никогда не

Арлингтон-Хайтс практически невозможно найти на карте штата Иллинойс с первого раза — маленькая, почти незаметная точечка между дельтами пунктирных дорог. Высушенные солнцем дороги однотонной каймой тянутся в даль, извиваясь волнами под колёсами подержанного авто. В салоне противно скрипят перевязанные изолентой железные внутренности, вздувшиеся жестяные банки с консервированными томатами отвратительно воняют. Ржавые пружины из-под пятнистой ткани сидения впиваются в ноги, оставляя фиолетово-багряные следы на молочной коже. Загрубелые ладони в мозолях стискивают потрёпанный руль, неумело выворачивая его на каждом повороте; кончается бензин: переломанная пополам стрелка под треснувшим стеклом клонится вниз, прогнозирует неизбежное. Дейзи ищут в двенадцати штатах, дают черно-белые наводки легавым и пришивают едкое «Дрожь» — ей не нравится. В современном мире героев нет или в них просто не нуждаются: Энтони Старк после первой публичной оплошности вдруг стал врагом народа, а Капитан Америка сдулся быстрее фигурного шарика на детских именинах. Третье звено власти — журналистика, и она строит общество по продиктованным свыше правилам. И там, увы, мстители-альтруисты ни в чьи планы не входят. Джонсон гребут под эту жу категорию с унизительной приставкой «анти»: антигерой, антиспаситель, антидобро. Ей стало на это почти плевать. В Иллинойсе не слышали ни о Скай, ни о Дейзи Джонсон, ни о Дрожи. Ее не окидывают презрительным взглядом в дешёвых общепитах и не тянутся к сотовому — это, как минимум, радует. На типичной ретро заправке среднего запада ей приветливо салютирует разгуливающий возле газовой колонки мужчина: — Полный бак, как обычно? — Ты знаешь, Джо, - бывший агент ЩИТа потягивается после длительного пребывания в сидящем режиме, разводя руки в стороны. Мышцы приятно напрягаются, растягиваются в последствии характерных движений. Определённые участки тела приятно покалывают, будто кто-то специально касается пересушенной кожи кончиком иголки. Свежий апрельский воздух забивается под низ растянутой хлопковой футболки, рысью скользя по выпирающим рёбрам — сущее наслаждение. Здесь она себя зовет Мэри Сью Путс и врет о том, что едет к родителям на выходные — не сбывшиеся мечты. Кожаная куртка неестественной повисла на ее худощавом теле, чуть приподнявшись в области плеч: острые кости натягивали потрескавшийся материал, подчеркивая угловатость ее фигуры. Дешевые бургеры в забегаловках еврейских гетто и сон на твёрдых матрацах хостелов, расположенных в десяти метрах от таблички с названием города, ещё никому не шли на пользу, поэтому болезненный вид ранее румянощекой девчонки можно оправдать отсутствием нормальных жилищных условий. В призаправочном маркете воняет дешевыми сигаретами. Смуглая женщина лет сорока небрежно курит в окно, облокотившись об стену; полки забиты различными необходимыми для путника товарами, но в небольшой деревушки мало кто что покупает. Дейзи рефлекторно направляется в сторону стоек с детскими подгузниками, устало потирая переносицу — осталось проехать всего семнадцать километров, и она наконец-то окунётся под контрастный душ и почувствует себя человеком. Она автоматически берет несколько упаковок ультра-каких-то-там памперсов с тусклыми детскими рисунками на белом материале и готова уже была направится в сторону кассы, как вдруг почувствовала тупой удар при повороте: ее худое тельце столкнулось с кем-то более массивным и высоким. Джонсон не спешит облить незнакомца испанской бранью (спасибо, Йо-Йо), она слишком устала от конфликтов. Ноздри царапает знакомый запах горелой кожи и вишневой пепси из пластиковой бутылки — это что-то родное, граничащее на косых рёбрах воспоминаний. Скай лишь мгновение стоит просто посреди помещения, уткнувшись носом во взволновано вздымающуюся грудь какого-то человека, а потом виновато отступает. — Подгузники? Поздравляю, - он по прежнему пользуется апельсиновой жвачкой из газетного киоска и до сих пор неумело бреется по утрам: Дейзи цепляется беглым, удивлённым взглядом за исполосованные бритвой скулы и ёжится от цитрусового дыхания собеседника. Ей хватает доли секунды, чтобы поднять свой взор чуть выше — Линкольн, мать его, Кэмпбелл. — Ага, грациас, - она чеканит скупое слово благодарности сквозь сжатые зубы; прошло пять лет с момента их последней встречи. Пять лет, как одним воскресным утром она услышала сухое объявление Мэй о том, что он ушёл на рассвете, оставив потрепанный значок на столе. Позже Хантер говорил, что Линкольн работает где-то врачом, но от этого легче не становилось. Ни одной весточки за полторы тысячи дней, ни одного дешевого звонка из поржавевшего автомата, лишь сказанное на кануне «ЩИТ — это не мое». Ну и катись к черту, в прочем. — Хорошо выглядишь, - он смущается; она откровенно пялится на него и дико мечется яблочками со стороны в сторону. Кэмпбелл преувеличивает о ее неплохом внешнем виде: истасканные секондовские вещи, жирные кончики иссиня-чёрных выкрашенных волос выглядывают из-под шапки и потрескавшаяся, словно у старушки, кожа на ладонях. Одно не изменилось с момента последней встречи — хамская самоуверенность в карих омутах выворачивала его нутро наружу. — Не делай вид, будто бы тебе есть дело. — Что с тобой? - Линкольн хмурится, тянется массивной рукой к ее плечу, но Мэри отдергивается раньше, чем он успевает прикоснуться. Она уходит молча, гордо вздернув аккуратный подбородок. В воздухе после нее останется горькое послевкусие зернового кофе и запах пригоревших хот-догов; у него кружится голова. Она бежит от него, словно ей семнадцать лет и членов Наступающей Волны ищут ФБР. Чувствует выжигающий руны взгляд на выпирающих из-под куртки лопатках, но не оборачивается — спешит, сует смятые доллары женщины на кассе и не понимает, почему чувствует себя настолько глупо. Ей кругленькая дата в тридцать лет наступает на пятки, но инфантильные импульсы расшатывают нервную систему — гори в аду, Кэмпбэлл. Дейзи однажды смогла восстать из просеянного через сито пепла лишь благодаря светловолосому мальчишке с пересохшей линией искусанных губ — он сжимал ее дрожащие руки, когда внутренняя сила горным потоком разливалась по венам; он целовал ее каждый прокуренный вечер в лоб перед сном, заменяя похороненную в прошлом семью. Он был центром Вселенной, ее личным Солнцем, вокруг которого избитая горящими метеоритами вращалась она, небольшая планетка в затерянном космосе. Они могли стать как Бонни и Клайд правосудного мира, почти как Бобби и Хантер: ссорились бы до сорванных голосов, а потом долго целовались в закрытой лаборатории на стерильных столах, пока весь штаб спит. Скай этими мечтами жила, они были ее машинным топливом, без которого сердце бы обязательно замерло. Сейчас скрипящие шестеренки противно стонут холодными вечерами, а дешёвый алкоголь не может заменить сладкого привкуса апельсиновой жвачки на губах — бензин закончился. Увы. Она гонит по трассе, вжимая дрожащую газовую педаль в пол и размазывает скатавшиеся на веках чёрные тени по щекам: никогда не думала, что встретиться лицом к лицу с тем, ради кого когда-то жила, так болезненно. Линкольн будто бы одним своим счастливым, свежим, дышащим жизнью видом вспорол старые, заштопанные разноцветными нитками раны. Теперь они обильно кровоточат, заливая просмоленные легкие бурлящей кислотой отчаяния. Джонсон отчаянно мечтала о встречи с ним перед сном, забиваясь под обшарпанную стенку на съёмной квартире, где кроме расшатанной койки и сломанной газовой плиты ничего толком и не было. В моменты гложущего одиночества необходимость нахождения Кэмпбелла рядом была особенно острой, однако простить его необоснованное исчезновение, кажется, на вечность, она никогда бы не смогла. Наверное. Интересно, он счастлив? Нашёл новую девушку, сделал ей предложение и теперь выбирает дом поуютней, чтобы поближе ко школе и детсаду? Наконец-то устроился доктором в частной клинике, как мечтал ещё с детства, и чувствует себя в своей тарелке? Дейзи морщится, трёт мозолистыми ладонями запухшие глаза и пытается убедить саму себя, что ей плевать. Практически. Ее не волнует это, правда? Скорее всего.

дом - место, куда я могу отправиться, чтобы сбросить груз с души.

Джонсон глушит мотор помятого авто возле небольшого одноэтажного дома с растущими под низкими окнами ядовито-зелеными кустами. Они казались даже какими-то неестественно яркими, будто нарисованная картинка, цветное пятно на белоснежном полотне. Возможно, это лишь болезненный плод воображений вымотанной странницы, но она постаралась не акцентировать на этом внимание и, перегнувшись через ручник, взяла купленные подгузники. Дейзи вошла во внутрь без стука: дверь с легкостью открылась, поддавшись ее толчку коленом. В доме было, как обычно, шумно: радио издавало что-то похожее на музыку (на скорую руку склеенная у основания антенна плохо принимала сигнал), из дальней комнаты слышался протяжный детский плач, который прекратился сразу же после громко хлопка дверного язычка об входную раму. Пахло зеленым мятным чаем и яблочным освежителем воздуха вперемешку с мякотью фруктового детского питания, из-за чего внутри, за костяной клеткой ребер, разливалось приятное тепло — дом. — Олли, смотри, кто пришел! - малыш размазывает слюни по груди Фитца, хватаясь маленькими пальчиками за его кудрявые волосы; Леопольд морщится, когда сын слишком сильно оттягивает кудри на себя, но тем не менее счастливо улыбается, придерживая карапуза рукой. — Мой сладкий мишка, привет, - Скай оставляет памперсы на тумбе и склоняется над Оливером, игриво стукнув указательным пальцем его по носу; мальчишка смеется, дует пухлые губки и отрывается от головы отца, увлеченно перебираясь теперь к висящим на шее блестящим украшением девушки, которые она купила в переходе у какого-то паренька в лохмотьях. — Дейзи! - Джема всплескивает руками и, сбросив испачканный в сырный соус фартук, обнимает подругу, крепко обвив руки вокруг ее шеи. От неожиданности Мэри слегка пошатывается, но затем блаженно выдыхает, сжимая Симмонс до хрустящих позвонков, - Господи, ты не выходила на связь три месяца. Я думала, что ты мертва! — А новости не смотришь, что ли? — Теннеси и Пенсильвания прекратили свои поиски. Миннесота, Колорадо и ряд других считают тебя погибшей при пожаре в Портленде. Дрожь больше не приводит никого в ужас, ее нет. Тебя наконец-то оставят в покое, - у нее дрожит голос, и уголки губ подрагивают в слабой, нервной улыбке. Дейзи "Скай" Джонсон пропала с радаров всех двенадцати полицейских отделов — звучит, как заключение доктора о победе над раком. У Вас, мисс, ремиссия, Вы стали на шаг ближе к окончательному выздоровлению, - я правда думала, что если тебя не могут найти, то... — Меня не могли найти из-за того, что я жила некоторое время на ферме в Артуре. Меня сложно убить, - Дейзи смеется. Она погрязла в липких сетях криминала и с каждым днем запутывалась в паучьих канатах все больше и больше. Задохнулась бы под тоннами скопившейся на сердце грязи, если бы не сыгранный в нужный момент театр: несчастный случай (и ею спасены сорок пять из сорока семи), и, главное, уход в темноту после этого. Одно зажаренное тело с черными углями вместо кожи, которое так и не опознали, и дело считают закрытым. Дейзи Джонсон умерла для общественности, Мэри Сью Путс получает законный документ с новым именем благодаря старым связям, вроде Хантера. — Останешься у нас? — Если только у вас есть пицца. — Ты неисправима. \\ Оливер похож на Лео: первые светлые волоски на лысой макушке закручены в спиральки, и глаза, изумрудные огоньки, смотрят на окружающий мир с нескрываемым любопытством. Он весь вечер не слазит с рук вымотавшейся после долгого путешествия Скай, сидящей на мягком диване в гостинной, блаженно вдыхая запах собственной чистой кожи после душа. Чувство легкости и душевного умиротворения позволяет впервые за долгое время облегченно выдохнуть: несколько месяцев беспокойного сна на сбитом сене и сшитая на скорую руку простынь в пятнах теперь уже не суровая реальность, не вынужденные меры существования, а минувшая ступень жизни. — Хэй, забрать Олли? Может, ты спать хочешь? - Фитц садится в кресло напротив, размешивая чайной ложкой сахар в кружке. У него глубокие мешки под глазами от недосыпа, но, тем не менее, счастливое спокойствие на лице. Малыш по ночам протяжно хнычет, бьет маленькими пятками Джему в живот и спит не дольше пяти часов. Беззубая улыбка умиляет окружающих и невероятно выматывает родителей (Леопольд клянется, что построить машину времени легче). — Все хорошо, - Дейзи кивает; Оливер удобно расположился на ее коленях, скользя колесами пластиковой машинки по быльцу дивана, издавая характерные звуки рева мотора под нос. У него забавно надувались слюни под носом, лопаясь при очередном вдохе. Джонсон смирилась, что ей никогда не обрести среднестатистического счастья, о котором снимают мыльные оперы и пишут женские романы. Она с детства обречена, когда еще ей, маленькому сморщенному тельцу в роддоме, присвоили код 0-8-4. Чтобы там не говорил Фитц — космическое проклятие не на нем с Симмонс, а на ней, бастарду без роду и племени. — Тебя не хватает в ЩИТе. — Я видела объявление, что требуется официантка в местный паб. Думаю, что это лучший вариант для меня. — Зачем ты ставишь на себе крест? — На мне его поставили еще при рождении. Поэтому, я просто принимаю судьбу. Это мое бремя, и я молча буду его тащить. Как мурашка. — Ты Колсону как дочь. Он всегда придумает способ, как вернуть тебя, лишь бы ты захотела обратно. — Мне стены штаба напоминают о том, чего я лишилась, Фитц, а не наоборот, - Скай выдыхает нервно, рвано, поправляя спавшую на одну плечо футболку. Она напряженно сводит брови к переносице, инстинктивно показывая, что этот разговор, как минимум, не приносит ей удовольствия. ЩИТ дал ей возможность жить по новому, он ее приняли такой, какой она есть, но на ровне с этим всем забрал столько людей, что можно построить персональное кладбище потерь. Грант Уорд и Линкольн Кэмпбэлл могли бы возглавить список величайших потерь, - и не факт, что меня случайно не засекут снова. Не факт, что на меня снова не начнут охоту. — Пессимистически. — Трезво, Фитц. Когда в доме потушили свет, Джонсон впервые за все время не почувствовала животный страх, знобящий ветер и дерьмовое предчувствие последующего дня. Лавандовый запах постельного белья приятно царапал нёбо, окутывал нагие участки тела тканевой прохладой. Весна шелестом первой свежей листвы пробиралась через открытую форточку, путаясь во взъерошенных и влажных после душа волосах. Дышалось невероятно легко, грудь равномерно вздымалась при каждом вздохе и все было до прозаичного комфортно. Последний раз Скай чувствовала себя настолько уютно, когда они с Линкольном сняли полуразбитую комнату в техасском мотеле и пересматривали Звездные Войны, попутно разогревая дешевую китайскую еду в микроволновке. Поцелуи в тот вечер казались шоколадно-сладкими, будто им снова по шестнадцать и самая страшная проблема в жизни — это выпускной бал в школе. Касания приравнивались к воздушности сахарной ваты, а губы приятно немели от электричества Кэмпбэлла. Сейчас было одиноко, от этого — холодно. Дрожь пробирала звездной россыпью мурашек по коже, хоть Мэри и забилась под спинку дивана, поджимая низ одеяла под колени. Воспоминания выламывают корни мнимого спокойствия у самого основания, беспощадно рассекая лезвием рабочего топора по ситцевым клубкам нейронов. Дейзи кажется, что лучше бы она никогда не встречала Линкольна в своей жизни. Лучше бы никогда не смаковала его на вкус, никогда не вдыхала запах растворяющегося Лаки Страйк в воздухе. Лучше бы. Уснуть удается лишь ближе к утру, опустошив третью (?) бутылку чешского темного. Алкоголь не оказывал нужного расслабляющего эффекта, а, казалось, наоборот, воспалял болезненные мозговые гематомы. Едва ли усталые веки смыкались, как перед глазами — цветные лихорадочные миражи. Кэмбэлл в них — дешевая копия Капитана Америки с огнями-молниями по ободку потрескавшейся радужки, она — вполне бы сошла за агента Картер, если ореховые локоны подвернуть мягкими бигуди, почти как в ретро-фильмах конца семидесятых. В пять часов шипящую тишину деревенского домика разрушает детский плач на перебой с дрожащим вибрированием мобильного телефона. Джонсон выглядит хуже, чем после трехдневного трипа битыми дорогами Америки, и Джема нервно поджимает губы, но не выжимает из себя не слова, лишь молча протягивает надскорбленную кофейную кружку. Она смотрела на подругу с нескрываемой жалостью: из-под тонких бретелек ночной майки торчали обтянутые бледной кожей косточки, а мягкая ткань пижамы обтягивала отвратительно худое тело. Скай делала вид, будто бы не замечала соболезнующе-презрительный взгляд на себе, но из-за чрезмерного внимания по позвонку проходился потный холодок. — Ты больна? Мэри разрывает картонную коробочку с дешевыми успокоительными, с характерным треском откупоривая пластиковый блистер. У нее дрожат тонкие руки с выпирающими покрученными суставами; то ли фармацевтическая ломка, то ли бурлящая взбухшими венами боль внутри ставили под большой жирный вопрос врожденную координацию агента. — Не молчи, слышишь? Таблетка тает на кончике шершавого языка; после судорожного глотка захолонувшего кофе неприятно царапает воспаленные стенки горла. — Дейзи. — Я не психически больна, не вырежу вас всех ночью, пока будете спать. — Я просто волнуюсь, ты... — Просто не нужно, хорошо? Мне не восемнадцать, и я научилась принимать взрослые решения. За последние одиннадцать лет многое изменилось, и не тебе мне это рассказывать. Джема заламывает фаланги пальцев и молча разворачивается к покрытой искусственным деревом кухонной тумбе. Она вдавливает смазанные косметическим кремом ладони в край мебели, косится в сторону грязной посуды и размазанного детского питания вокруг мойки. И ставит на свое место Скай. Образ непокорной бунтарки ни коим образом не вяжется с размеренной жизнью прилежной мамочки, у которой единственное разнообразие в жизни — это выход на детскую площадку со скрипящими качелями, установленными на вытоптанной лужайке. Но стоит взглянуть через плечо и увидеть ту-самую-своенравную, которая слабо тянет уставшую улыбку, рассматривая распечатанное фото Оливера на фронтальной стороне холодильника, то все предрассудки мгновенно рассеиваются. Ей не хватает любви. Ей не хватает поддержки и обычного человеческого понимания. Она шутя отмалчивается от рассказов о том, что все таки происходило с ней на ферме в Артуре (Фитц находит плевки крови на ее обуви, но делает вид, что так и нужно) и дико отшатывается от любых прикосновений. Банально одичала, забилась во свою костяную клетку из крови и плоти и медленно раскачивается при свете апрельского солнца, совсем как шизофреник из типичного псих-хоррора. Симмонс хотела бы найти того, кто сломал Джонсон, и была бы рада обвинить его в психической нестабильности подруги, но не находит в себе смелости, чтобы повесить на кого-то клеймо "виновен" (хотя первый на ум приходит Линкольн). — Прошлое преследует меня. Будущее не в моей власти. Я слишком далека от свободы, - Мэри думает о том, что ей однажды удалось похоронить Линкольна в своей голове. Она смыла сладость полуночных поцелуев с ключиц горечью протухшего завтрака, когда приходилось натягивать мешковатую толстовку на брови, лишь бы патрульные не прострелили ей затылок. Не сегодня, бог Смерти, пожалуйста. — Ты действительно смелая. Ты ведь знаешь это, верно? — Тогда почему мне страшно? Симмонс потирает сухое лицо ладонями и выжидающе смотрит на Скай. Она знает, что эти пять с половиной футов боли и страданий — лишь накинутая поверх истинной, внутренней, неизмеримой силы шинель. Такая истасканная, латанная-перелатанная тонкими нитями накидка из старых бабушкиных тканей. Просто кто-то слишком сильно заигрался в героя; слишком долго возводила вокруг себя бетонные замки, что теперь сама себя не может спасти от своей же мнимой слабости. — Я люблю тебя, слышишь? — Знаю. \\ Фитц долго спорит с Колсоном по телефону. У него срывается дрожащий голос, Дейзи невольно слышит отрывки реплик, проходя мимо закрытой двери в комнату. Фил клянется собственной честью, что ему нужны оба: и Лео, и Джема. ЩИТ в очередном дерьме, и для полноты команды не хватает только их двоих. И Джонсон, конечно, но об этом он предпочитает не говорить вслух. — Мы агенты, мы жертвуем собственным счастьем всю жизнь. — Директор, нашему ребенку одиннадцать месяцев. Я не могу его притащить в место, которое просто дышит опасностью. В Арлингтон-Хайнс найти няню приравнивается поиску кусков монолита в продуктовом магазине, понимаете? — Вы нужны мне оба, Фитц. Я не сомневаюсь в ясности твоего ума, но рядом с ней ты думаешь быстрее. Вы неделимы. — Мистер Колсон... — Ты знал, на что шел, когда поступал в академию. Ты можешь не нуждаться в поддержке ЩИТа, можешь уйти из него, но сейчас мы нуждаемся в тебе и Симмонс. Дверь противно скрипит и с легкостью поддается натиску тела Скай. Она испуганно отшатывается, когда случайно поддается вперед, ударившись ногой об порог. Леопольд удивленно вскидывает брови, скептическим взглядом окинув подругу — она лишь виновато опускает глаза вниз, выдав свой режим прослушки совершенно бездумно, будто ей четыре и приемные родители в закрытой комнате обсуждают то, что "странную девочку стоит отдать обратно в детдом". — Мы будем. Гудки. Фитц нервно мнет пальцами переносицу, жмурится и думает, что гордое "агент ЩИТа" — это неблагодарное клише. — Прости, - Дейзи теребит край футболки и неосознанно пятится обратно к выходу, чтобы не нервировать его своим присутствием. Но не успевает выйти в коридор до того момента, как Лео задает вопрос: — Почему ты так легко ушла от нас? Почему Линкольн так легко поставил крест на всем? Почему вас отпустили, а мы должны гореть в этом котле? Джонсон судорожно сглатывает. Срезанные ногти заходят в запястья, оставляя кривые полумесяцы на коже — считай. Считай звезды, считай количество родинок на своем предплечье, считай сколько сахарных крупинок на стопах. Считай, сколько раз в тебе нуждались, а ты не пришла. Раз — Колсон пьет коньяк и смотрит новости в своем кабинете. Лицо телеведущей вертикально отражается на стенке стеклянного стакана, он щурится, когда свет резко отбивается от натертой поверхности. Рассказывают о неуловимой преступнице Дрожь, и он готов разбить плоский экран стоявшим рядом стулом, лишь бы не слышать этого бреда. Ему каждый день становится хуже, он каждый день нуждается в ней. Своей вечно маленькой девочке. Два — Мак не возвращается больше домой, чтобы не вспоминать о дочери. Он долго сидит в комнате отдыха агентов, вертит джойстик с запавшими кнопками в руках и понимает, что ему кого-то не хватает. Кого-то с искренним смехом, радостной улыбкой и понимающим взглядом. Кого-то, кто знает, что такое терять. Ему не хватает Скай. Три — Йо-Йо поджимает коленки под себя и долго борется с желанием разрыдаться навзрыд. Нелюдь — клише. Нелюдь — один из грехов смертных. Нелюдь — порок. Безумие. То, с чем, кажется, не живут. В них тыкают пальцами на улице и их боятся дети. И рядом нет того, кто бы понял. Кто бы дал понять, что она — не чудовище. Рядом нет Дейзи. Четыре — Мэй никогда не имела детей. После Бахрейна и не могла — боялась, что если нужно, то поступит так же, как в адском Манаме. Но от этого природная материнская забота не рассеивалась, а наоборот сгущалась на сердце порывами мимолетной теплоты и нежности. Она всегда любила вечерами путаться пальцами в темных волосах Джонсон, представляя, что у нее есть дочь;теперь у нее нет и ее. Пять — Линкольн целует пахнущую вишневым рич барменшу и скользит языком по драконьим хребтам на шее. Кожа отдает соленым привкусом дешевого тонального крема, а хмельные поцелуи не приносят ни капли удовольствия. После быстрого секса прямо на залитой пивом барной стойке он долго курит при выходе из паба и набирает выученный наизусть номер. Только для него этот абонент недоступен. Н а с ч и т а л а с ь.

чей-то случайный ход, фатальный поворот. мы друг-друга на этой спирали, обретали и снова теряли. и остается нам, холодным городам просто ждать когда станет теплее и бежать ни о чем не жалея

— Тебе снятся кошмары? — Нет, никогда. — Ничего не проходит бесследно, Фитц. Деревянный пол противно скрипит под ее босыми ногами, и она молча выходит из комнаты, оставив в душной комнате повисшие на скрученных нейронах миллионы недосказанных слов. Это к лучшему, да? Хотелось бы в этой верить. Оливер снова засыпает у Скай на руках, положив маленькую голову ей на грудь. Короткие пальчики рефлекторно обхватывают ее "не оставляй меня, мне страшно" запястье. Он дрожит во сне и ближе жмется к Джонсон, причмокивая. Ребенок, который не разделяет людей на "плохих" и "хороших"; ребенок, который просто руководствуется эмоциями и чувствами. В этом и заключается главное отличие между детьми и взрослыми. Первые предпочитают не заниматься самокопанием и смотрят на все сквозь призму вафельного рожка. Все равны. Джема касается сухими губами влажного лба сына, придерживая постоянно сползающий с плеча ремешок спортивной сумки, и без лишних монотонных моралей кладет слегка подрагивающую ладонь поверх шерхлой руки Мэри. Она не берется обещать, что вернется домой через день или два; это ЩИТ, и здесь нельзя быть уверенным даже в завтрашнем дне. Каждое задание может оказаться последним (бог Смерти, только не в этот раз, пожалуйста). — Не умрите там. Фитц салютирует на прощание и, скрипя дверными петлями, молча выходит из дома. Симмонс колеблется еще мгновение, судорожно сглатывает и спешит за мужем. Главное не оборачиваться, главное не думать о плохом. Они оба считают, что так нужно. Колсон, сидя в тонированном джипе, делает вид, будто бы не замечает раздолбанный автомобиль Джонсон; проглотить ставший посреди глотки ком намного легче, чем задавать ненужные вопросы. — Скай осталась с Олли, - Лео жмет руку директору и бросает фразу Дейзи совсем невзначай. Будто эти слова равносильны банальному "доброе утро, босс". — Как она? - Фил не хотел бы спрашивать. Фил не хотел бы слышать о ней ни слова. Но в груди щемит как перед инсультом, и он может позволить себе мимолетную слабость. Наверное. — Хуже, чем обычно. — Вы скучаете, Колсон? - Джеме далеко до звания доктор психологических наук, поэтому она не пытается как можно изощренней спросить о том, что болит. А у всех троих гноится одна и та же рана. — Люди не умирают от скучания. Сколько бы раз я уже. \\ Дейзи думается, что у нее могла бы быть счастливая семья. Отец бы водил ее на футбольные матчи округа каждую субботу нового месяца, а мама готовила на завтрак сырные тосты с шоколадными хлопьями. Интересно, каково это слушать детские сказки перед сном? А получать рождественские подарки в бумажной упаковке? Вопросы, которые никогда не получат нужных ответов. Скудно. Оливер пачкается кашей, разбрызгивает ее по кухонному кафелю и громко смеется, когда Джонсон управляет ложкой, словно самолетом, издавая при этом характерный "вжжжжж" звук. Еда течет по подбородку, застывая молочными пятнами на белоснежном слюнявчике. На заднем фоне транслируется заранее записанная Фитцем телевизионная реклама с незамысловатой мелодией, которую неумело напевает под нос малыш, разжевывая свой обед. Он играется мягкими игрушками в виде небезызвестных Мстителей, нервно откидывая Локи раз за разом к стене. Мэри кажется это забавным и даже немного стереотипным: Лафейсон не такой уж и дьявол, как о нем рассказывают меж людьми. Просто обществу нужен антигерой, и Принц Лжи как раз подошел на эту роль. Забавно, но к категории "-анти" приписали и ее — может, это просто инстинкт оправдания себе подобных? Мальчишку клонит в дремоту, веки заметно тяжелеют и глазные яблочки наливаются красным, блестя при дневном свете. Скай думает, что он просто устал; это характерно для детей, так ведь? Однако Олли протяжно хнычет сквозь сон, бесконечно вертеться в кроватке и вздрагивает сквозь сон. Он спит час, второй, третий, на четвертый Джонсон обеспокоенно склоняется над ним, поправляя сползшее одеяло и чувствует, как его хрупкое тельце буквально пылает. Холодные кончики ее пальцев обдаются жаром, и малыш болезненно стонет после ее касания. Столбик ртутного градусника стремительно ползет вверх. Серебристо-болотная полоса подкрадывается к отметке в сто два и два по Фарингейту, и Дейзи буквально обдает кипятком с ног до головы. Прошло едва полдня с того момента, как уехали Фитц и Симмонс, а она уже успела облажаться. Она перерывает медицинский чемоданчик, одной рукой поддерживая плачущего на груди малыша. То ли сама себя успокаивает, то ли надеется, что неразборчивые убеждения вроде "все будет хорошо, мишка" их спасут. Оливер отказывается глотать таблетку. Слезы размазываются по пылающим красным щечкам, и он уперто отворачивается от Мэри, вжимая голову в плечи. Она напрасно пытается собственноручно открыть ему рот, сжимая большим и указательным пальцами челюсти. Бесполезно. Младенец лишь начал громче рыдать, всхлипывая. От жаропонижающего несет горькостью трав, и Скай вполне понимает, почему он не хочет проглотить эту дрянь. Надеть слинг оказывается тяжелей, чем представлялось. Ткань путается в руках, косо надевается на плечи, и это выводит из морального равновесия еще больше, чем обреченное хныканье Олли. Больше всего угнетал тот факт, что она не может ему помочь — придется идти пешком в аптеку в пятистах метрах от дома (автомобиль не заводится, как на зло). Он нервно дергает ногами, бьет свою горе-няню стопами в ключицы, но все таки кое-как усаживается в слинге. Он утыкается носом в неравномерно вздымающуюся грудь Скай и заходится новым лихорадочным плачем, размазывая слюни по вороту ее толстовки. Дейзи бесконечно целует его в макушку, жмет к себе и думает о том, что чертовски сильно подводит Фитца и Симмонс. Они доверились. Они позволили себе положится на нее, оставив ребенка, а она в первые же сутки ломает все их ожидания. Джонсон винит себя. Корит собственную неумелость и глупоту; она не смогла справиться с годовалым ребенком. Разве можно от нее после этого ожидать чего-то большего?.. Она толкает стеклянную дверь в аптеку. Внутри пахнет медикаментами и спиртом. Салициловая кислота выжигает легкие, передавливает взбухшие лимфоузлы марлевым бинтом. Скай становится дурно, и она едва успевает ухватится вспотевшей ладонью за дверной откос. Входные бубенцы звенят слишком громко для оглушительной тишины, от чего чуть слышные мужские голоса внутри помещения взволновано затихают. Напряженное молчание нарушает болезненное хныканье сидящего в слинге Оливера; его дрожащий голосок расходится разрядом тока по телу, и Джонсон поспешно выравнивается, направляясь в сторону кассы. Взгляды пересекаются. Искусанные губы разлепляются, растягивая характерную пленку от гигиеничной помады; во рту сохнет и язык липнет к исполосованному нёбу жвачкой. Господи, почему сейчас? Он стоит напротив, взъерошенный и с характерными мешками под глазами от усталости. Улыбается, останавливается взглядом на ребенке, и уголки тонкой каймы нервно подрагивают. Поздравляю. Снова. Дейзи обходит Линкольна, (не)нарочно задевая его плечом. Оливер вертеться в слинге, слюнявит ей одежду и судорожно всхлипывает. Она чувствует разливающийся по его телу жар сквозь ткань толстовки. Потерпи, малыш, пожалуйста. — Мне нужно жаропонижающее. Для ребенка. — Что Вам прописал врач? - молодой фармацевт теребит пальцами пластиковый бейджик со своим именем. Дерек. Ему от силы лет двадцать, и плачущий ребенок его, как минимум, пугает. — Мне ничего не прописывал. Мне нужны таблетки. Вас же этому учат в ваших учебных забегаловках, ну? — Я не могу ничего дать без... без... без рецепта. — Какой врач будет меня ждать в этой глуши в пол одиннадцатого ночи? Расскажешь, может? - ее кулак с характерным грохотом приземляется на кассу, и стоящий позади Кэмбэлл видит, как у нее багрянеют запястья. Вены неестественно надуваются, наливаются лиловым, а отвратительные фиалковые пятна словно при рото-вирусной инфекции расходятся по ее коже. Джонсон разнесет эту аптеку в считанные секунды, кому, как не ему, знать это. — Приходите... Утром? - аптекарь отшатывается назад, нервно поправляя спавшие на переносице очки. Скай по-волчьи скалится и резко вскидывает ладонь, направляя ее в сторону фармацевта, но Линкольн вовремя перехватывает ее руку. — Подожди возле выхода, я сам все решу, - голос прокуренный, немного простуженный. Дейзи смотрит на него вражески, напряженно сведя брови к переносице, но тем не менее отступает назад, придерживая свободной рукой тельце Оливера. Она не вслушивается, что говорит старый друг продавцу; устало садится на привходной пуфик, раскачиваясь со стороны в сторону. — У нас все будет хорошо, мишка, слышишь? - теперь то она верит, что точно.

дорогая, давай поговорим о любви, это все, чего ты так хотела и мечтала? у меня есть предчувствие относительно тебя.

То, чего не отнять у Кэмпбэлла, — он по-настоящему хороший врач. А еще, кажется, любит детей. Он смотрит на Оливера с невероятной лаской, напевая заезженную песенку из рекламы под нос; возможно, думает, что это Дейзи и чувствует вину. Успокоить малыша и ввести жаропонижающий сироп через шприц ему удается в разы быстрее, чем Джонсон. Она и не претендует на звание "Няня Года", в принципе; остается на кухне, откупоривает бутылку коньяка и пьет из стеклянного горлышка. Шоколадная жидкость стекает к подбородку, оставляя влажные дорожки на лице — она их вытирает рукавом серой толстовки. Руки ноют, колют, и каждое движение отдается внутренним стоном, мольбой о обезболивающем — элитный коньяк вполне подходит на эту роль. Олли засыпает спустя полчаса. Линкольн прикладывает загрубелые фаланги к его лбу и выдыхает, когда чувствует, что он стал немного холоднее. Он аккуратно поправляет одеяло в кроватке и тихо выходит из комнаты, бесшумно прикрыв дверь. Скай смотрит на него все так же дико и испуганно, словно она — загнанный в угол вольный хищник, он — беспощадный охотник с заряженной обоймой в руках. Она не выдерживает безмолвного зрительного контакта, поэтому поспешно отворачивается, прислоняя бутылку в искусанным губам. Коньяк обжигает стенки воспаленного горла, из-за чего в уголках глаз выступают слезы; она кашляет. Кэмпбэлл не лезет со своими нравоучениями, лишь достает из своей рабочей сумки кое-как скрученные бинты и осторожно приближается к Мэри, боясь ее спугнуть. Она вжимается лопатками в холодную стену и раздраженно выдыхает: — Сколько я должна Вам за прием, док? — Прекрати, - он садится на корточки возле деревянного стула и аккуратно поднимает рукава кофты на ее руках, оголяя запястья. Она ежится, кусает губы изнутри и рефлекторно дергается, когда стерильная ткань пережимает кости. — Уходи, док. — Что с тобой не так? — Ты серьезно? - голос Дейзи срывается, и она, ей Богу, выглядит так, будто разорвет его в клочья. Ее самый главный Демон, ее самый главный Бог сидит прямо перед ней. Бережно придерживает дрожащую руку, мотает бинт и заметно нервничает — кадык рефлекторно подрагивает при каждом глотке вязкой слюны. Одновременно небесная милость и адское проклятье. Одновременно целебная ампула и убийственная доза, выносящая мозг. — Кто отец? - он кивает в сторону детской, и в его словах горечи больше, чем в мексиканском соусе. — Это... Это даже не мой ребенок, - Скай разводит руками, когда Линкольн завязывает концы марли на запястье и поднимается, отходя к кухонной тумбе. - Я после тебя ненавижу всех. Но Фитц и Симмонс... Если бы не они. Она горько улыбается и достает из заднего кармана затертых джинс рванные доллары. Хлопнув ладонью по столу, она оставила смятые купюры, мол — забирай и проваливай. Но Электро даже не двигается с места, лишь опускает подбородок вниз, рассматривая косые переходы между кафелем. — Уходи. — Уже раз ушел, теперь нет. — Не играй в героя-любовника, окей? Ты — сукин сын, который внедрился в мою жизнь и отравил ее изнутри. Всегда так искренне клялся, что хочешь быть со мной, что не бросишь команду, потому что там я. И что? Даже слова не проронил, прежде чем свалить навсегда из моей жизни. "Возьми мою руку" — Скай впервые доверилась Линкольну. Так беспечно, по-детскому наивно. У него были теплые ладони, мягкие и пахли ментоловыми сигаретами. И, казалось, он смог бы подарить ей весь мир, но, к сожалению, наоборот, разрушил все до стертого об дёсна морфия. "Ты дал мне надежду" — возродил ее как феникса из пепла, заставил расцвести дамасскую розу посреди лютой зимы. Берег ее, как Маленький Принц свой цветок. И приручил ровно так же, как Лиса. "Ты не чудовище" — поцелуями рваными, запечатавшимися на внутренней стороны черепной коробки, выгравировали друг у друга на сердце. Мантра, молитва, ежедневное — они жили благодаря этому. А теперь по отдельности каждый умирает. — Я ушел, потому что люблю тебя. — Я убил тебя, потому что люблю. Я выкинул кусок пиццы, потому что люблю есть. Я прикончил человека, потому что люблю людей. Слышишь абсурдность? Кэмпбэлл каждую ночь видел ее, когда смыкал веки. Улыбчивую, счастливую, с размазанной по контуру помадой. Нет хуже ада, чем вспоминать в деталях поцелуй, которого так и не было, он знает это. Забывал силуэт хрупкий, немного избитый в последствии тренировок, за барной стойкой дешевых байкерских пабов, а потом долго выбивал привычку ее любить в общественных туалетах с засохшей блевотиной на стенках, сжимая до пурпуровых гематом чужие бедра. Он вымыл истинную причину своего ухода литрами паленного алкоголя, оставив глубокие выемки там, где светилось ее полузабытое имя. Теперь помнил одно: он странник, потерявший свой компас. Коньяк разбивается об пол слишком громко, и Дейзи инстинктивно вздрагивает, прислушиваясь, не проснулся ли Оливер. Стол протяжно скрипит под ее весом, но Линкольн лишь сильнее вжимает в ее губы, скользя влажным языком по сухим ранам. Целовать ее снова — странно, волнующе, изводяще. Зарывается носом ей в коротко стриженные волнистые волосы и чувствует, будто агентская амуниция снова передавливает ему грудную клетку, сдерживая дыхание. Призрачные миражи о прошлом кажутся лихорадочно-нездоровыми, но в момент, когда ее холодная ладонь скользит ему под футболку, на все становится абсолютно плевать. Скай размазывает слезы по яблочкам его щек. Подбородок дрожит, но она вжимается бедрами в него и целует-целует-целует, пытаясь наверстать упущенное за пять лет. Буквально вымаливает слова "останься", скользя срезанными ногтями по напряженному торсу. Она задыхается, когда плач застревает недосказанной репликой посреди горла, и он отстраняется, бережно убирая спавшие на исхудавшее лицо локоны. Ее острые косточки упираются в его тело; Линкольн аккуратно ведет большим пальцем по суставам и чуть слышно слышит: — Прости. Мэри бледна, с запухшими глазами и прежним страхом в глазах. — Ты мне больше никогда не доверишься? — Но никогда не перестану хотеть.