Пять шагов к Джой

Любовь приходит к каждому. Легонько стучится в дом или, наоборот, обухом бьёт по голове и селится в сердце. У меня не поселилась. Уверен, за все эти тридцать с лишним лет она даже не подходила к моему окну и ни разу не заглядывала в него, чтобы просто посмотреть на меня. Уверен, она вообще не заметила моего существования. Дверь передо мной наглухо закрыта. Раньше она не пугала меня. Раньше моё сердце не трепыхалось в груди так же, как муха, попавшая в сети паутины, а воздух не застревал в глотке от её вида. Точнее, от мысли о том, что она за собой скрывает. Ключ вытащить из замка получается с трудом — руки дрожат и не слушаются, а ладони вспотели так, что влага с них собирается в капли и разбивается о грязный пол. Пот скатывается и со лба, и с шеи… Если бы кто-то проходил мимо в этот момент, то, скорее всего, подумал бы, что у меня лихорадка. Только я не болен. Любовь можно попробовать обмануть. Я много об этом слышал, только нужно хорошенько подготовиться. Шаг первый. Чтобы любовь зародилась, для неё нужно пространство. У меня как раз есть одно подходящее. В подвале просторно, к тому же я выкинул из него лишний хлам и утеплил стены. Пусть и обстановка не совсем уютная, пусть и пахнет грибком и сыростью, со временем я бы мог докупить удобную кровать вместо старого матраса и навести порядок должным образом. Я бы провёл туда свет и поставил если не телевизор, то хотя бы радиоприёмник. Чуть позже, я бы заменил старые платья моей покойной матушки на что-то модное, современное и набил бы красивыми нарядами шкаф… Дыхание сбивается. Я никак не могу отдышаться — сильная, горячая рука страха плотнее стискивает пальцы на моём горле, до хрипа, до свиста в гортани, и в глазах периодически темнеет. Из неловких рук ключи с громким бряканьем падают, и этот звук разносится эхом по узкому коридору, летит, вздымается по лестнице и затихает где-то наверху, где сам себе бубнит телевизор. Она всегда менялась в лице, когда меня видела; когда бегло бросала взгляд на моё тощее тело, на торчащие из-под кожи рёбра и выступающие палки-ключицы, когда бегло бросала взгляд на лицо — череп, обтянутый кожей и на впалые, кажущимися огромными, тёмные глаза. И даже тогда, когда мы были ещё не знакомы, когда её встречал и провожал какой-то смазливый, чересчур дружелюбный и зелёный пацан, проходя мимо моей террасы, она менялась в лице не в лучшую сторону — брови хмурились, уголочки губ кривились, но мисс Андерсон не теряла своего обаяния. Мягкие, округлые формы её тела приковывали взгляд, а синие, искристые очи заставляли забывать о многом. Например, о втором шаге: найти того, кто будет учиться любить тебя. — Чёрт… — громким шёпотом слетает с губ, и сверху разносится пронзительная трель дверного звонка — то, от чего меня окатывает жаром с макушки до пят. И то, от чего в голове появляются молотки и бьют мой череп изнутри — во лбу и висках. Каждый шаг даётся с большим трудом, слабые ноги едва меня держат, но я стараюсь «держать» лицо, натянув улыбку и принимая беззаботный вид. По пути к прихожей, хватаю с кресла грязную футболку и протираю липкое лицо и шею, приглаживаю торчащие во все стороны волосы и на выдохе открываю дверь. — Здравствуй. Кто-то из взрослых дома? — на пороге стоит мужчина в классическом костюме, пожилой, в больших очках, и держит в руке стопку бумаги. Одну листовку он не решается протянуть мне. — На работе, — коротко вру я. Из-за моей худобы это просто так кажется, что я выгляжу малолеткой. — Что передать? — дверь я держу прикрытой, чтобы незнакомец не видел комнату, чтобы даже не думал, что я приглашу его в дом. Это может быть опасным. — Может, ты видел эту девушку? — морщинистые пальцы разворачивают листовку и мой взгляд падает на чёрно-белое фото той, от которого моё загнанное сердце вновь учащает биение. На листе она выглядит по-другому: щёки по-детски пухлые, счастливые глаза распахнуты, а волосы красиво завиты в нежные локоны… На ней праздничное платье и в руках она держит торт с «16» вместо свечей. Это уже не первый, кто вот так звонит и спрашивает, не видел ли кто-то из моей семьи пропавшего ребёнка. Это уже не первый человек, кто получает один и тот же ответ: — Она случайно не ходит на уроки танцев в «Клируотер-руф»? Возможно, я там её встречал. Лицо очень знакомое, — я делаю вид, что задумался. Делаю вид, что хочу помочь бедному мужчине, но мой внутренний голос вопит во всю глотку, чтобы тот скорее уходил. — Нет-нет. Джой просто часто гуляла в этом районе. Здесь живёт её молодой человек… Я оставлю это тебе, — его голос глухой и тихий, будто придавленный чем-то тяжёлым — потерей любимой внучки. Джой упоминала о нём. Точнее, она говорила, что у её деда есть ружьё, и он меня пристрелит. Шаг третий. Смирение и привыкание. Часто случается так, что любовь сначала приходит в другом обличии — ненависти. Колючая, злая и резкая, она давала мне невидимые, но ощутимые пощёчины каждый раз, стоило мне спуститься и открыть дверь. Мисс Андерсон всегда менялась в лице, когда я приносил ей цветы или пытался удивить вкусным десертом. Даже тогда, когда я сам приготовил торт и зажёг 16 свечек, когда принёс ей подарок — кулон с лунным камнем, она злилась и пыталась меня ударить. — Зачем я тебе?! — кричала она, и слёзы текли из её опухших, красных глаз. — Я никому не скажу! Честно! Просто отпусти меня! — всхлипывая и гремя цепью на левой руке, вытирая влагу с бледных щёк, умоляла она. Я лишь качал головой и садился напротив. Часто молчал и смотрел на неё, как она сжималась в комок в мамином винтажном платье (которое было ей немного велико), боясь, что я начну над ней издеваться или унижать. Но я просто смотрел, как ей идёт бордовый, как она отводила взгляд и продолжала ронять слёзы. Когда она отказывалась есть, я кормил её и нежно вытирал рот салфеткой, стянув руки за спиной цепью. Она пыталась меня бить, кусать, плевалась, ругалась, кричала… Так говорила за неё ненависть, а я терпел и ни разу не ударил её в ответ. Я ни трогал её и пальцем. — Ты привыкнешь, — шептал я ей на ухо перед сном. Точнее, мы оба привыкнем. — Я не трону тебя, — и целовал в висок. — Нет! — кричала она мне в спину и дёргала цепи, каждый раз безуспешно пытаясь добраться до металлической двери. — Выпусти меня, урод! Э-э-эй! — надрывая связки, так, что на утро у неё не выходил и хрип, кричала Джой. — Если ты её увидишь, если её видели твои родители, скажите…позвоните по какому-нибудь из этих номеров, очень вас прошу! — голос старика такой, что у меня в животе кишки сворачиваются в тугой узел от жалости и острого укола вины. Мужик тычет на бумажки, где были напечатаны несколько телефонов для связи и больше не находит нужных слов, сдерживая жгучие слёзы. — Я передам им. Не переживайте, она… найдётся, — в горле за раз вырастает колючий ком, как зреющий каштан, и мне его ни проглотить, ни выплюнуть. Листок я складываю, чтобы фото Джой не мозолило глаза. — Удачи вам, — звучит мерзко, словно плевок или насмешка над несчастным стариком. Я закрываю дверь на защёлку, и теперь мне хочется завыть в голос. Слабые ноги меня больше не держат, и я падаю на прохладный пол, вцепившись в лицо тонкими, грязными пальцами. Шаг четвёртый. Любовь. Во многих книгах и статьях, да и в фильмах тоже, говорили, что симпатия развивается уже через пару недель. Затем она может перерасти в одержимость. Симпатия жертвы к своему мучителю. Одержимость своим личным извергом. Ненависть должна сойти на нет, а затем переродиться в любовь. Точнее, любовь должна скинуть маску ненависти. Только я не был для Джой мучителем, сущим кошмаром и дьяволом воплоти, желающим лишь надругаться над её телом, за меня всем этим стала подвальная темнота. Свечи надолго не хватало, и я сам стал светом для своей маленькой девочки. В её глазах из психа я превращался в героя, спасая её всякий раз, когда проворачивал ключ в замке и рассеивал мрак. Ненависть таяла, как тонкий слой снега в капель, и под ней проявлялась ещё не любовь, а нечто, похожее на благодарность с крошкой недоверия. — Зачем я здесь? — часто спрашивала малышка, когда я приходил почитать ей новости или объяснить новую тему по математике. — Почему ты это делаешь? — часто спрашивала Джой, когда я приносил ей чистую одежду и таз с водой, чтобы та смогла себя обмыть. — Почему я? — спрашивала она, когда я расчесывал ей волосы и обрабатывал ссадины на запястье от грубой цепи мазью. — Ты… Ты убьёшь меня? — и тонкий девчачий голос всегда дрожал. Эти вопросы витали в воздухе, как дымка догоревшей спички. Мне не хотелось с ней разговаривать об этом. Мне не хотелось признаваться ей, что она здесь только из-за моего безустанного, долгого и больного одиночества. Мне не хотелось говорить ей, что к тридцати с лишним годам я ничего не добился, что не могу общаться с женщинами и почувствовать, наконец, что за чертовщина такая — любовь? И мне не хотелось с ней близости и ласк, мне не хотелось её пытать или пугать ещё больше. Она уже была напугана, когда я окликнул её на остановке, а затем, сам себя не помня, ударил локтем в нос. Джой постоянно пребывала в состоянии неописуемого ужаса, когда догорали свечи, и она оставалась наедине с шорохами и писком крыс, с шумящей в трубах водой и беспросветной, холодной темнотой. И она кричала мне: — Стой! — Джой сама ко мне тянулась, когда я объявлял о своём уходе. — Не оставляй меня одну! — и снова начинала рыдать и звать то меня, то своего деда, когда я всё-таки закрывал её на ключ. Тело пробивает дрожь, а волосы уже мокрые и с них тоже срываются капельки влаги. Я не знаю, как это описать. Волнение, страх, осознание собственной глупости, отчаяния и вины сплелось в один узел, который, увы, уже не подлежит распутыванию. Я щипаю себя, хватаюсь за скользкие пряди, чтобы неприятные ощущения в теле перекрыли то, что творилось внутри. Плотно зажмурив глаза, я больше не хочу их открывать и видеть перед собой лестницу, видеть на полу листок с кричащей надписью «Пропал ребёнок!», видеть некогда улыбающееся на нём лицо малышки Джой. — Ты что-нибудь чувствуешь? — в тот раз я позволил себе взять её прохладную ладонь в руки, и ощущение это было странным, необычным и отдавало чем-то чужим. Будто я держал за руку манекен. Я позволил губам коснуться кончиков её пальцев и почувствовать…ничего, пустоту и разочарование. — Тут…холодно, — осторожно и тихо прошептала моя гостья, будто всё равно меня боялась. Будто боялась того, что я нарушу своё обещание и сделаю её своей во всех смыслах этого слова. — Я не об этом, — но я всё равно знал, что Джой просто делала вид своего неведения. Мы играли в игру, придумывая правила на ходу. — Я…тебе нравлюсь? Девчонка опустила снова полные слёз глаза и коротко кивнула, будто стеснялась признаться в своих ощущениях. — Хорошо, — моих губ коснулась лёгкая улыбка, я гладил Андерсон по волосам и чувствовал, как по телу разливалось расслабляющее тепло. Книги не врали. Моя теория оказалась правдивой. Любовь можно обвести вокруг пальца и притащить в свой дом силой. Сладкий вкус победы растекался по горлу и разносился кровью по всему телу, даря нечто, похожее на эйфорию. И я снова пошёл к выходу, оставив на этот раз спички и свечи на ночь. — Ты отпустишь меня? — нерешительный вопрос нагнал меня уже у двери, заставив обернуться и улыбнуться такой наивности и милой девчачьей глупости. Я покачал головой, не решаясь сказать вслух, чтобы не спугнуть и не растоптать своим отказом зарождающуюся ко мне любовь в этом хрупком создании. — Я сделаю всё, что ты захочешь. Правда, — снова этот дрожащий голос, снова слёзы в её глазах в этот раз не задели ни одну из струн моей странной, истосковавшейся души. — Ты уже это делаешь, — мягкий баритон разнёсся по подвальному помещению, а Джой не сдержала всхлип. — Не волнуйся. У нас всё будет хорошо. — Но ты не сможешь держать меня здесь вечно! — она стояла на коленях на старом матрасе и руками придерживала платье гранатового цвета, кажущегося на ней красным мешком. — Меня найдут! — Тебя никто не ищет. Я единственный, кому до тебя теперь есть дело, — последнее, что мне оставалось сказать, прежде чем хлопнуть дверью и повернуть пару раз ключ в замке. В подвал я больше не спущусь. Ключи от него мне не хочется даже брать в руки, будто они вмиг стали излучать столько радиации, сколько не бывает даже на атомной станции. А Джой… О ней нужно забыть. Всем, кто её знал — забыть. Джой не найдут. Эти листовки с её фотографией — последнее, что от неё останется у семьи Андерсон. У меня же — только кулон с лунным камнем и цепь с кровавыми разводами. Шаг пятый. Освобождение и пожизненное заключение в коконе бескрайнего сожаления и воплей собственной совести. — Ты один, правда? — став смелее, поняв, что рядом со мной Джой в безопасности, она впервые села рядом со мной, плечом к плечу. Так, что я ощущал тепло её серой кожи. — Я…я знаю, что тебе нужно, — она пыталась быть смелой, но её руки всё равно дрожали, а в глазах плескался стыд и стеснение. Её тонкие, прохладные пальчики скользнули по костлявому плечу, провели по шее и нырнули в спутанные волосы на моём затылке. Цепь звякнула от движений девчонки, а у меня побежали по телу мурашки… Прикрыв глаза, она приблизилась ко мне, к моему лицу и… Мой разум озарило вспышкой, и я ясно увидел перед собой лицо матери, точно так же ко мне приближающейся, а затем впивающейся в губы своими, накрашенными бордовой помадой. В ярких вспышках я увидел, как она клала руку на ширинку моих брюк и мурлыкала, оголив свои полные груди: — «Сделай маме приятное, meine Liebe». Резким толчком я отпихнул Джой от себя, будто она являла собой всю мерзость, всю дрянь нашего мира, помноженную на сотни тысяч раз. И волны отвращения и презрения, в какой-то мере страха и непонимания, заставили меня схватить цепь девчонки и обмотать вокруг её шеи. — Никогда так не делай, — эти волны шипели моим голосом, а руки превратили в титановые клешни. — Слышишь?! Никогда! Я не помню те моменты, когда решил отпустить безжизненное, обмякшее тело. Не помню, как тяжело дышал и зажёг печь, как огонь стал разносить тепло по дому и как сжирал мою гостью, с большим трудом разрубленную на части. Обливаясь потом, я открываю окна и весенний, свежий воздух разбавляет духоту и уносит жар Джой Андерсон прочь. У нас бы вряд ли с ней что-то вышло. Даже если и Джой меня полюбила… ...Я её полюбить не смог.