Орхидея

Жалкое подобие воспоминаний пробиралось в голову главы Корпорации Джи каждый раз, когда на глаза, словно марево, отражением ложились лепестки начинающей своё цветение сакуры. В такие дни затворнику жестокой войны компаний хотелось особенно долго задерживаться в высокой башне, подобно дракону на цепи - запивать горе отрезвляющей кровь брагой и делать всё что угодно, лишь бы не вспоминать. Лишь бы она, такая чистая и светлая, не приходила, не пробуждала кровь в старой, покрывшейся коркой годов ране, больно напоминавшей о себе уже, мягко говоря, не молодому Казуе. Он растягивался в дорогом президентском кресле, купленном за приличную, но ничего не значащую для его кошелька сумму, и, опираясь острыми локтями о подлокотники, закидывал в себя очередную стопку старого коньяка. Выдержка не менее восьми лет, чудесный аромат и янтарный цвет подкупили Мишиму при выборе спутника на вечер - и да, ничего удивительного, Казуя предпочитал сам разбираться с покупкой таких, пускай и мелких, но приятных мелочей. Дело было не то чтобы в недоверии к персоналу, просто во время войны стоит доверять, по большей степени, только себе. Лишний раз хотя бы организм от яда защитишь и не будешь проклинать себя за дьявольский ген, не позволяющий толком сдохнуть. С покупкой кресла дело обстояло примерно также - он просто отправился к продавцу на дом без охраны и даже без какого - либо оружия для самообороны. Скажете, мол, спятил? Навряд ли старик лет шестидесяти смог бы забить его чем - нибудь насмерть, да и Казуя против качественных боев ничего не имел против, поэтому оружие считал лишним грузом для дорогого костюма (Пускай и не дорожил одеждой так, как это делал его сводный, белобрысый братец). <i>В захмелевшем мозгу мыльно предстал кусок одного, наверно, из самых приятных моментов их первого с Джун знакомства, пока ладонь машинально нырнула в вырез индиговой рубашки, проходясь грубыми пальцами по не менее грубому шраму. Оставивший его человек до сих пор разгуливал живым на свободе: не должен ли Казуя вновь отдать приказ и повесить ценник на голову убийцы матери?" На что мужчина устало выдыхал, пока память играла с его остатками человечности и телом, требующим немедленного отдыха. На самом деле, Джун Казама была единственной в его жизни настолько строптивой женщиной, что посмела ещё тогдашнего главу Мишимы Дзайбацу лихорадочно вжиматься в менее дорогое кресло под натиском ударяющих кулаков в грудь и презрительно горящих глаз. Помнится, они о чём-то долго спорили, жадно отстаивая свои точки зрения, покуда темнота кабинета не переменила их ругань в звуки сбивчивых, беспорядочных поцелуев, да летящей под стол одежды. Тогда Казуя полностью ещё не понимал, хотел ли он разделить свою жизнь с этой женщиной, покачивающей на нём бёдрам так, что оставалось только грубо рычать в её крепкое, нежное плечо, пытаясь вернуть себе каплю контроля хотя бы подстраиванием темпа с помощью лежащих на упругих ягодицах ладоней. Но эта чёртова выскочка Казама даже в сексе умудрялась всё делать по - своему, вжимая молодого главу компании в кресло, будто пыталась забить его "молотком в пол". Она рушила и переворачивала рамки, за что Казуя, в своё время, полюбил её. И тело невольно налилось знакомой истомой, ищущей отклик в догоревшем угле сердца. Не всё ли умерло там? Осталась ли хоть малая часть от расцветшего мира, подаренного темноволосой прекрасной японкой? Казуя, покидая кресло, раздвигал пальцами закрытые жалюзи, впуская во мрак кабинета сияющие лучи заходящего солнца и открывая взор на цветущие в парке деревья сакуры. Нет, она не похожа на них...Она ведь орхидея - нежная, но своенравная, тихая, но свирепая. И цвела столь же недолго - всего три месяца, как многие нуждающиеся в защите цветы. Цветение орхидей всегда выделяли многие флористы, с чем Мишима вынужден был согласиться. А фотография Джун призывно блестела в деревянной рамке на столе, служа тому подтверждением и горьким напоминанием.