Nada

Давным-давно у него был дом, и этот дом был населен призраками. Он, живой, из плоти и костей, ходил по скрипящим рассохшимся половицам, а они, неосязаемые, невесомее пахнущего тиной и гнилью ветра, дующего с озера, смотрели на него сквозь щели в полу и стенах, не выдавая ничем своего присутствия. Их голоса звучали как журчание в трубах, тихое потрескивание раскалившейся от солнца крыши, как шелест страниц альбома для рисования, в минуту задумчивости оставленного открытым у распахнутого окна. Так звучали они для других, но не для него. Бессонными ночами он лежал с закрытыми глазами, предпочитая собственную темноту по ту сторону век темноте, что была вовне, и слушал обрывки их шепота. Когда хор их голосов сливался в один голос, сухой и хрупкий, похожий на звук, с которым лапка мухи скребет по деревянной поверхности, он начинал наконец погружаться в сон, убаюканный этой странной, монотонной колыбельной. *** Спящий рядом Ларри всхрапнул и пробормотал что-то во сне. Салли проснулся, вздрогнув от резко наступившей тишины. Голоса призраков рассеялись в пространстве, трансформируясь в шум, издаваемый старым зданием. Салли лежал неподвижно в этой сосущей, непривычной тишине, все так же держа глаза закрытыми. Постепенно тишина заполнялась другими звуками: его собственным напряженным дыханием, упругим и ритмичным биением его сердца, тихим сопением Ларри. Салли приоткрыл один глаз, моргнул, и открыл оба, щурясь, чтобы лучше видеть. Ларри спал, раскинув ноги и руки и запрокинув голову слишком далеко назад. Длинные волосы Ларри напоминали пятно густой темной жидкости, расплывшееся под его головой. Сал передернулся и протянул руку, боясь почувствовать, как воображаемая мерзость липнет к кончикам пальцев. Коснувшись теплых и мягких темных локонов, он облегченно вздохнул. Некоторое время Салли перебирал пряди волос Ларри, наслаждаясь тем, как они струятся между пальцами, пока снова не начал засыпать. *** Сал слепо протянул руку, скользя подушечками пальцев по жесткой ткани, из которой было пошито постельное белье. Давным-давно он мог дотянуться до Ларри и поправить слишком высоко натянутое одеяло, закрывавшее ему нос, или пройтись ладонью по его волосам как большим белым гребнем, если вдруг он начинал ворочаться или постанывать во сне. Сейчас рука Салли тянулась сквозь пустоту, не доставая несколько сантиметров до стены тюремной камеры. *** Давным-давно он научился говорить с призраками. Его голос звучал так громко, так объемно по сравнению с их тихими, едва пробивающимися с другой стороны мира голосами. Постепенно его звучание становилось оглушительным, и он машинально начинал говорить все тише и тише, будто старался слиться с толпой призраков, стать неотличимым от них, стать одним из них. Ему приходилось держаться за вес собственного тела, за груз, возложенный на него, за свинцовую тяжесть трех слов, наполнявших его сновидения. Это ты виноват, твоя вина, о, моя вина, моя, mea culpa… Он держался за руки, которые протягивали ему те, кто был рядом с ним, особенно крепко — за руку с мелкими точечками краски на коже, пока вместо нее пальцы не сомкнулись вокруг холодного воздуха, в котором отдавались слабым эхом нотки знакомого голоса, пытающегося пробиться обратно в мир живых. *** Салли завернулся поглубже в теплое одеяло и подтянул колени к груди, надеясь скорее согреться. Немилосердно жесткие доски, из которых был сколочен пол в домике на дереве, ощущались каждой костью в его теле. Салли любил это место, любил бывать в нем с Ларри и недоумевал, почему он никогда не предлагал переночевать в нем. Переворачиваясь на другой бок и потирая онемевшую руку, Салли мрачно подумал, что теперь понимает, почему. Рация, которой он обзавелся взамен предыдущей, издала короткий треск и ожила, освещая темноту бледным зеленым светом. — Сал? — голос Ларри был едва слышен из-за помех, словно он пытался связаться с Салли из другого, далекого и незнакомого мира. — Ты где? — В твоей крепости одиночества. Я никак не мог понять, почему ты никогда не предлагал переночевать там. Ларри засмеялся. Рация исказила этот звук до неузнаваемости, превратив его в хрипящий белый шум. — Чувак, вылезай оттуда и иди обратно, иначе завтра не встанешь. Зеленый огонек мигнул и погас. Салли помнил, как исчезали призраки после окончания их странных бесед. Последнее слово и последняя вспышка света, а затем — пустота. Именно эта мысль заставила Салли встать, морщась и разминая затекшие конечности, и, неуклюже пошатываясь, преодолеть небольшое расстояние от домика на дереве до комнаты Ларри. При входе в комнату Салли запнулся об одеяло, которое тащил в охапку со своим спальным мешком, и неловко приземлился на одно колено, отозвавшееся до обидного сильной болью. Щелкнул выключатель настольной лампы, ослепив его на секунду неожиданно ярким светом. — Эй, полегче, — Ларри отобрал у него одеяло и спальник и отбросил в сторону, поежившись от пропитавшего их холода. Он помог Салли встать и жестом пригласил его залезть в свой спальный мешок. Салли застыл, глядя, как Ларри потирает сонные глаза и встряхивает головой, убирая волосы с лица. Воспоминание о голосе из рации поблекло. Ларри был перед ним, теплый, со слегка влажной кожей, в одежде, слабо пахнущей масляными красками. Салли хотел прикоснуться к нему, убедиться, что он здесь, с ним, но смутился и предпочел забраться в спальный мешок, предварительно запутавшись в нем из-за наэлектризовавшей тело неловкости. Ларри выключил свет и залез следом, придерживая скрученные в тугой жгут волосы. Впрочем, пока они толкались и ворочались, стараясь устроиться поудобнее в ограниченном пространстве, волосы расплелись, укрыв лицо Салли уютной шелковистой маской. Когда они оба наконец нашли подходящее для сна положение и затихли, Салли прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать смешок. Любые сомнения и страхи неизбежно рассеиваются от хорошего тычка под ребра от полусонного Ларри, который пытается принять привычную позу в спальном мешке, который значительно более тесным. *** Постепенно призраков стало так много, что Салли почти перестал различать их. Дом остался в прошлом, но призраки следовали за Салли, где бы он ни был, будто бы домом с привидениями было его тело, его сознание, его память. Тюремная камера была наполнена ими, как полупрозрачным туманом. Салли приучился не обращать на них внимания, позволяя их голосам смешиваться с криками и проклятиями других заключенных, звоном наручников и гомоном охраны. Все они, неосязаемые, нематериальные, не удерживаемые ничем, кроме внимания Салли, становились похожи на неотличимые друг от друга тени и бледнели, готовые исчезнуть совсем. Салли вглядывался в призрачную толпу, разыскивая самое знакомое, самое важное лицо, и не находил. Он бы узнал его. Даже после смерти, после всего, в оглушительной и страшной тишине, он бы узнал его. Он был уверен в этом, как и в том, что его не было среди них. Поэтому Сал перестал искать и ждать. И уже не знал, стоили ли того все те дни, которые он провел в ожидании его лица и его голоса. Потому что в этот раз не будет его дыхания поблизости. Не будет тепла тела, не будет запаха кожи и волос, до которых можно дотянуться рукой, не будет ничего реального, ни тембра голоса, ни шороха кисти по холсту, ни звука шагов. Ничего. Только пустота, которую он ощущает сейчас на кончиках своих пальцев. Салли сжал руку в кулак и со всей силы впечатал его в стену.