Чумной

Сквозь красные стёкла очков и мир предстаёт красным. Его силуэт появляется на тёмной улице ранним утром. Он неспешно бредёт среди гор трупов, шевеля длинной тростью бесчисленные тела, чтобы найти выживших. Чёрная фигура натыкается на женщину в оборванном платье, тычет в неё концом трости и переворачивает на спину. Её лицо застыло в предсмертной муке, рот приоткрылся, а по шее паутиной расползлись витиеватые чёрные линии. Томас преодолевает рвотный позыв и поскорее отходит от мёртвой, отворачиваясь. Сколько уже таких лиц он видел — не пересчитать, и на каждом читалась погибшая надежда вкупе с сильнейшей болью. Томас видел, как умирают чумные. Медленно и страшно, корчась от мук в судорогах, пронзавших тело, боясь прикоснуться к себе и царапая землю, обламывая ногти и вырывая клочья высохшей травы. Томасу кажется, что милосерднее было бы убивать заражённых сразу. Чуткое ухо врача улавливает еле слышный хрип — Томас настороженно поворачивается, силясь найти сквозь толстые красные стёкла жертву, и перебирает тростью тела, пока не натыкается на больного. Врачеватель ловит себя на мысли, что несправедливость всё же существует. И длится она уже, не прекращаясь, столетиями, веками. Светловолосый юноша упирается ослабевшими руками в тело товарища, силясь растолкать его, и Томас видит, что это бесполезно. На обнажённых частях тела доктор замечает несколько только начинавших зарождаться нарывов, именуемых проще — бубонами, и мгновенно решает, что юноша болен всего несколько дней. Заражённый поднимает воспалённый взгляд на Томаса и слабо вскрикивает от ужаса. Тонкие руки подламываются, он грудью падает на почерневшего товарища и прикрывает глаза, лишь грудь его вздымается и опадает в такт дыханию. Томас невесело усмехается — ещё бы, чумные доктора среди больных наводили не меньший ужас, чем сама чёрная смерть. Широкополая шляпа, плащ до пят, рыбацкие сапоги, плотные кожаные перчатки, маска с огромным изогнутым птичьим клювом — всё чёрное, как предвестник скорой мучительной смерти, и лишь глаза опасно сверкают красным в этой гибельной темноте. — Не бойся, — глухо говорит Томас, — я помогу. Заражённый приоткрывает сухие губы, пытаясь что-то сказать. Томас словно воочию видит, как медленно лопается на них кожа. Миг — и в ладони врача сверкает лезвием медицинский скальпель. Заражённый с ужасом переводит на него взгляд и откидывается назад, прикрывая шею рукой. Томас горько улыбается. Почему-то жизнь именно этому человеку ему хочется спасти, как никому больше. — Как твоё имя? — внезапно даже для себя спрашивает Томас, опускаясь на колени рядом с юношей. Тот морщится и несколько раз моргает, точно приходя в себя. — Ньют. — И голос у него по-больному хриплый, а под глазами залегли чёрные тени. У Томаса болезненно сжимается сердце. — Томас. Он осторожно отодвигает отталкивает концом трости мальчишку от трупа, заставляя подняться на ноги. Ньют исподлобья смотрит на него, в глазах плещется чёрный, как сама чума, ужас, и Томас понимает его. Он не знает, что предпринять, чтобы хотя бы облегчить жизнь заражённым. Он слаб, он немощен, он зовётся врачом, не вылечивая своих больных. Ньют шатается, еле держась на худых, как палочки, ногах, слабо сжимает пальцы в кулаки, да и сам выглядит как живая смерть. Изорванная чуть ли не в клочья грязная рубашка, босые израненные ступни, дикий взгляд. Томас поднимается за ним и наставляет на него трость. Ньют смотрит на неё с вызовом. Врачеватель горько улыбается под маской и опускает руку с тростью, опираясь на неё. — Пойдём, — бросает он еле слышно, но Ньют на удивление резко реагирует на это слово. — Что вы хотите сделать? — шепчет он, в и голосе проскальзывает тоска. Тоска неизлечимо больного. Томас медлит всего пару мгновений перед тем, как соврать: — Вылечить. — Лекарства не существует. — И снова Ньют понимает, принимает то, что ему суждено. Томас смотрит на мальчишку, охваченного болезнью, и невольно думает о том, что судьба несправедливо распределилась между ним, ведь это он, Томас, чьи действия погубили тех, кто ещё мог спастись, должен лежать на грязной земле среди заражённых, а вовсе не Ньют. Он смотрит на него, и на ум омрачается. — Лекарство существует, — снова лжёт больному врач, и глаза Ньюта подёргиваются дымкой. — Не все его нашли. — А ты? Простой вопрос сбивает с ног гибельной для Томаса правдой. Его окатывает волной боли, когда он вспоминает растрепавшиеся длинные чёрные волосы, вздёрнутый нос, страх в опустевших глазах и изогнутые от боли девичьи пальцы. Она сама была гибкой и быстрой, долго убегала от Смерти, но та всё же настигла её, сразив, как и остальных, чёрной чумой. И сейчас, когда Томас смотрит на Ньюта так, в упор, он хочет, чтобы тот не умирал. Хочет найти лекарство. Хочет спасти его от ужасной участи, уготовленной ему. Хочет закричать, сорвать маску, дать болезни проникнуть в горло, моментально впитываясь в тело, чтобы уравнять шансы на выживание. Но не может. Потому что он трус. Потому что он потерял Бренду, Терезу, Минхо. Родителей. Сейчас теряет Ньюта. Ньюта, которому удалось одной простой фразой сковырнуть высохшую корку на ране. Который единственный из всех, кто встречался Томасу, не боится смерти. Который терпит ужасающую головную боль, ломоту во всём теле, воспалённые нарывы, не пытается прикрыться последней слабостью, стоит и смотрит на Томаса не как на последнюю надежду, а как на нечто неизбежное. Томасу внезапно кажется, будто он для Ньюта и есть сама смерть. На глазах вскипают жгучие слёзы. — Я вылечу тебя,— срывается с уст быстрее, чем Томас может представить. Ньют надсадно хмыкает, и боль в сиплом шёпоте всё же проскальзывает наружу. — Лекарства нет.

***

— Ньют. Томас приводит его на окраину селения, туда, где, как он знает, есть опустевший дом, оставшийся от прежних владельцев. Ньют обессиленно падает на почти прогнившую кровать и утыкается лицом в набитый соломой и сеном тюфяк. Томас молча останавливается над ним. — Что? — Голос звучит невнятно. — Я помогу тебе. Прошу, поверь мне. — Никто не поможет. — Позволь мне помочь. — Томас вздрагивает, когда Ньют поворачивает голову и смеривает его усталым взглядом. — Что тебе моё согласие? — горько выдыхает он, вцепляясь пальцами в край тюфяка от боли, внезапно прострелившей тело. У Томаса нервно колотится сердце от чувства поглощающей безысходности. Он не может привязаться ещё к одному обречённому, не может. Ньют делает это за него. — Позволь мне облегчить твою жизнь, — шепчет он, опускаясь на колени перед кроватью. Клюв почти касается светлой макушки, и Томас едва не отпрыгивает — он не может находиться к заражённому так близко. — Сколько мне осталось? — Ньют приподнимается на локте и стискивает зубы, чувствуя накатывающую тошноту. Томас судорожно выдыхает, чувствуя, как в ноздри забивается запах лекарственных трав. — Несколько дней. — Несколько дней, Томми, — хрипло шепчет Ньют, и сердце Томаса вновь сжимается от обречённости. Томми. — Обещай убить меня, как только любая часть моего тела начнёт чернеть. Я знаю, ты видел многих, чьи тела были чёрными, как сгоревшее дерево. Томас видел. Видел, как заражённые пытались отрезать живую гниль, отрубить, отсечь топором. Видел, сколько муки, ужаса и боли было написано на их лицах. Видел и ничего не мог предпринять. Врачеватель кивает, давая молчаливое обещание. Ньют облегчённо прикрывает глаза. Он засыпает. Томас долго сидит над спящим, вглядывается в измождённое лицо и кусает губы, силясь не издать ни единого всхлипа. Он доктор. Он не должен.

***

Томас вскрывает раскалённым ножом бубоны, выпуская набравшуюся в них жидкость наружу. Вонь от нарывов перебивается жгучим запахом трав, Томас мотает головой, с болью глядя в искажённое от страданий лицо Ньюта. Его рот открыт в безмолвном крике, он корчится на полу, задыхаясь, и Томас впервые делает то, чего не делал ни для кого — прикасается руками к тощим плечам, вдавливая Ньюта в грязный пол. Он замирает, как вскопанный, открывая и закрывая рот от боли, и переводит глаза на Томаса. — Убери руки, — хрипит он еле слышно, — заразишься, ты... — Замолчи, — с внезапной злобой шипит врачеватель, — закрой рот, Ньют. Ньют прикрывает глаза и откидывает назад голову, ударяясь ею об пол. Томас скулит от отчаяния, видя, как заражённый лихорадочно бледнеет, касается рукой в перчатке лба и раздражённо срывает её с руки, не в состоянии почувствовать что-либо под грубой кожей. Ньют пылает жаром. Под веками бегают глаза, грудь вздымается и опадает. А что, если Томас сделал только хуже? — Ньют, — дрогнувшим голосом зовёт Томас, хлопая мальчишку по щеке, — Ньют! НЕ УМИРАЙ! Ньют содрогается от боли и внезапно хватает его за руку со скальпелем, как безумный, распахивает глаза и смотрит на Томаса воспалённым взглядом. Врачеватель на мгновение отшатывается. — Больно, Томми, — как-то жалобно и растерянно шепчет он и выпускает из слишком ледяных при таком жаре пальцев руку доктора, — больно, Томми, больно... Томас отчаянно оглядывается и находит отброшенную впопыхах связку чеснока, дрожащими пальцами вытаскивает из оборванной сумки кусок хлеба, завёрнутого в тряпку, растирает чеснок о камень и обильно мажет кашицей хлебную корку. — Съешь, — умоляюще шепчет он, поднося подобие лекарства ко рту Ньюта. Тот морщится от резкого запаха. — Съешь, это последнее. — Оставь себе, — устало усмехается Ньют и вздрагивает, жмурится, сдерживая себя от крика боли. На висках выступают капли пота. — Мне... не нужно. Тебе важнее. Ты должен жить. Ты заслуживаешь. — Не говори того, чего не хочешь слышать, — рычит Томас, склоняется слишком низко, так, что чёртов клюв касается светлых волос Ньюта на макушке, и едва ли не вталкивает ему в рот перемазанный чесноком хлеб. Глаза Ньюта удивлённо распахиваются, и Томас внезапно замечает, как по щекам вниз бегут две слезы, прочерчивая чистые дорожки по пыльной грязи. Ньют жадно хватается руками за кусок хлеба и ест, давится от голода и беззвучно плачет. Под маской Томас рыдает тоже. На следующий день Ньют не может встать с постели. По ноге за ночь расползается чёрное пятно омертвевшей кожи, причиняя невыносимые боли. Ньют корчится, мечется по кровати, свешивается с неё в опасной близости от пола, но каждый раз Томас успевает подхватывать его. Врачеватель ловит заражённого пальцами за подбородок и поднимает голову вверх. В глазах Ньюта плещется боль. Тот кашляет и внезапно тихим шёпотом, едва слышно, просит: — Покажи мне свои глаза, Томми. Томас замирает лишь на мгновение, после чего его рука тянется к затылку, натыкается на незамысловатые крючки и замочки, и после недолгой возни маска падает на кровать, на пол и замирает там, никому не нужная. Ньют жадно вглядывается в молодое лицо доктора, после чего откидывается назад и удовлетворённо вздыхает. — Ты красивый, — шепчет он, — я тебя таким и представлял. НЕ УХОДИ! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ! — Ньют... — произнесённое хрипло, на выдохе. Ньют переводит на Томаса воспалённые глаза. — Что? — Я люблю тебя. Он морщится от боли и кусает губу до крови. — И я тебя, Томми, — ответно выдыхает он, — я ещё могу любить.

***

Через два дня Томас вынужден уйти на обход городских улиц. Ньют лежит на разодранном до проплешин тюфяке, не открывая глаз и не говоря ничего на прощание. Чернота расползлась по всей ступне, и, как бы Томас не пытался облегчить боль Ньюта, не помогало абсолютно ничего. Ночью Томас слышал, как кричал и плакал Ньют. Слышал и сжимал его руку, сидя рядом с его кроватью, принимая на себя окровавленные полумесяцы чужой боли. Томас буквально пробегает улицы заражённого города, ворошит тростью трупы, выискивая ещё живых, а, найдя, не предпринимает ничего. Он знает, что дома его ждёт Ньют. Он ещё много должен ему сказать. Он любит его. Ему осталось немного времени для того, чтобы придумать лекарство. Пожалуйста, пусть у него будут эти несколько минут. — Ньют? — у порога Томаса встречает тишина. Врачеватель бежит, спотыкаясь и путаясь в длинных полах плаща, в комнату к Ньюту и падает на колени рядом с его кроватью. Ньют бледен, отчего болезненные чёрные изгибистые полосы на его шее выглядят как следы от пальцев самой Смерти. На полу валяется забытый врачом окровавленный скальпель, и Томас неверяще берёт его в руки. Ньют пытался вырезать себе ожог чумы. Его нога перепачкана в крови, Томас проводит пальцами по глубоким порезам и снова смотрит на лицо Ньюта. Оно измождённое, но не по-смертельному спокойное. Томас не верит. Не может поверить. — Ньют, — зовёт он его, но Ньют не отзывается. — Ньют! — повышает голос Томас. — Ньют! Ньют, прошу тебя, не умирай, ещё немного, я почти всё придумал, Ньют!! НЬЮТ! На его лице — отпечаток чумы, отпечаток смерти. Томас не хочет верить. Томас не верит. — Ньют! Голос срывается на хрип, после — на плач. Томас рыдает, как рыдала над телом отца Бренда, склоняется над холодным, избавленным от лихорадочного жара телом, и впивается ногтями в собственные ладони. Он не глушит рыдания — не надо. — Ньют! Ньют... Томас поднимает глаза, оглядывает застывшее в смертельном холоде Ньюта и внезапно замечает выцарапанное на деревянном подоконнике имя. Томми.