись бы полнее, а теперь даже одеваетесь не как прежде. После этого «танца» в душе у Шарля остался неприятный осадок. Внешне оставаясь беспристрастным и мило улыбаясь окружающим, он жестко стиснул локоть супруга, когда тот оказался рядом. Дарсия, собственно, сам продвигался к мужу со всей возможной на таких раутах скоростью. Он остро ощущал сумбур в чувствах графа и то, что ему явственно не по себе. — Что она тебе наговорила? У тебя слишком лихорадочно горят глаза. — Это видно? — Мне — да. — Сия, солнце моё, — Дарсия слегка поёжился. Ему никогда не нравилась вторая часть его имени в исполнении Шарля, и уж тем более это «солнце» — оно всегда было маячком неприятного разговора. — Я не против твоих пташек, но, ради всего святого, ходи налево так, чтобы я не узнавал об этом от других. Мне хватает того, что я вижу сам. — Кто это говорит? — Женщины. А если что-то говорят женщины, то это знает весь свет. — Мало ли что они болтают. «Дар, ты совсем идиот или прикидываешься?! Женщины руководят обществом, нравится это тебе или нет. Тебя так плохо воспринимают, потому что ты не любезен с ними. Ну не нравятся они тебе — не танцуй. Но комплименты ты делать должен. Склоняй голову хотя бы перед старшими, не переломишься». «У инар нет той власти, какую ты им приписываешь». «Ой ли? А давай я тебе скажу, что история власти — это история того, как женщины помыкают мужчинами? И это не я придумал, а один умный и поживший дядечка. Но если простым языком, то твои дорогие заседатели приходят домой и кто садится им на уши? Их жёны. Порядка десяти часов ежедневно они только и делают, что изливают на мужчин свои переживания и мысли, и если ты косо посмотришь, не оценишь платье или скажешь похабщину, то этого тебе не забудут. Мужчина не захочет, но уши ему всё равно прожужжат. Не надо так легкомысленно сбрасывать женщин со счетов, за это можно дорого поплатиться». — Хорошо, допустим. Но я не понимаю, как можно было прознать. Я делаю это очень аккуратно. — Прислуга в курсе? В курсе. Я тоже. Более того, внутри дома это не скрывается. Так что так себе аккуратность, радость моя. Извини, но я домой. Тут мне уже нехорошо. — Я с тобой. — Не нужно. Я же вижу, ты ещё не со всеми расшаркался. И сегодня не пятница. — Я что, по-твоему, только два раза в неделю вспоминаю, что замужем? — Нет. Ещё по утрам следующих дней, пока я не проснулся и из кровати не вылез. — Шарль… — Тсс. Скандалить будем дома. Шарль отпустил локоть Главы, и тот только тогда почувствовал, что там, верно, остались синяки. Граф за него цеплялся, до последнего цеплялся, как утопающий за соломинку. Уже у самого выхода из зала Шарля вновь перехватила хозяйка дома. — Уже уходите, инэ? — Да, прошу меня простить. Инара аккуратно взяла с подноса бокал и протянула гостю. — Выпейте на дорогу и идите. Шарль пригубил вино неуверенно. Попробовал ещё и невольно закашлялся. — Не нравится? — Нет, но… Дыхание спирает и горчит. — Может ещё и голова закружиться. Оно крепкое. Шарля чуть повело. Бокал выпал и разбился, благо оставалось там не так много. — Ина, мне что-то нехорошо… Граф сохранял вертикальное положение исключительно благодаря тому, что навалился плечом на стену. Он чуть обернулся обратно к залу. Дарсия совсем недалеко, всего-то взять и позвать… почему он сразу не… Чернота рухнула на сознание очень резко. Если Шарль и упал, то он этого уже не запомнил и не почувствовал.***
Голова болела немилосердно. Шарль проснулся со стоном и сел на кровати, не раскрывая глаз и только придерживая голову, почти кладя её на колени подобранных ног. — Сильно, да? Впрочем, конечно сильно, я сдуру высыпала весь порошок, а нужно было вроде как половину. Граф через боль приоткрыл левый глаз и из-под ресниц посмотрел на инару. Ивет де`Валрав смотрела на него с толикой любопытства, но без раскаяния или сочувствия. Сначала Шарль заметил именно этот взгляд, изучающе-равнодушный, как у учёного, разделывающего лягушку по живому, а уж потом тот факт, что инара не совсем одета. — Только не говорите мне… — А дети по-другому не делаются. Увы. Желудок скрутило. — А спросить моего мнения вы, конечно же, не подумали. Красивое, действительно очень красивое и породистое лицо инары стало жестким и решительным. Наготы она нимало не смущалась. Аристократия… тьфу. Сброд лицемеров, дорожащих честью, достоинством, праведностью и ничерта не знакомых со значениями этих слов. — Мой Лино бесплоден. Мы женились по любви и вопросом репродуктивности как-то не задавались. Но после двадцати лет брака детей у нас так и не было, а наш драгоценный Князь не любит, когда в браках аристократии нет детей. Пришлось идти на поклон к Красным Жрецам. Если вы думаете, что я в восторге от роли свиноматки, то сильно ошибаетесь. Я готова была вынашивать детей только от Лино. Но меня, конечно же, заставили бы, у нас же женщина не может отказать. Ваше мужское племя отняло у нас всё, даже свободу выбора по части того, от кого рожать и рожать ли вообще. Шарль открыл второй глаз с трудом. В каждом движении он превознемогал себя, ибо его выкручивало, а голова грозила развалиться. Он буркнул через силу: — А ваш муж не из этого же поганого племени? — Молчи! Что может понимать подстилка навроде тебя?! Мужчина! Хороши мужчины, спите друг с другом, а на женщин взъелись просто потому, что дети вам, оказывается, тоже нужны. — Если так противно, зачем было со мной спать, да ещё… — Я уже объясняла: твоя бывшая любовница понесла. Этого достаточно. — В Реере тысяча инарэ, от которых можно зачать. Я не понимаю, зачем это делать с кем-то, кто настолько не нравится. Зачем поить непонятно чем, доводить почти до смерти, а потом высказывать претензии, словно это я виноват. Не я принимал законы, и я вовсе… Тирада обошлась очень дорого. Шарлю пришлось откинуться обратно на подушки и выравнивать дыхание с сердцебиением, тем более что это самое сердце, казалось, уже стоит в горле и грохочет. Сознание постоянно плыло, огромных усилий стоило его удержать. Тонкая рука поправила одеяло на нём и подушку. — Я принесу воды, станет легче. Антидота, к сожалению, нет. Не предполагалось, что тебя будет так ломать. Нормально отпить воды тоже не вышло. Почти половина пролилась, но сознание действительно больше не плыло. Взгляд инары заметно поменялся. В нем наконец проступило какое-то чувство. — Извини. Я ничего не имею против тебя, Шарль. Против Дарсии — да, но не против тебя. И к мужским бракам я отношусь нормально, мне просто обидно. Ты не понимаешь, каково чувствовать себя кем-то наподобие породистой кобылы, единственное предназначение которой — дать хорошее потомство. Этот ребенок… Ребёнок, у которого будет другой отец, — это стена между мной и Лино. Это просто какой-то кошмар. Всё один к одному сложилось: и назначение Дарсии, и эта бесплодность, и другое… — Дар уже несколько лет Глава. — Я эту мысль тоже несколько лет вынашивала. Если уж опускаться до такого, то хотя бы с тем, с кем не очень противно. А ты хорошо себя показывал и в общении с женщинами на приёмах, и со своими любовницами… О тебе никто не говорил плохого. — Почему было не попросить у меня Право Ночи? Не брать быка за рога, а попросить? Я бы не сделал ничего дурного и уж точно не стал бы об этом трезвонить на каждом углу. Ивет опустила голову и ссутулилась. Шарлю стало её почти жаль. Почти. Граф вздохнул и стал медленно подниматься. Тело слушалось плохо, но если уж умирать, то лучше на родном диване. — Отоспись до утра. Тут никто ни искать, ни спрашивать не будет, крыло нежилое. А утром через калитку уйдёшь. — Спасибо, но я домой. Сколько я был не совсем в себе? Инара рассеянно посмотрела на большие часы, равнодушно мащущие маятником. — Часа три. Совсем ничего не помнишь? — Помню. Но слишком фрагментарно. Говорить о том, что «фрагменты» были откровенно эротического толка и по большей части почему-то на уровне ощущений, а не визуализации, Шарль счёл неэтичным. — Что это вообще была за гадость и почему такая убойная? — Не убойная. Всего-то дозировка больше, чем нужно, и немножко моей способности. — Ускорение? — Наоборот. Растяжение. Ты пил в проходе между залами куда дольше, чем, верно, ощутил. А пил… да афродизиак обычный на основе сертеи. — А такое ощущение, что стопку яда. Хорошее решение было бы. И источник стыда сгинет, и на ребёнка потом можно нечаянно подушку положить или тоже на лошади неудачно прокатиться. Пощечина получилась громкой и жгучей. И без того не очень-то держащийся в вертикальном положении граф почти рухнул. Одевался и уходил Шарль не прощаясь. Ему было плохо и морально, и физически. Почему-то казалось, что его опять окунули носом в грязь, как и в тот раз после посещения винодельческого завода бывшего Главы Синей партии. Дорогу домой было не вспомнить, как разделся и рухнул на кровать — тоже. Было холодно, а потом пусто, удивительно пусто и безразлично.***
— Маан, ну скажи, где и когда ты умудрился напиться дурной крови? На следующий день после приёма Шарлю было не лучше. Рвало желчью и выворачивало все кости. Кроме того, поднялась температура и в виде бесплатного бонуса шёл Дарсия, который суетился много и не по делу и не переставая ворчал. Шарль с ним не спорил, у него попросту не было сил. Приглашённый врач диагностировал отравление, причём сильное и довольно опасное. — Не шумите, инэ. А лучше выйдите. Всё, что было можно, мы сделали, дальше организм справится сам. Собственно, такая жуткая интоксикация — это следствие того, что кровь долго боролась с заразой, но, к сожалению, сама всё же не совладала. Впрочем, полежи вы ещё сутки — и всё бы само прошло… Шарлю очень хотелось эти-то сутки пережить, не говоря уж о большем, но он был благодарен, что доктор угомонил лорда. С его непрекращающимся бухтением под ухом было только хуже. В конечном итоге он задремал, а когда проснулся на следующее утро, то его наконец отпустило: организм не взбрыкивал и жизнь вновь казалась прекрасной. Как мало оказалось для этого нужно. Прям хоть через месяц травись, чтобы не забывать об этом, хотя Дарсия этих порывов, кончено же, не оценит…***
— Сертия в принципе токсичное растение. Но в малых дозах безвредное, — Рауль рассеянно поболтал колбочкой с синеватой жидкостью и обернулся к любовнику, полулежавшему на кушетке и смотревшему куда-то в прострацию так грозно и хмуро, словно у него на плечах вся тяжесть мира. — Это нужно было постараться с дозировкой, чтобы тебя так скрутило. И да, симптомы схожи с отравлением дурной кровью. Сейчас хоть ничего не болит? — Душа в расчёт принимается? — Ну это ты мне брось. Душа у него болит. После чего, скажи на милость? Тебе девушки нравятся? Нравятся. Воспринимай эту ситуацию проще, а то горе горькое — переспал с красивой молодой инарой. — Не по согласию, без договора, да ещё и под возбуждающим. Да, очень простая ситуация. — Маан… согласие, договор… Ты что, с каждой девушки соглашение в письменной форме требовал? Успокойся уже, ради всего святого, герой-любовник. Я бы озаботился вопросами другого плана. Тебе нужно найти кормилицу, няньку, дом, где своё дитятко будешь содержать. Сильно сомневаюсь, что в родовом поместье, у тебя там проходной двор. — Не проходной. — Хорошо, не проходной, но не место для ребёнка. И кроме няни нужны воспитатели, ибо ты не будешь ближайшие годы неотрывно сидеть сначала у кроватки, а потом бегать по дому. И вообще, реши этот вопрос с мужем. У него уже был опыт, глядишь — и организационные моменты быстрее решатся. Шарль? Шарло? Шарль! Господин Рееры почти кричал, потому как Шарль его если и слышал, то вполуха, глубоко уйдя в свои мысли и прокручивая на пальцах массивное кольцо. — Рау, не ори. Я слышу. И я всем этим займусь. А Дарсия… вот уж ему я говорить точно не намерен. — Вожжа под хвост попала? Что значит не буду? Мне рассказывать ты примчался… — И Этелберту расскажу. Возможно, даже Роярну, но не Дарсии, — Шарль неожиданно улыбнулся, всё так же глядя мимо любовника. Кольцо вертеть он перестал и сжал кулак. — Рау, я, кажется, знаю, как вернуть свои земли обратно. Граф подскочил на ноги, а Господин Рееры удивлённо провожал его мечущуюся фигуру глазами. — Я окончательно перестаю что-либо понимать. Минуту назад ты весь исстрадался, что тебя чуть ли не принудили к близости, а теперь перескакиваешь на земли. Что вообще… — Рау, родной мой, хороший, — Шарль сжал любовнику плечи, пытливо заглядывая в глаза. Зрачок его тёмных глаз занимал почти половину радужки, а сам он словно бы был в состоянии эйфории. — Ну я же не совсем дурак, как ты считаешь? — Та-а-ак, — старший инарэ решительно положил руку любовнику на лоб. — Давай ты выпьешь успокоительного и жаропонижающего, и, когда ты перестанешь так ошалело метаться, мы поговорим с чувством, толком и расстановкой. — Да нет же, ты не понимаешь! С этой сакраментальной фразой, не прощаясь, граф только что не вылетел из чужого поместья. Рауль смотрел вслед удаляющемуся экипажу и подпирал косяк всё с тем же удивлённым выражением. — Эк, некоторых корёжит отцовство…***
С Ивет де`Валрав граф увиделся только через шесть месяцев. До того встречи не искал, да и не хотелось ему видеться с инарой. По уму — нужно было. Банально поинтересоваться, зачала ли она. Теперь кругленький живот отвечал на этот вопрос. Вот только будущая мать выглядела не лучшим образом и своего вида словно бы стыдилась. Шарль увидел свою «коварную совратительницу» совершенно случайно, а увидев, не смог оторваться. — Да подойди ты уже. Все глаза проглядишь. На улице в самом начале осени, когда ещё по-летнему жарко, было довольно многолюдно. Но даже тёплые тона солнечных лучей, цветов и листвы не могли скрыть того, как бледна будущая мать и как явственно нездорова. — Ивет, тебе плохо? Может, я… — Нет, мне плохо постоянно, я под присмотром оравы медиков и твое беспокойство сейчас излишне. Я совсем упустила из внимания, насколько у тебя чистая кровь. Шарль смутился, чёрные брови встали удивлённым домиком со складочкой между ними. — Я не совсем понимаю… — Я де`Шерр в девичестве. Моя семья заморачивалась вопросом крови так же, как и де`Кавени. А теперь твой сын тянет из меня все силы. Ему-то хорошо, сильным вырастет, а вот мне не очень. — Сын? А разве можно знать заранее? Виконтесса грустно улыбнулась. — Это точно мальчишка. Не даёт спать, не даёт нормально есть, постоянно хочется крови, а он ещё и вертится, и дерётся. Хорошо ещё, что один… Определение, как это, Шарля пробрало и покоробило до самого нутра. Его матушка уж точно никогда так к нему не относилась, даже когда он был в том же состоянии, что и его… сын? Да неважно. Сын, дочка — это будет явно исключительно его ребёнок и больше он никому даром не сдался. Ещё эти домыслы о чистоте крови… Что-то не видно. Дед женился на первой разбойнице Красных Скал. Разбойнице в прямом смысле: бабушка чудесно сквернословила, курила трубку с крепким табаком и держала в страхе всех и вся, кроме мужа. Как юную графиню занесло в море — это другой вопрос, но вздёрнутый нос у графа и некоторая вспыльчивость — это бабкино наследие. Дядя да, партию себе выбирал, а вот отец… При всех его недостатках супругу он в прямом и переносном смысле носил на руках, сыном занимался да и характером был несколько ветренен для такого серьёзного вопроса, как подбор достаточно «чистокровной» спутницы жизни. Ему легче было жениться по любви. — Может, ты отдохнёшь немного? В парк или кафе, они примерно на равном расстоянии. — Да, это можно. Лучше в кафе. Тут где-нибудь подают приличные пирожные? — А тебе можно? Инара закатила глаза. — Маан, ещё один взялся на мою голову. Мне и Лино хватает, носится с этим ребёнком, словно он его. Ничего не знаю, я хочу сладкого. — Будет тебе сладкое. Родишь и будет. — О, ещё ты мне поуказывай! Но в кафе инара, на удивление, не спорила и ограничилась чаем. Шарля же куда больше заботил её животик. Прям удивительно, что первая модница столицы не затянута в корсет. Виконтесса сама ухватила графа за запястье и положила его руку себе на живот. — Дырку протрёшь, а так, может, успокоишься. Ребёнок, словно почувствовав отцовскую руку, толкнулся. По крайней мере, графу что-то такое почудилось. — Бушует, строптивец. Ну точно твоя порода. — А я разве строптивец? — Когда-то был. Да, видно, весь вышел. Думай над именем. Как только это из меня выйдет, пошлю за тобой. В час ночи растолкаю и из-под твоего драгоценного выдерну, мне всё равно. Я не хочу ни видеть, ни держать в руках этого ребёнка. Лишь бы Минимальный ценз пройти. Шарля передёрнуло ещё раз, и своего ребёнка стало ещё жальче. Он явно не заслужил того, чтобы на него в таких количествах лился негатив и предубеждения матери. Раньше он не думал о потомстве и не рассчитывал, что станет отцом так неожиданно и скоро по меркам возраста, но… теперь-то какая разница? — Ивет, я тебя прошу, не потеряй его. — Можешь не беспокоиться. Мне не дают. Шарль надеялся, что его бледность не очень видна. — Руку-то убери. Ладонь Шарль отдёрнул стремительно. Маан, какое наследие будет у этого ребёнка? Да, все де`Кавени далеко не святые и характера не сахарного, но Ивет… Он бы в жизни не согласился, чтобы именно такая мать была у его детей. Хотя, может, её злость — это только издержки вынужденной беременности, но всё же это просто ужас. Уже когда он дома сидит и не может прочесть ни строчки, хотя всего пару часов назад еле оторвался от романа, Дарсия осторожно касается его плеча. — Тебе плохо? — Да. Ответил быстрее, чем подумал. Вдруг захотелось всё рассказать: о ситуации, о будущем сыне, о своих чаяниях на его счёт и даже о «коварном плане», вследствие которого драгоценный супруг наверняка разозлится. — Из-за того, что вы не прошли в Великий совет? Извини, но это ожидаемо. У вас же никакая партия. Ни программы, ни лидера. Шарль чуть не ляпнул: «Да нет», но вовремя опомнился и прикусил язык. Партия ему не такая, посмотрите на него. А какая такая? Проправительственная, при которой в государстве есть инарэ и их подножный корм, который по недоразумению ещё и думать умеет? — Радость моя, моё состояние — не твоя забота. — Я твой муж. — Что ты говоришь. Вспоминай об этом почаще, глядишь — лет через двадцать мы друг друга наконец поймём. — Ясно, ты не в настроении. — Я… — Шарль в очередной раз прикусил язык и, переведя дыхание, поменял тему. — Дар, если мне предложат Право Ночи, ты будешь возражать против того, что я попрошу две-три комнаты в особняке на улице Гиацинтов? — Нет, не буду, но… Значит ли это, что такое предложение было? — Возможно. — А можно не водить меня за нос? — Я это обдумываю. — Маан милосердная, ты хоть покажешь мне детей, или я узнаю, когда им лет по десять будет? — Возможно. — Ты другие слова знаешь? Шарль как-то по-птичьи склонил голову к плечу. Стало особенно видно, как он устал. — Можешь закатать рукав? Дарсия расстёгивает запонку не пререкаясь. С сумасшедшими не спорят, а Шарль, похоже, по жизни не в себе. Вязь ильве сдержанно тёмно-зелёная. — Спасибо. — Убедился? Я хорошо к тебе отношусь, стараюсь как могу, хотя ты не способствуешь улучшению ситуации. — Мне на колени перед тобой опуститься и в рот взять? — Дурак. — Твоя школа. — Я что, всё склоняю к постели?! Шарль поднялся из кресла со вздохом и отбросил книгу, всё равно больше уже не прочтёт. — Не всё. Но многое, — граф подходит к супругу и чуть сжимает ему плечо, а после упирается лбом ему под ключицу. — Мне иногда так хочется с тобой поговорить. Просто поговорить. А я не могу тебя увлечь ни литературой, ни культурой, ни обществом… ничем. Ты думаешь, я не знаю, что ты во мне видишь? Все эти годы я для тебя красивенький и глупенький, ну и ещё неудобный. Даже теперь ты ведь ни слова не понимаешь, но не спросишь, что я говорю. Разозлишься только. Шарль чуть поворачивает голову, чтобы видеть синие глаза, и видит там непонимание и лёгкое раздражение. — А я, между прочим, до сих пор тебя люблю. — А можно говорить нормально? Тебя забавляет моё непонимание? — Нет, Дар. Неважно, я ничего такого не сказал. Так… ерунда.***
— Я даже не знаю, конспиратор ты или дурак. — Вот и молчи, раз не знаешь. Ивет родила ночью, на месяц раньше срока. Записку прислали тут же, правда, самого графа еле нашли, он умудрился уснуть у себя в особняке после изматывающего сбора партии, на котором сорвал горло, споря с Ирэном. Пока искали, наткнулись на Дарсию, который ожидаемо вцепился в супруга клещом и навязался в сопровождающие. Вообще, он бы наговорил графу гадостей, но того слегка трясло. Лорд даже хотел было выпустить крылья и приобнять, благо был подобный опыт «заворачивания» крыльев в карете, но побоялся, что ему их случайно вырвут, выскакивая из экипажа, как только они подъедут к месту. Частично эти опасения оправдались. Шарль действительно выскочил так стремительно, что, запнувшись о неровный камень дороги, чуть не стесал нос о мостовую. — Да не убежит твой детёныш. Не сможет просто. У графа нет ни времени, ни сил огрызаться. Он во все глаза смотрит на мужчину, стоящего на пороге и с улыбкой покачивающего туго спелёнутый свёрток. Виконт Лино де`Валрав характером на супругу не похож. В нем нет ни стервозности, ни нервности. Он чрезвычайно мягок по натуре и как инарэ хорош, но точно не как глава партии. На Шарля смотрит без злобы или недовольства, но с видимым сожалением передаёт свою ношу. — Он все же прехорошенький. Жалко, что не мой. Граф перенимает свёрток осторожно, боится уронить, хотя веса почти не чувствует. Ребёнок укутан так, что видно только крохотное личико, совершенно белое и кукольно-красивое. — Когда вырастет, будет совсем как ты, — Дарсия с любопытством смотрит из-за плеча мужа. — Кудри, вон, точно твои. Да и губки бантиком я уже несколько лет наблюдаю. Мальчик ворочается и словно бы фыркает, но не просыпается. На лобик падает черное колечко негустых пока, но иссиня-черных волос. Глаза должны быть большими, но сейчас они закрыты, и только густющие длинные ресницы отбрасывают тень на пухленькие щечки. Лино на прощание осторожно касается крохотной головки и целует мальчика в лоб. Шарлю становится до боли жаль этого инарэ. Он-то точно достоин детей и, судя по всему, хотел бы их иметь. А сам граф в этом вопросе нещадно «плавает». Решил, что поймёт, когда сын будет у него на руках. Вот, держит. Осознание упрямо не приходит. В особняке на улице Гиацинтов над кроваткой склоняются сразу четыре головы: две беловолосые, одна чёрная и одна русая. Виено Рема — воспитатель, который возился ещё с отцом Шарля, а после и с нынешним графом де`Кавени, — тактично стоит в стороне и посмеивается. У Рема целая династия, которая исправно служит Графам Крови. Пожилому инарэ действительно только в радость вынянчить ещё одного де`Кавени, тем более что он не делит графских детей и своих. Во время студенчества Шарль часто навещал своего воспитателя, и, когда встал вопрос об устройстве судьбы своего ребёнка, «дедушка Вие» был первым, о ком граф вообще подумал. — А какие у него глаза? — Альфред говорит полушёпотом и на нового члена семьи смотрит недоверчиво. Когда Шарль спрашивал разрешения на то, чтобы поместить своего сына в особняк двух лордов, его тут же уверили, что так и надо и что их это нисколько не стеснит. Не стеснит-то не стеснит, но маленькие дети — народ крикливый, а это Альфред как-то упустил. — Карие, как у вас? Шарль пожал плечами. — Не знаю, он всю дорогу не просыпался. — Может, разбудить? Ау! Эрнест отвесил брату болезненный подзатыльник и зло зашипел: — Я тебе разбужу! Я тебе так разбужу, костей не сосчитаешь! Шарль теряется и смущается совершенно. Отцовские чувства просыпаются вокруг него решительно у всех, кроме него самого. Он не чувствует к мальчику ровным счётом ничего. Вроде как родная кровь… И что? От этого должно быть тепло и хорошо или боязно? Графа сильно тревожит, что ему как-то совершенно никак. — Вайири, а как его зовут? Вы имя придумали? Имя — последнее, о чём думал Шарль. Он переделал за месяцы ожидания кучу работы, в частности, обеспечил сыну безбедное будущее и умудрился составить завещание, а вот имя… — Анри. Дарсия фыркнул. — А что-то менее распространённое господин первый-модернист-всея-столицы придумать не мог? — Это имя моего прадеда. Анри де`Кавени, этот ненормальный, как ты когда-то выразился, инарэ, который погиб под Миррой, утянув с собой элитную сотню противника. Но откуда тебе это знать, да и зачем? Твой муж — прожигатель жизни и последняя вертихвостка в столице, и род у него, соответственно, такой же. Глава синей партии в прямом смысле прикусил свой излишне длинный язык. — Я такого не говорил. — Может, не такими словами, но согласись, я в твоих глазах недорого стою. — Шарль… — Не здесь. Разбудим. Дедушка, посмотрите за ним? Пожилой инарэ расплывается в довольной улыбке. Он чем-то невероятно похож на кота, но не на разбойничего, а на большого и доброго — из той породы, что поёт колыбельные и рассказывает сказки. Он охотно кивает Шарлю и радуется тому, что для кого-то он, как прежде, «дедушка». Уже за дверью особняка Дарсию прорывает и не только по поводу «вертихвостки». Шарль сдержал слово. Он обговорил судьбу сына, его появление и уход решительно со всеми, кроме супруга. Глава не любил, когда его водили за нос, и ситуация, в которой он узнает о сыне своего ненаглядного постфактум, его изрядно разозлила. До белого каления довели собственные дети. Они-то знали всё заранее и готовились, но отцу не сказали ни слова. Более того, Эрнест слушается отнюдь не его и не стесняется этого. Альфред шипит и встаёт в позу, словно бы он уже взрослый и независимый. И таких «взрослых и независимых» у лорда целый дом, вот только они как-то забывают, чьи деньги позволяют им так праздно и безбедно существовать. …За два дня до рождения Анри Дарсия уже успел всласть наораться на старшего сына и на супруга. После того как он урезал сыновьям содержание (заслуженно, между прочим, слишком уж расслабились и совершенно забыли, кто их породил), Шарль, конечно же, кинулся их защищать. Защищался до того, что сам остался без финансирования. Да, кажется, в пылу спора он что-то неблагозвучное заметил про весь род графа, но ненамеренно же! Лорд вообще не привык к тому, чтобы его выводили из себя до состояния крайнего бешенства, но Шарлю это систематически удавалось, и каждый раз наружу вылезало то, что не должно было. А у графа, как назло, была хорошая память на плохие слова в адрес свой и своей семьи. Одна радость с появлением у него ребёнка — отстанет от его сыновей, и те, при должном обращении конечно же, вновь вспомнят, в каком тоне надо говорить с родителями. В особняк в районе Изумрудного дола супруги добираются в состоянии, когда между ними можно ставить котелок и варить суп — вода закипит только так. Воздух между ними почти искрит. Прислуга, которой по ночам и так немного, затаилась по углам и, кажется, даже не дышала. — Мог бы и сказать о сыне. Язык бы не отсох. — Я тебе его показал. Вполне достаточно. — Ничерта не достаточно! Ты мой муж! Я должен знать о твоей жизни! Каждый шаг, каждый вздох, если потребуется! И уж тем более с кем ты спишь! — Чтобы под замок посадить? — Да! Слово срывается быстрее, чем лорд осознаёт, с чем соглашается. — Нет. Я вовсе не это имел в виду. Я… Шарль чуть склоняет голову набок и мягко-мягко улыбается. Дарсию передёргивает от этой улыбки. — Вот теперь всё становится на свои места. Извини. Твоя собственность забылась. — Да нет же, Шарль! Граф мягко отстраняется и идёт к себе. — Я не хочу говорить, Дар. Я устал. Ты тоже иди спать и ближайшее время можешь не беспокоиться. Я буду слишком занят Анри и нашей «никакой» партией. Доброй ночи. Ночь недобрая совершенно. Оба мужчины не могут уснуть. Когда Дарсию накрывает период кошмаров, бессонница, как ни странно, не тягостна. Шарль спокойно не спит вместе с ним, варит кофе, рассказывает что-нибудь интересное о литературе, а потом Дарсия всё же засыпает, потому что кошмары его не трогают, когда рядом тёплый бок графа. Но, когда они ссорятся и почти вынимают друг другу сердце и душу, бессонница ужасна и спасения от неё нет, потому что на двоих её уже не разделишь. Каждому нужно какое-то время на то, чтобы успокоиться, иначе вновь полетят искры. Пословица говорит: «милые бранятся — только тешатся», Дарсия же не видит в этом никакого развлечения или утешения. Они только забивают новый гвоздь в крышку гроба семейных отношений. Да, они чудесно работают в паре. Утром Шарль смотрит на букет хризантем как на нечто совершенно удивительное — наподобие снега летом. — Это что? — Букет. Я вчера перегнул палку. Граф смотрит на мужа, а потом на цветы. Два и два сходиться не желают. — Это что, мне? Это извинение? — Я что, по-твоему, и извиниться не могу?! Дарсия вскипает против воли. Он слишком смущен, ему чудится усмешка, а больное самолюбие этого не переживёт. Шарль же не слышит последней реплики и касается букета очень осторожно, вынимая из вазы только один цветок и ожидая, что сейчас у него всё это отберут и рассмеются. — Спасибо. Очень красивые. — Ты хризантемы вообще любишь? Ну да, за столько лет можно было сподобиться узнать, какие цветы любит супруг. Можно было, но всё как-то было недосуг. Зато теперь вот уши горят огнём, хорошо за волосами не видно. — Я? — Шарль в полной прострации. Это первый букет, который он получает от Дарсии. Граф вообще любит цветы. Это, конечно, как-то не по-мужски, но поделать с собой он ничего не может. — Я… люблю. Ты можешь дарить мне даже чертополох. — Издеваешься… — Маан упаси. Спасибо. Правда. Они прекрасны. …Букет будет стоять в вазе до последнего, пока туалетный столик под ним совсем уж не засыпет лепестками.***
— Нос у него, может, и не твой, но характер уж точно. Невероятный торопыга, поэтому ничего удивительного, что родился на месяц раньше. — Много ты в носах понимаешь, это у меня он неправильный, у одного из всего рода вздёрнутый. — И премилый. — Иди ты… Рауль фыркает и никуда не идёт. На Анри смотрит с любопытством и львиной долей одобрения. Шарль очень трогательно переживает, что сын у него родился раньше срока, да ещё и с зубами. Клыки — вернее, пока клычки, что верхние, что нижние — под трогательными пухлыми губками смотрятся странно. Но в остальном ребёнок нормальный и здоровый, только уж очень тихий. Альфред, который больше всех переживал по поводу ора, первым же забеспокоился, почему этого самого ора нет. Мальчика хватает только на слабые хныканья, хотя со слухом и голосом у него вроде бы полный порядок. С аппетитом тоже. Кормилицу найти не удалось, что, в общем-то, не так уж и удивительно, но юный граф спокойно воспринял коровье молоко. — А глаза точно твои. И разрез, и цвет. И имя ты удачно выбрал. Очень подходящее, хотя и не могу сказать почему. — Я для чего тебе его принёс? Для того, чтобы ты мне что-нибудь кровостимулирующее выдал, а ты только разглядываешь да анализируешь, похож не похож. Шарль забрал сына нежно и в то же время собственнически. Господин Рееры только посмеялся. Молодой родитель-то входит во вкус. А сколько было потрачено нервов! То родитель я плохой, то инстинкта нет… Кто ему вообще в голову вбил, что это так работает? Нет ни инстинктов, ни любви к своему потомству, которая возникает из ниоткуда. По крайней мере, никогда не было у Рауля, но это никак не отменяло его любовь к детям. Просто приходит она не сразу. Может, у женщин и по-другому, они всё же куда как дольше притираются к будущим детям, а ожидание и знание о ребёнке — это не то же самое, что вынашивание этого ребёнка. — Не нужно никакое кровестимулирующее. Сын у тебя здоров, не слабый и не вялый. Много спит потому, что возраст такой, а тихий просто потому, что тихий. Это не диагноз и не порок. Радовался бы. Как твой благоверный отнёсся к ситуации в целом? — Не спрашивай… Это тихий ужас. Другой «тихий ужас» сдавленно пискнул. Шарль поспешил ослабить хватку и прошёлся пальцами по личику сына. Анри открыл глаза и почти тут же вновь закрыл, только ухватился за отцовский палец крохотной ручонкой. Графу в такие моменты всегда становилось страшно. Пропорции тел у него и сына были слишком несоразмерны. Маленькая тёплая ручка слишком мала и тонка, невольно возникал вопрос — есть ли в ней вообще косточки. — Ты там что-то говорил о возврате земель. Не сейчас конечно, давно, но свою мысль так и не объяснил. — Что? А… Да так… — Шарль осторожно-преосторожно повернул руку. Анри сам его отпустил, но сквозь сон вместо пальца «сцапал» витую чёрную прядь. — Неважно. Мне пока не до земель, хотя я почти всё устроил. — Отправляйся ты домой. Заодно сына сдашь на попечение, а то дрожишь над ним, как жрец над реликвией. — А тебе смешно. — Ну вообще — да, — Рауль бессовестно хмыкнул, не сводя добрых, насмешливых глаз с любовника. — В роли отца ты очень забавно смотришься. — Именно что в роли. Я на неё совершенно не гожусь. — О, уверяю тебя, это дело привычки. Если что, мужа обяжешь. — Ну нет! Вот уж у кого способностей ещё меньше, чем у меня. — Вот, полдела уже сделано, нижняя планка у тебя уже есть. Теперь одна дорога — вверх.