Живая и мертвая вода

Мужчина запомнил разговор с отцом почти дословно. «Масуми, я до сих пор против твоего брака, но, видимо, мне нечем крыть твое непоколебимое желание видеть эту нищую девчонку своей женой. Но сейчас и вправду не очень хорошее время для помолвки, и тем более, свадьбы». Вопрос «почему» на долгие минуты повис в воздухе. «Нам прислали… весточки. О похоронах, на которые мы… приглашены. Обезумевшие крестьяне не пощадили никого: ни женщин, ни детей, ни стариков. Солдаты смогли усмирить их лишь недавно. Но они успели наворотить дел…». Сын и отец подняли бокалы за упокой невинных душ. «Пока пришло около дюжины писем… Элла Оун». Прекрасная, добрая женщина, всегда угощавшая маленького Масуми конфетами и сильно опечаленная изменениями в искреннем мальчугане, которым он когда-то был. «Кали Дроенн и Сара Дроенн». Жена и маленькая дочурка его погибшего на войне товарища. И граф, как получилось, просто соврал ему перед смертью о том, что с его семьей все будет хорошо. «Суо, Ара, Кристина и Каин Роллистенги». Суо – иностранка, жена его знакомого по службе. Ара – её сестра, красивейшая женщина, не растерявшая под гнетом этого ума, чести и доброты. Кристина и Каин- дети Суо. Они были единственными, кто не опускал взгляд при встрече с Масуми. Была ли это детская, непробиваемая сила, или же недоуменность. Но мальчик искренне восхищался графом, что льстило (конечно же, в тайне от самого идола) мужчине. «Фрэнсис Коркоран и его внуки: Морин и Шона». Этого старика он часто видел, но так и не завел близкого знакомства, даже не говорил с ним никогда. Но вот близнецы часто глазели на него, как на нечто необычное, но как только он поворачивался в их сторону, сразу же убегали. Занятные были дети… Были. «И последние – Мария и Эллен, сестры-«монахини». Они молились в церкви в это время, всем известна их набожность, но их тела также нашли изувеченные, испорченные грязными животными. И никакие молитвы не смогли их спасти». Да, он видел их. Две неразлучных девицы лет семнадцати, с длинными волосами, собранными в пучок, всегда закрытой одеждой и робкими, светлыми улыбками, которыми они одаривали иногда даже Мертвого Графа. Возможно, когда-нибудь они бы предложили ему попробовать постигнуть Бога, чтобы растопить ледяное сердце, но так и не предложили. Но его сердце давно растаяло. «А еще… думаю, это тебе стоит рассказать своей будущей жене об этом… Её подруги: Саяко и Тайко тоже погибли. А пансион, в котором они жили, разграблен и сожжен, впрочем, как и половина города». На этом тот разговор и закончился. Масуми не произнес ни слова. А теперь он сидел в гостиной, в кромешной тьме и думал, думал о том, как сообщить Майе о ее потерях, как сообщить, что ее… дом разрушен и в живых осталась только Рей. В конце концов, он сделал то, что делал всегда. Закрыл сердце на засов, очистил разум от лишнего и создал вокруг себя непроницаемый барьер. Холодное, бесчувственное лицо не отражало никаких эмоций. *** Он пришел к ней утром, как только ее одели, причесали и вывели из комнаты на завтрак личные служанки. Девушки испарились по мановению руки графа, и они остались наедине. - Граф Масуми, вы что-то… - Майя, я должен кое-что тебе сказать. Девочка вскинула на него взволнованный взгляд и застыла, счастье как рукой сняло с ее сияющего лица. Хотя от правого виска до левой скулы шла черная повязка, Майя моментально заметила неестественную бледность мужчины, плотно сомкнутые губы, безразличность во взгляде. Она уже видела такое выражение на его лице,… и ей стало страшно. - Нет. Не говори ничего! - Твои подруги… - Нет! - … погибли во время бунта… - Не надо! - Пансион сожжен, а третья девушка пропала. Масуми прикрыл глаз и перевел дух, болезненная морщинка пролегла меж сведенных бровей, когда он услышал сдавленный всхлип. Граф ожидал крика, истерики, чего угодно, но этого не происходило. Тогда он посмотрел на Майю и увидел опухшие, красные глаза на все еще изнеможённом лице, но губы ее не дрожали, а взгляд был упрямо направлен куда-то сквозь него. - Все в порядке… Я должна это пережить… Все в порядке. Мужчина как-то сжался внутренне, барьер с жалобным визгом разбился, и сильные руки сжали хрупкое девичье тело в объятьях. - Не надо так. Не надо… Ты делаешь мне больно. Тебе можно плакать, а я буду сосудом для твоих слез. И не прошло и минуты, как по коридору разнесся надрывный, скорбный плач. *** Весь дом Хаями облачился в черное. Эйске, Масуми и Майя стояли на пороге дома, ожидая экипаж, чтобы направиться на похороны четы Дроеннов. Хаями-младший выглядел скорее устрашающе, нежели скорбно, хотя внутри он и вправду молился за спасение их душ. Он был похож на пирата: черная повязка на глазу, черный фрак, черная лента в волосах, и даже черная трость, удерживаемая рукой в черной кожаной перчатке. Майя держала его под руку, немного рассеяно вглядываясь вдаль улицы. А хозяину дома пока вынесли кресло, потому что стоять старик уже не мог. Неожиданно вместо ожидаемого экипажа к ним во двор вломился рябой паренек, худой, как спичка, но шустрый, как олененок. Он протянул Масуми записку и, скорбно опустив голову, быстро умчался прочь. Одной рукой граф развернул бумагу и уставился на плещущие буквы. Но когда он смог прочесть написанное, горло сдавило тисками, а виски взорвались болью. - Что там, Масуми? Ты как-то посерел даже. Мужчина перевел затравленный взгляд на отца, потом вдохнул в перетянутые волнением лёгкие немного воздуха и ровным голосом произнес: - Тсукикаге Чигуса скончалась в одном из госпиталей для жертв бунта. Вчера днем.