***
Они устроились в южной гостиной. Елизавета Андреевна, почти незаметно улыбнувшись ему, села в одно из красных сафьяновых кресел. Он по праву оценил её манёвр: теперь самым логичным было для них с Гоголем вдвоём сесть на диван. Что и произошло. Гуро дивился этой женщине: неужели она, будучи, очевидно, сосредоточием всех помыслов Гоголя, могла просто так отказаться от его симпатий, и из всех людей (и нелюдей) толкнуть его именно в объятья Гуро? Меж тем на улице смеркалось, и — так как горничные все еще приходили в себя — хозяйка дома сама зажгла свечи. Казалось, никто не торопился начать неприятный разговор. Тогда заговорил сам Гуро: — Как говорят в полиции: «Одно дело — раскрыть дело, и совсем другое — написать рапорт». Мне важно знать обо всём, что произошло в моё отсутствие. Скоро сюда приедет моя замена, — на слове «замена» он криво улыбнулся. — Если я не смогу дать убедительное обоснование всей этой чертовщине, этим делом крайне пристально заинтересуется третье отделение. А на этот случай у меня есть очень простая директива от начальства: всех убить, деревню сжечь. Гоголь вздрогнул и с ужасом воззрился на него. Яков тут же пожалел о последней фразе. Эх, нечасто ему приходилось щадить человеческие чувства, вот и навыка не было. С другой стороны, лучше было не продлевать агонию. Плохо завуалированная угроза подвигла молодых людей наконец начать свой рассказ. Говорил в основном Гоголь, а Данишевская высказывалась только когда это было необходимо. Почти сразу она начала плакать. Что же касается Николая, то он сначала пытался сохранять спокойствие и подбирать слова, но уже при рассказе о ночной встрече с призраком Хавроньи, его пробила сильная дрожь, и он стал говорить быстро, словно захлёбывался словами. Про себя Гуро на все лады проклинал тот час, когда ему пришла в голову мысль увлечь Гоголя за собой в Диканьку. Картина и впрямь вырисовывалась жуткая. Следующей после Параски жертвой Всадника была дочь священника, её тело нашел сам отец, когда пришел открывать часовню. Гоголь прибыл на место преступления не один, а в сопровождении Якима, Леопольда Бомгарта и кузнеца Вакулы. И часовня, и мёртвая девица оказались ловушкой Данишевского: как только четверо мужчин вошли внутрь, двери захлопнулись, а на здание опустились чары незаметности. Когда появился злобный призрак поповой дочери, догадливый Вакула нарисовал круг на полу, и два дня они читали в том кругу молитвы, отгоняя нечисть. Тогда на поддержку убиенной стали приходить другие призраки и духи. На исходе второго дня случайная оплошность Бомгарта стоила жизни троим из четырёх: доктор неосторожно ступил на край плохо прибитой половой доски, так что другой ее край — на котором был нарисована часть круга — на секунду поднялся в воздух и нарушил непрерывность белой линии. Нечисть тут же напала на людей и разорвала в клочья всех, кроме Гоголя, который был одет в плащ, оставленный ему Гуро. Слово переняла Елизавета Андреевна. Она поведала, что ослепленный ненавистью (и, по невысказанному предположению Гуро, ревностью), её муж вызвал Вия, чтобы тот расправился с Гоголем. Для вызова — вот и подтвердилась гипотеза Якова — Данишевский убил и принёс в жертву половину всей прислуги. Призыв и торг с духом тьмы отняли у графа много сил, и впервые за годы власть Тёмного над женой ослабла. Девушка воспользовалась этим и устремилась в Диканьку, дабы освободить Гоголя. Пока она была в пути, Вий явился в часовню; призраки подняли ему веки, но — слава Дьяволу — Николай понял, что нельзя смотреть в глаза духу и продержался до того времени, как Данишевская подоспела на помощь. Она сняла чары незаметности и выпустила Гоголя из проклятого здания. От полного душевного и телесного истощения Николай упал без чувств, как только вышел на улицу. Он не просыпался больше дня. И в это время Бинху пришла блистательная мысль: в отсутствии следователя самому раскрыть дело, и, так как он нутром чуял, что в деле замешаны граф и графиня Данишевские, он повёл всю Диканьковскую полицию к ним для обыска. Бинх и его люди так и не вернулись. Когда Гоголь очнулся, он узнал, что Алексей Данишевский приезжал в деревню и забрал супругу обратно в поместье. Теперь уже Николай отправился на помощь девушке, и, в процессе развоплотив Тёмного Всадника, примчался в парадную гостиную имения, где Гуро позже и нашёл его на пороге смерти. Там Данишевский обездвижил Николая и начал произносить проклятье, которое должно было отправить его прямиком в Ад. Граф не заметил, как его супруга прокралась в гостиную и сняла чары неподвижности. Дело осталось за малым — стоило Данишевскому подойти слишком близко, Николай поразил его кинжалом. Хотя Тёмный, строго говоря, не был нечистью, рана оказалась смертельной. Жаль только, что уже оседая на пол и истекая кровью, он успел закончить проклятье.***
Когда рассказ был окончен, между ними на долгое время установилось молчание. Елизавета Андреевна тихо плакала, свернувшись — насколько ей позволяло платье — калачиком в своем кресле. Гоголь же... Гоголь немного придвинулся к нему, и в глазах его была мольба. Скорее всего, он и сам до конца осознавал, о чём просит, но Гуро понимал: молодой человек искал утешения и чувства защищённости. Яков — стараясь не думать о том, что у Данишевской утешать получилось бы куда лучше — без слов раскинул руки, приглашая Николая в свои объятья. Тот наклонился к Гуро, обхватил руками за шею и, уткнувшись лицом ему в грудь, тихо заплакал. Через некоторое время Гуро принялся гладить его по голове. Молчание продолжалось.***
Спустя долгое время все немного успокоились, и Данишевская велела приготовить спальни для Гуро и Гоголя. Так как сна ему требовалось немного и нечасто, эту ночь Гуро решил посвятить написанию рапортов. И если в докладе для Ада можно было писать всю правду без цензуры (там его ещё и по головке погладят за тридцать две оборвавшиеся жизни), то над рапортом для третьего отделения пришлось попотеть. Получился увлекательный сказ на десяти листах про графа-сатаниста Алексея Данишевского, который с помощью подельника угробил более тридцати человек ради безумной мечты обрести бессмертие. Яков Петрович в процессе был тяжело ранен и несколько дней находился между жизнью и смертью (эх, теперь будет весь этот маскарад с прикованным к постели героическим следователем), поэтому в неразберихе Бинх отправил депешу о его смерти по ошибке. В конце концов молодой писарь Николай Васильевич Гоголь убил Данишевского при попытке задержания. Ему помогла супруга преступника, Елизавета Андреевна Данишевская, в нужный момент окликнувшая мужа и тем давшая Гоголю шанс убить изверга. Сама Данишевская, конечно, до последнего ни о чем не догадывалась — пусть уж лучше считают дурой, чем соучастницей... В предрассветный час его работу неожиданно прервал тихий стук в дверь. «Легка на помине», — подумал Яков, открывая дверь Елизавете Андреевне. Девушка попросила несколько минут его времени для короткого разговора. Он ответил, что для неё свободен хоть до самого утра. Она слабо улыбнулась. — Я пришла поблагодарить вас за спасение Николая. Вы не представляете, как много это для меня значит. Яков хотел было сказать, что спасал Гоголя не ради Данишевской, но девушка опередила его: — Я знаю, вы сделали это не ради меня, но это не уменьшает моей благодарности. Николай стал мне близким другом, и мысль о его преждевременной кончине невыносима для меня. Зачем она всё это говорила, было для него загадкой. Для девушки не было секретом, что Яков хотел Гоголя для себя, и — сколь бы поверхностно он не знал Светлую — злорадство точно было не в её натуре. Данишевская попыталась продолжить, но вдруг сильно закашлялась. Приложив ко рту белоснежный платок, она продолжала кашлять довольно долго, а когда приступ прошёл, на мгновение нарочно взяла платок за уголок, так что стало видно всю ткань. В свете свечи мелькнули тёмно-красные пятна. — Что бы вы ни думали, Яков Петрович, я вам не соперница. Я не делаю и не буду делать ничего, что могло бы дать Николаю ложную надежду. Если вы считаете это допустимым с точки зрения нравственности и морали, — здесь она иронично улыбнулась, — можете попытаться завладеть его симпатией... — Сколько тебе осталось, Светлая? — перебил её Яков. — Я бы мог продлить... На этот раз Данишевская перебила его сама. — Нет, не мог бы. Ни капли крови не прольётся больше по моей вине. Но я благодарю за предложение. Не думала, что когда-нибудь встречу столь самоотверженного демона, — она снова улыбнулась, на этот раз грустно. — Видимо, любовь иногда делает лучше даже самые тёмные создания. После её ухода Яков ещё долго думал над её почти-благословением. Она сказала «любовь» — и тем повергла его в смятение. Особенно в свой первый век на Земле — ради дворцовых ли интриг, удовольствия, или из любопытства — Гуро часто делил ложе и с женщинами, и с мужчинами. Но обычно ничего, кроме презрения к этим людям, он не чувствовал. И уж тем более никогда не было у него к ним привязанности. И вот появился Гоголь. Со своими видениями, романтическими стихами и чёрной крылаткой он сразу чем-то привлёк Якова. И вот уже они подписывают крайне невыгодный для Гуро Договор, а теперь он и вовсе готов поддерживать жизнь в Данишевской, лишь бы Николай был счастлив. Может, это и вправду была любовь? Яков пока не знал.***
Утром следующего дня приехал новый следователь, Даниил Михайлович Ясенко. Ничего особого он из себя не представлял: работать не любил, сидеть в глуши — тоже. Это, а также лёгкий отупляющий морок позволили Гуро без осложнений передать дела, получить все необходимые подписи на отчётах и вывести Данишевскую из круга подозреваемых. Самым большим успехом следствия стала поимка беглого конюха. Его посадили под стражу — а на следующее утро нашли остывающим со вспоротым брюхом. Гуро, конечно же, не имел к этому ни малейшего отношения. В тот же день они с Гоголем отправились обратно в Петербург. Елизавета Андреевна планировала выехать спустя пару недель после них, разобравшись с делами в имении. Она пришла попрощаться и долго обнимала Николая, а потом расцеловала его в обе щёки. На ней был сильнейший морок, призванный скрыть слезы и почти непрекращающийся кашель. «Хорошо», — подумал Яков, — «что я ещё не начал обучать его, а то вмиг бы заметил». Когда Светлая подошла к Гуро, от неё сильно веяло скорой смертью. Она поблагодарила его за всё и на прощание, встав на цыпочки, легко поцеловала в щёку. В это момент он услышал её шёпот: — Прощай, демон. Да не встретиться нам за краем! Береги Николая и помни: любовь подлинна, когда любишь кого-то больше, чем себя.