***
Сейчас. Лебедев всегда спал чутко, а теперь вдвойне. Когда Валя совсем мелкий был, у них с Артемом был уговор — если тот ночью захочет есть, то Лебедев встает, подогревает заготовленную с вечера смесь и ложится обратно, потому что ему утром рано вставать на работу, а Артем кормит и укладывает сына. Иногда Юля, если сидела до поздней ночи над конспектами, шла на кухню к подогревателю, но это было довольно редко. Лебедев вообще мог похвастаться талантом спать. Он мог спать с открытыми глазами. Или стоя. Или стоя с открытыми глазами. Наверное, смог бы даже на ходу, как герой книжки, которую Тёма читал в том году на море. Он умел засыпать моментально, едва голова касалась подушки, и так же мгновенно просыпаться. Использовать для отдыха вырванный в разгар дня час и бежать дальше, не жалуясь на головную боль или что-то подобное. Его разбудил сквозняк. Артем, вставая ночью, всегда поправлял одеяло, чтобы не выпускать тепло — бросать все так было не в его правилах. Бросать открытой входную дверь тоже было не в его привычках. Догнать его удалось лишь тремя этажами ниже. Привыкший к благам вечно работающего лифта Тёма не стал его вызывать, а шел пешком, двигаясь с каким-то рваным ритмом куклы на веревочках, тяжело переставляя ноги. Его голова дергалась в такт каждому шагу. Ноги были босые. — Тём? — Лебедев взял его за плечо и развернул к себе, заставил остановиться. Артем не моргал. Его глаза — серые в этом освещении, светлые — со взглядом выброшенной на берег рыбины, предчувствующей скорую кончину, смотрели сквозь Лебедева. — Артем? Ты спишь? Артем дернулся, пытаясь вырваться, но Валентин вцепился в него едва ли не со всей силы. Он взял его за другое плечо и встряхнул. — Артем, просыпайся. Ты лунатишь. Еще рывок. Артем сильно накренился вниз, словно желал повалить Валентина, и рванул еще раз, вынуждая того, чтобы не упасть, перехватить его за торс. — Эй, эй! Ты куда собрался? Рывок. — Тёма, проснись, пожалуйста, ты меня пугаешь. Рывок. Рывок. Рывок, рывок, рывок. Артем дергался молча, не издавая никаких звуков, продолжая смотреть в никуда, а потом прекратил, достигнув пика возмущения. Не обмяк, скорее замер, словно ему плевать, что будет дальше. Позволил поднять себя и отнести наверх, усадить на стул на кухне. — Па-а-ап? — на шум пришла растрепанная Юля, на ходу завязывая пояс халата. Она вопросительно вскинула бровь, изучая сидящего за столом Артема. Тот продолжал буравить стену, не моргая. — Что с ним? — Я не знаю, — Валентин качнул головой. — Лунатизм? Я поймал его на лестнице. — То есть он встал, открыл дверь и пошел вниз? — А еще проигнорировал тапочки и вырывался как… как крыса, которой играют на дудочке из Валиковой любимой сказочки. — Пиздец. Прости, пап, но это именно он. — Юля помахала рукой перед глазами Артема. Тот не отреагировал. В комнате воцарилось тяжелое молчание. — Ты веришь в белый шум? — Не особо, — Лебедев качнул головой. — Но я в данный момент поверю во что угодно. Хоть в демонов, хоть в ведьм, хоть в инопланетян. — Инопланетяне. Скажешь тоже! — Юля подошла к столу и достала из кармана телефон. Среагировав на удаленную команду, загудела кофеварка. — Тебе тоже кофе? — Да, спасибо. Валентин взял стул и сел рядом с Артемом. Потормошил его за руку. Опять ноль реакции. — Он хоть моргает? — Юля поставила на стол чашки. — Нет. Если моргает, то я не видел. Девушка наклонилась вперед, носом почти касаясь носа Артема. От внутренних уголков глаз вниз стекали скапливающиеся слезы. Юля протянула руку, надавила на одно и второе веко, заставляя их закрыться. Артем остался сидеть с закрытыми глазами. — Это… это не странно, это чертовски странно! Несколько лет назад она пообещала себе впредь ничему не удивляться, потому что ничего страннее её жизни уже не придумаешь. Ну не бывает так, что случайный знакомый окажется беременным твоим же братом, о котором ты мечтала последние лет десять точно. И не бывает так, что твой отец изводится по твоему же случайному знакомому. И при этом, чтобы все собралось в кучу и все прояснилось, надо кому-то попасть под машину. История — хоть фильм снимай, и то скажут, что сценарист был пьян, если не хуже. Еще скажут, что русский кинематограф скатывается. Много чего скажут — да лучше не снимать фильм. Оставалось только ждать. Артем обычно вставал раньше всех — где-то в половину седьмого — и начинал шуршать на кухне, напевая что-то себе под нос. За прошедшие годы помимо обалденно вкусного кофе он научился готовить не менее обалденно вкусные пирожки, вареники и еще десяток блюд. Еще с полусотни он готовил сносно, а кое-что только на пару с мужем, разводя бардак на всю кухню и вкусные запахи на весь подъезд. С мертвой точки ситуация сдвинулась даже раньше — где-то в шесть утра. Артем накренился в сторону и упал со стула, заставив Юлю взвизгнуть от неожиданности. — Вот теперь он спит. — Лебедев поднял мужа с пола, прижал его к себе, чтобы отнести на кровать. — Но я все еще не… — Пап… — Что? — Пап… мне кажется, или… — Юля указала пальцем на шею Артема. — Или у него шрам куда-то исчез?***
Артем проспал до трех часов дня. Юля, прогуливающая пары дома, постоянно подходила к нему, чтобы удостовериться, что тот дышит, пока Валентин медленно седел на работе. Он думал, что просто отметится, спихнет работу на подчиненных и вернется домой, но ошибся. Потому что за прошедшую ночь только в России бесследно исчезло не менее тысячи людей. Тысяча тех, кто встал посреди ночи, вышел на улицу и словно растворился. Все как один — омеги. Сперва это думали утаить, затем передумали, новость распространялась со скоростью света, только об этом и говорили на улицах, по телевизору и в Интернете. Грешили на кого угодно: англоязычные СМИ писали о том, что это все русские, русские обвиняли НАТО, НАТО косо смотрело в сторону Северной Кореи, где, как известно, издавна процент омег был значительно ниже, чем в любой другой стране — не везло им с ними, зато альф — хоть отбавляй. Лебедев переходил из одного зала заседаний в другой, отвечал на звонки, с кем-то разговаривал, что-то подписывал, то и дело проваливаясь мыслями в осознание того факта, что ему очень повезло. Потому что не проснись он вовремя — сейчас бы так же думал, куда мог деться человек, целиком и полностью (ну, он надеялся на это) довольный своей жизнью и своим окружением. А так он мог позвонить дочке, и та отчитывалась, что дверь закрыта, ключ на веревочке у нее на шее, все окна и балкон заперты намертво, а Тёма — Тёма в отключке, все с Тёмой будет хорошо. Валя потрогал его за руку, принес из комнаты своего плюшевого зайца, чтобы маме спать нескучно было, и вернулся к своим фломастерам. Валентин Лебедев-младший был довольно необычным ребенком. Юля, тоже альфа, в его возрасте переворачивала дом в процессе своих, иногда слишком агрессивных, игрищ. Она дралась со сверстниками в детском саду, в школе, потом и в университете отличилась. Валя же, кажется, был хмурым едва ли не с рождения. Он не кричал просто так, неохотно шел на контакт с другими детьми, и Любовь Николаевна, начитавшись в Интернете, где, конечно же, каждый был экспертом во всех областях, разного, тайком потащила ребенка к психиатру, заподозрив у того аутизм. К счастью, врач оказался нормальным и растолковал ей, что все со внуком в порядке и ей стоит больше узнать о флегматиках, чтобы не раздувать проблему на ровном месте. Тем более что Валя охотно шел на контакт с детьми постарше, если они были ему интересны, с удовольствием впитывал новые занятия и вообще видно, что с ним занимаются родители. Лебедев, конечно, нашипел на бывшую тещу, когда узнал про её самоуправство. Вечером того же дня они с Артемом думали, откуда мог взяться такой темперамент, и Тёма, почесав затылок, вспомнил о фотографиях своего деда по материнской линии, которого никогда не видел вживую. Тот был высоченный, с широкими плечами и отстраненным выражением лица, словно ему было плевать на все происходящее. По рассказам его жены, дед был добрейшим человеком, но, выйдя из себя, становился крайне опасным даже для других альф. Валя умел развлекать себя сам. Он мог сидеть в одиночестве рисовать, перепачкиваясь красками полностью, складывать кубики или конструктор, укладывать игрушки спать, порой отвлекаясь на мультики. Любой другой ребенок устроил бы истерику в происходящей сейчас ситуации, но, похоже, его отец был сейчас куда ближе к ней. Вырваться домой ему удалось только после того, как Юля прислала сообщение о том, что Артем проснулся. Лебедев отмалчивался, что его тоже затронула «главная проблема сегодняшнего дня». Пока что неизвестно, кто еще успел остановить своего «беглеца» или «беглянку», идущую в никуда с пустым взглядом, но явно, что если такого найдут, то обязательно будут изучать. Проблема определенно выходила из юрисдикции обычных пропаж, полиция выполняла роль поддержки, советуясь с военными, а уж у тех методы были весьма своеобразны. Отдать Артема им Лебедев не мог. И не хотел. — Ну что? — спросила Юля, закрывая за ним дверь и возвращая ключ обратно себе на шею. — В новостях какой-то ахтунг, последнее, что я смотрела, было передачей, где куча людей в дорогих костюмах на полном серьезе обсуждала масонов и создание из омег суперсолдат. — Чушь. У омег неуправляемая концепция агрессии. Ничего не получится, уже пытались. — А… скорость регенерации? Кто-то мог бы хотеть исп… — Тогда Артем им не нужен. Он уже слишком стар для таких вещей. В военном училище у них был предмет, представляющий нечто среднее между биологией и психологией. Вел его древний старик с очень четким и громким голосом, которым он почти что вбивал знания, как гвозди, в их головы. В то время как другим школьникам преподавали науку о людях в общих чертах, будущие военные разбирали все подробно. Влияние физиологии на поведение, особенности использования человеческого фактора в реальных сражениях и так далее, так далее. Старая как мир уловка с течной омегой в клетке, которая, если запах был достаточно сильным и приятным, могла вывести из строя отряд даже лучших бойцов. В конце концов они недалеко ушли от своих предков, для которых, появившихся на Земле в тяжелые времена, это все было вопросом выживания. Живи или умри, ешь или будь съеден. Подавляй, доминируй, властвуй или стань частью гумуса и едой для червей. Конечно, тему про суперсолдат будут мусолить еще долго. Если бы все было так просто, кто отказался от аналога комиксного вояки со щитом, омеги, с которой все получилось. Живучесть, гибкость психики, при должном обучении получилось бы смертоносное оружие на базе человека. Да вот только омеги, дающие жизнь, не были способны на такое. Даже самая мерзкая, самая подлая, самая ужасная омега не могла причинить кому-либо реальный вред. Какой-то блок был у них в мозгу, ограничитель, что угодно, из-за чего каждый год в статистике оказывались те, кто погиб из-за такого пацифизма. Сорвать блок с вероятностью в процентов восемьдесят можно было только в случае, если опасность угрожала связанному партнеру омеги. Девяносто — если потомству. Пятьдесят — если ей самой. Если блок срывало — омега превращалась в машину Судного дня для своих врагов. Писатели очень любили этот образ хрупкой девушки, сворачивающей неприятелю голову голыми руками и умирающей потом в объятиях своего альфы от полученных в бою ран, потому что вот именно полчаса назад ей нужно было утратить свою способность восстанавливаться. Ученые пытались ввести подопытных в это состояние искусственно, использовали аналоги выделяемых организмом гормонов, но безуспешно. Если человека еще можно было обмануть, то его суть — крайне сложно. Артем не спал. Он даже не был в ступоре, смотрел, моргал, но от его вида у Лебедева все внутри похолодело. Это был он — у сидящего на кровати человека было лицо Артема, его глаза и нос, его руки, его запах. Не было того, что делало его Артемом — вошедших он встретил отстраненным, безразличным взглядом, словно не имел к ним никакого отношения и иметь не желал. — Тёма, — позвал Валентин. Артем поднял голову и уронил её обратно. — Тём. — Он сел рядом с ним и положил руку ему на плечо. — Что с тобой? Артем не сбросил руку, но сам весь сжался, словно касание его испугало. — Вы кто? Лебедеву показалось, что он ослышался. — Что? — Вы. Кто. — Ты… не помнишь? — понимая, что это звучит крайне глупо, Валентин тряхнул головой. Артем поднял взгляд. — Нет. — А… а меня? — спросила Юля. — Ты Юля, — сказал Артем так, словно у него болело горло. — О! Вот видите, не все потеряно, — обрадовалась она, но потом поникла. — Валю он тоже не признал. Лебедеву показалось, что его сердце сейчас пробьет грудную клетку. Он хотел бы разозлиться — злость не раз его выручала, заставляя думать в нужном направлении, принимать правильные решения, но не на Артема. Он пообещал себе никогда больше не злиться на него и до сих пор был верен данному слову. — Как Валя… среагировал на это? — Сказал, что Артем дурак. — Этот ребенок умнее нас всех. Артем сжался еще сильнее, словно от ладони на его плече шел холод. И сидел так, пока руку не убрали.***
Лебедеву хотелось рассмеяться, прямо здесь, на рабочем месте. Зайтись в истерическом смехе человека, не знающего, что ему делать. Так делают люди, столкнувшиеся с чем-то непонятным, неизведанным, пугающим. С привидением, например — полупрозрачным, жутким, нагоняющим тоску, от которого холодок пробегает по коже. У него дома тоже жило привидение. Далеко не Карлсон — без моторчика и прочих сопутствующих вещей. Просто тень человека, которая предпочитала избегать остальных жильцов квартиры. Валентин уступил Артему их общую спальню, и тот занял, заполнил её полностью, сделал это очень быстро, лишив комнату облика обжитой. Юля продолжала следить, чтобы все было закрыто, но Тёма, прежде свободолюбивый и своевольный, не пытался покинуть место своего заточения. Почти не пытался — спящий на диване Лебедев слышал, как тот ночью пробирался в коридор и дергал дверную ручку. Стоял, держась за нее, вроде даже не дыша, и возвращался обратно. Мир также сходил с ума. В некоторых странах вспыхнули бунты. Брошенные альфы требовали от правительства действий, за что их усмиряли водой и слезоточивым газом. В России все было довольно спокойно, но так же, как и везде — абсолютно без каких-либо продвижений в розыске. Люди просто испарились. Полностью или частично, как Артем, от которого словно отрезали какую-то часть, которая была важной составляющей его личности. То, что осталось, больше подошло бы душевнобольному. Нормально поговорить с ним не получалось. Артем смотрел исподлобья, отвечал невнятно и односложно. Он помнил Юлю, помнил Любовь Николаевну и каких-то своих знакомых и клиентов, которые порой звонили спросить, можно ли притащить свою железяку, чтобы тот в ней поковырялся. Для всего мира у Артема был грипп или что-то такое же заразное, благо зимняя погода этому способствовала. А вот Валентинов, обоих, старшего и младшего, отправленного к бабушке на время происходящего дурдома, словно вычеркнули у Артема из головы. Лебедев сыну завидовал — самому ему деваться было некуда. Только сидеть на кухне в час ночи и пить какую там — пятую? шестую? — чашку кофе. Пить и вспоминать вечерние посиделки, к которым он успел пристраститься. Прежде они всегда ели порознь — Юля заталкивала бутерброд в рот с утра на ходу, вечером ужинала, не дожидаясь никого. Артем твердо заявил, что не для того выходил замуж, чтобы каждого кормить отдельно, и стал собирать всех за столом вместе. Сперва получалось что-то нелепое. Они ели в напряженной тишине, пока Артем пытался как-то склонить их к разговору, и у него не сразу, но получилось. Они начали — сперва из-под палки, нехотя, несмело рассказывать о том, как прошел день, что случилось. Они учились разговаривать между собой — заново, спустя много лет дурного молчания, вечерами собираясь все вместе за столом не для того, чтобы сжевать ужин и разбрестись по своим углам, а именно для общения, просиживая за столом по часу или больше. И вот теперь кухня снова стала пустой, холодной и утратила свое обаяние. Лебедев почти все пустил на самотек. Он боялся навредить, поэтому контактировал с Артемом по минимуму, надеясь, что тот в силу своей врожденной живучести найдет выход из ситуации. В конце концов, он не из тех, что опускают руки, пусть сейчас все выглядело именно так. Не сразу, но эффект появился. Артем не вспомнил что-то, нет, но хотя бы осмелел. Если прежде он мог просидеть голодным в комнате целый день, потому что выходил оттуда, исключительно если никого не было дома — следы его путешествий обнаруживались по всей квартире, — то теперь мог прошмыгнуть на кухню, когда никого не было там, а лучше всего ночью. И сейчас Валентин ему мешал. — Я сейчас уйду, если хочешь, — сказал Лебедев, глядя в свою наполовину полную чашку. К его удивлению, Артем не исчез в полумраке квартиры. Он зашел на кухню, чуть ссутулившись, словно пол под его ногами мог провалиться в любой момент. Юля оставляла ему еду в микроволновке, теоретически её стоило бы разогреть, но делать этого Артем не стал. Сердце Лебедева пропустило удар, когда тот отодвинул стул и сел напротив. А затем еще раз, когда задал вопрос: — Почему вы меня терпите? Валентин проморгался. Артем смотрел на него — выжидающе, в упор, так, словно вот-вот в его глазах вспыхнет знакомый огонек, который больше подошел бы лисе, примеряющейся к курятнику. В ответ он поднял левую руку, демонстрируя кольцо на безымянном пальце. Такое же было у Артема до того, как он повредил мягкий металл, ковыряясь в своих железяках. Расстроенный омега спрятал его в коробку с письмами и фотографиями и сказал, что будет носить вместо кольца метку, с ней точно ничего не станется. — Вы… я… — Артем скользнул рукой к шее. — Ты, вероятно, больше нет. А я… я да. Пышной свадьбы у них не получилось. Артем вообще отнекивался и отмахивался всеми силами, утверждая, что связи достаточно, она крепче и надежнее всех подписей и бумажек мира вместе взятых, а потом стоял в загсе красный как рак. Оно понятно, там каждый считал нужным посмотреть на него и его живот с осуждением. Ай-ай-ай, по залету. Ничего никому объяснять Лебедев не считал нужным. Это была их жизнь, и другим не стоило совать в нее свой длинный нос. — Я вас не помню. — Артем опустил голову. — И этого ребенка… тоже не помню. Но у него такие же глаза. Почти черные. У Юли светлее и… Я знаю, что она Юля, где учится и… Он вздохнул. Лебедев молчал, боясь спугнуть этот короткий миг откровений. С момента происшествия они так долго еще не разговаривали. — У меня словно пустота в голове. Нет, не так. Скорее, стена. А за ней — что-то важное. И мысль, которая сводит меня с ума. Она вот… понимаете, она постоянно стучит у меня в мозгу, я не могу спать из-за нее. — Какая? — «Выходи». Судорожный выдох. — «Выходи». «Выходи». «Выходи». Я не знаю, куда и зачем, но это постоянно меня выгоняет. Я научился отвлекаться, но она всегда там. А двери закрыты. И окна… окна тоже закрыты. Валентин встал, может, резче, чем стоило. Артем замер. И когда его, не успевшего понять, что происходит, обняли, не сопротивлялся.***
Вторая волна исчезновений Артема не затронула. Валентин пропадал на работе, просматривая один за другим файлы исчезнувших, которые ровно так же вышли из дому и исчезли — ночью, утром, поздно вечером. Стоило найти что-то общее между ними, какую-то зацепку, но ничего не получалось. Они все были разные. Старые и молодые, красивые и не очень, умные, глупые, худые, пухлые, откровенно толстые, у пары из-за несчастных случаев не доставало конечностей. Самой молодой омеге было восемь, самой старой — семьдесят два. Лебедев знал чуть больше, чем остальные, но молчал. Он молчал о том, что в головах пропавших появилась стена, на которой кто-то вывел — жирно и ярко — одно слово. «Выходи». И они вышли. С босыми ногами, не набросив на плечи одежды. Отошли на пятнадцать метров от дома и исчезли — на нетронутом снегу остались следы. Под зданиями парламентов по всему миру возобновились пикеты и демонстрации. Это были собрания людей, которых разрывало от тоски, боли, возмущения, злости. Они смотрели на выходящих и входящих безумными глазами, а над толпой висело условно черное, почти осязаемое облако. «Верните наших жен». «Верните наших дочерей». «Верните мою мать». Все экраны, которые мог наблюдать Лебедев на работе, показывали изображения лиц. Снова была опрошена каждая пострадавшая семья, альфы, оглушенные свалившимся на них горем, вспоминали все, что могло помочь, выворачивали себя и свое прошлое. Записывалось и документировалось все, вплоть до запаха. Пропавшие омеги, как оказалось, имели «лучший запах в мире». Валентин скользил воспаленными глазами по очередному досье. Он предпочел бы решать другие вопросы. Разбираться с террористами — опасными, но понятными. Думать о перевооружении. О распроклятых беспилотниках. О чем угодно, но он сидел и читал, пытаясь понять. Мед. Ежевика. Свежая краска. Шоколад. Соль. Кожа. Цветы. Клубника. Сырое мясо. Можжевельник. Можжевельник. Запах, на который когда-то повелся он сам, который искал в толпе, но не мог найти, потому что Артему он не принадлежал. Наверное, тысячелетия назад, когда не было еще ни шоколада, ни вишневой настойки, омеги пахли как-то иначе. Ученые предполагали, что это все обман, что запах совершенно иной, несущий в себе информацию, которую другой мозг обрабатывает, превращая во что-то приятное, в ассоциации, в яд и наркотик, призванный привлекать внимание, удерживать его. Они пахли медом, жареным мясом, молоком, чистой шерстью, древесиной. Домом, уютом, безопасностью. Как-то очень изощренно природа выкрутилась в вопросе размножения, даже слишком. Домой он возвращался в очередной раз поздно, пытаясь не обращать внимания на вспыхивающие всюду яркие огни — Новый год был все ближе, надвигался неотвратимо, как надвигается смерть, оповещая о своем наступлении светом гирлянд и блеском стеклянных шаров. В прошлом году они нарядили всю квартиру. Артем носился по комнатам вместе с Валиком, цепляя украшения, закрепляя кусочками скотча на рамах окон гирлянды, развешивая на ёлку новые и старые игрушки — вперемешку те, что были старше самого Лебедева, и совсем новые. Сейчас ни у кого не было сил и желания даже толком убраться в доме. Просыпаясь среди ночи, Валентин думал, что вот сейчас возьмет себя в руки и начнет что-нибудь делать, сдвинет эту ситуацию с мертвой точки, но в итоге продолжал лежать, слушая чужое дыхание в открытой спальне. Артем не желал Нового года — и Валентин с Юлей тоже. Валик получит свою ёлку и гору подарков у бабушки. Лебедев открыл дверь и прислушался. В доме было тихо — ни тебе бормотания телевизора, ни звука из колонок. Тишина, запустение, сочельник католического Рождества. Только и осталось от праздника, что запах выпечки, исходящий от человека, непривычно густой и обволакивающий, словно… Валентин закрыл лицо руками и рассмеялся. Ну конечно, он так ждал этого последние несколько лет, а теперь хотел бы, чтобы это случилось попозже. — Артем? Артем сидел в спальне, явно еще не ощущая никаких изменений. В руках у него была какая-то из энциклопедий, купленных Валентину-младшему на вырост — что-то о космосе и прочем, дорогущая книжка с яркими иллюстрациями на глянцевых страницах. — Что? — Ты… как себя чувствуешь? Артем пожал плечами. — Как обычно. Значит, еще есть время. Лебедев открыл ящик стола и вытащил ошейник. Ему отдал его Артем после того, как обзавелся вспухшим следом на шее — на память. Полоска темной кожи с набитыми изнутри тонкими короткими пластинками, с мудреным замочком. — Вот, — Валентин протянул ошейник Артему. — Надень. Тот принял ошейник, повертел его в руках. Что-то он точно помнил — уверенно закрыл и открыл замочек. — Он… погрызенный? Валентин скосил взгляд. Его ведь снесло тогда волной, как юнца, как новичка, в бесконтрольное беспамятство, требующее сделать ничье своим, заклеймить, погрузить зубы, пустить кровь. Вероятнее всего, из-за слишком долгого перерыва. Хороший у Артема все же был ошейник, выдержал подобное надругательство, даже не сильно утратил внешний вид. — Вроде того. — А… кем? — Мной. Надевай, так… будет лучше. Вернувшаяся с пар Юля тоже заметила изменения. Она втянула носом воздух, но тут же осеклась, наткнувшись взглядом на выражение отцовского лица. Они могли бы подраться. Не существуй фактора «Валя», они бы точно подрались, но семейные узы, пусть даже такие неполные, но все равно вбитые на уровень подсознания или еще глубже, сделали возможным конструктивный диалог. Юля взяла ключи от пустующей квартиры Артема и, побросав в спортивную сумку вещи, временно отправилась жить туда. — Что происходит? — забеспокоился Артем. — У тебя надвигается течка. Не волнуйся, она пройдет быстро. Конечно, провал. Непонимание. Так, словно оно тоже там, за воображаемой стеной, угодило вместе с ним, Валентином, и их сыном, потому что кто-то прятал воспоминания весьма грубо, на скорую руку, вырывая кусками, вместе со всем, что ассоциировалось и во что были пущены корни, идущие от забытых людей. — Просто… просто не бойся. Все будет хорошо. Лебедев взял телефон и отправил три цифры на рабочий номер. Он, как и всякий альфа, вне зависимости от занимаемой должности имел право на оплачиваемый недельный отпуск дважды в год, который мог взять в абсолютно любой день. В Конституции это право закреплялось «Законом о семье», и работодатель за игнорирование его мог получить огромный штраф. В аптечке нашлись все нужные медикаменты. Выщелкивая на тарелку одну за другой разнообразные, мало связанные между собой таблетки, Валентин собрал довольно кустарный, известный всякому военному подавитель. Использовать его часто было нельзя, но на такой случай — как раз то, что нужно. Артем проглотил таблетки не сопротивляясь, запил предложенной водой. Его взгляд становился расфокусированнее, температура тела — выше. А потом его накрыло паникой. — Почему мне так страшно? — Он намертво вцепился Лебедеву в рукав, не давая уйти. — Не знаю. Может… что-то было в твоем прошлом, до нашего знакомства? — Не знаю. Не знаю. Не уходите, пожалуйста. Сперва он возле него сидел. Держал за руку, вспоминая, как отвозил Артема в последний раз в больницу. Тот тогда тоже цеплялся за него, предчувствуя дни разлуки. Первая половина срока давалась ему ужасно сложно, Артема тошнило едва ли не от воздуха, но потом стало значительно веселее. Под конец он даже записался на какие-то курсы для омег, где познакомился с таким же второтипным на пару лет моложе и раза в два круглее. Как потом сообщили Валентину по большому секрету, это оттого, что парень, чье имя в итоге вылетело у него из головы, скоро обзаведется сразу тройней. Новость тянула на мировую сенсацию, омега второго типа с двойней уже могла прогреметь в новостях, но об этом не сказали ни слова, хотя Лебедев при случайной встрече лично убедился в том, что да, тройня. Опять же по большому секрету это объяснилось тем, что альфа этого худющего мальчишки кто-то очень важный. Дальше Валентин не вникал, он вообще не особо любил лезть в чужие семейные дела, но тому, что Артем нашел друга, был рад. — Страшно, страшно, страшно, — бормотал Артем. Валентин сдвинул его в сторону, укладывая на кровать и ложась рядом, продолжая держать за руку. — Страшно. Не уходите, не уходите, не уходите, пожалуйста, не надо, мне страшно. Если бы он мог, то, наверное, влез бы Лебедеву под одежду, но был слишком велик для того, чтобы спрятаться у того под рубашкой. Вместо этого он практически лег на него, вжался носом в ямочку между ключицами. — Страшно, страшно, стра… Валентин принялся гладить его по спине. Мерное, медленное движение, от шеи по позвоночнику, задевая лопатки, к пояснице. От шеи по позвоночнику… Артем застонал. Кустарный подавитель подействовал не полностью. — Я… я… — тональность бормотания сменилась. — Я хочу… — Нет. Артем поднял на него глаза — шалые, безумные. — П… почему? Выдох. — Ты не совсем понимаешь происходящего. Потом. Потом, если это желание останется при тебе. Запах корицы все же был недостаточно сильным, чтобы свести Лебедева с ума. С трудом, но он держался, максимально сконцентрировавшись на простом движении руки, скользящей по спине его-не его омеги. От шеи по позвоночнику, задевая лопатки, к пояснице. От шеи по позвоночнику, задевая лопатки… Потому что сейчас Артем был бы не против. В таком состоянии они все не против, и из-за этого порой так много проблем, так много… От шеи по позвоночнику… От шеи… Артема пробило конвульсией. Он задрожал под его рукой и обмяк, вымотанный собственным состоянием. Запах стал слабее. Плохой подавитель был лучше, чем ничего. Продолжая гладить его, как большого кота, Лебедев уснул сам.***
У Валентина-младшего в ванной была своя полка. На ней ютилась внушительная коллекция разнообразных игрушек: утята, кораблики, сине-зеленая акула и странной формы черепаха. Все это разнообразие Валентин-старший на автомате сгрузил в ванну, прежде чем понял, что человек, сидящий в пене, для такого уже слишком взрослый. — Ох, — сказал Артем и с видом, словно ничего необычного не произошло, принялся вертеть их в руках и опускать плавать на воду. Лебедев сел на корзину для белья и проводил взглядом утонувшую черепаху — та плохо держалась на воде, наверное, была слишком тяжела или внутри нее было что-то тяжелое… Ему вспомнился душ из далекого прошлого. Тогда он тоже тащил Артема мыться в руках, но тот не был таким болезненно легким, а он сам чувствовал себя как никогда хорошо. Сейчас же у него болела спина, а общее состояние можно было расценить как разбитое. — Вы сказали «потом». — Что? — встрепенулся Лебедев. — Вы сказали «потом». Вчера сказали. — А… ты помнишь. — Да. — Артем щелчком ускорил пластиковый кораблик. — Думаю, это может помочь мне как-то… вспомнить. — Думаешь? — Когда я пытаюсь как-то строить логические цепочки от своих воспоминаний, они почти всегда приводят к вам, и… я устал. Он подтянул к себе ноги и обхватил их руками. — Вы хороший. — Ну, не настолько, — хмыкнул Лебедев. — Чем измеряется «хорошесть»? Валентин рассмеялся. — Юля мне показывала фотографии, когда вас дома не было. Я там… счастливый. И вы тоже. Альбомы составлял сам Артем. Юля, привыкшая к цифровым носителям, считала их тупой тратой времени, но потом втянулась, согласившись, что «с бумагой» интереснее. В тяжелых картонных фолиантах поселились лучшие моменты их жизни — четкие, яркие, счастливые. Лебедев последнее время даже думать о них не мог — слишком велик контраст был в них между этой и той жизнью. А Юля… Юля. — Так что я хочу… Артема прервал звонок в дверь. Услышав резкую трель, он замер, словно испугался. — Все хорошо, — Лебедев поднялся. — Я открою. На пороге квартиры стоял молодой мужчина, привлекший внимание привыкшего сразу оценивать людей Лебедева в первую очередью своей… неопознаваемостью. Он был непримечательно одет — одежда, современная и вроде даже модная, выглядела так, словно её не умели и не хотели уметь носить. Лицо пришельца, небритое пару дней, не вызывало ни симпатии, ни отторжения. Он был весь и полностью… не принадлежащим этому миру, что Лебедев завис, не зная, что ему сказать. — Я могу войти? — спросил незнакомец. — Вы кто? — Я Хэкон. — Имя у него было не менее странное. — Я хочу поговорить о том, кого вы привыкли именовать омегой. Лебедев сделал шаг назад, впуская пришельца. Тот вошел и закрыл за собой дверь. Что он хочет? Быть может, он что-то знает? Или? — Прекратите его удерживать. Вы мешаете программе. — Какой программе? — Лебедев тряхнул головой. — По спасению тех, кого вы именуете омегой. — Объясните, я ничего не понимаю. Он не ждал, что тот начнет отвечать, но Хэкон ответил. — Мы — представители иной цивилизации. Некое время назад, точные данные неважны, мы, точнее я, прибыл для исследования вашего мира и оценки того, насколько вы, биологически схожие с нами существа, готовы для контакта. Моей целью было наблюдение, но результаты оказались хуже, чем я ожидал. Ваш мир полон агрессии. Вы убиваете друг друга, ваши поступки нелогичны и кровожадны. Я уже собрался завершить свою миссию, но понял, что часть вашего общества отличается неспособностью к насилию и поэтому находится в подчиненном положении. Я донес эту информацию до Совета и запросил разрешения для помощи этой части человечества. «Это глупость, прекрати нести чушь», — хотел было сказать Лебедев, но не сказал. Потому что это объяснило бы все. К тому же он когда-то признался в том, что согласен был поверить в инопланетян. Какой бред. — Вы мешаете программе. Отпустите удерживаемого вами… — Хэкон перевел взгляд ему за спину. Валентин оглянулся. Артем стоял босиком на полу, одетый в ту же одежду, в какой был до — Валентин не успел принести ему чистые вещи. — Тём, простудишься. Артем подошел к ним ближе. — Это… вы? — он вытянул шею к Хэкону. — Вы поковырялись у меня в памяти? — Допустимый термин. Мы заблокировали основной фактор привязанности. — Нахера?! В воцарившейся тишине Артем хрустнул пальцами. — Чтобы облегчить адаптацию. Тебе стоит пойти со мной, я гарантирую тебе, как и всем остальным, безопасность и помощь. — А если я не хочу? Видимо, такого ответа Хэкон не ждал, но быстро нашелся. — Это допустимая реакция существа, привыкшего к агрессии и… — Какая агрессия? Я тут много чего видел, но агрессии пока нет. Если я все понял правильно, то вы просто всех… под одну гребенку. — Я догадываюсь, что он увидел, — сказал Лебедев. Пару лет назад, как раз в конце того лета, когда они познакомились с Артемом, всех всколыхнула новость о том, как несколько альф в попытке насильно спилить с шеи ошейник болгаркой и вовсе лишили омегу головы. Об этом говорили всюду, и лишь немногие знали, что на деле все было куда ужаснее. Или о том, как другая девушка, не пожелавшая подставлять шею, оказалась до конца жизни прикованной к кровати из-за тяжелейших травм. Хэкон увидел любую — всех тех, кто покончил с собой, или был убит, или покалечен. Если он был достаточно внимателен, то насмотрелся вдоволь — на тысячу и одну несчастную семью. И сделал выводы. Потому что альфы агрессивны и ревнивы. — Мне тут хорошо, — сказал Артем. — Меня никто не обижает. Эти люди… меня любят. Я не отрицаю, что есть те, кого вы должны спасти, но меня не надо. Хэкон моргнул, внимательно смотря на него. — Занятно, — с его отсутствующим тоном слово прозвучало странно. — Это выбивается из изученных мною случаев. Я хочу изучить этот вопрос. Ты утверждаешь, что не являешься объектом насилия и агрессии со стороны альф? — Насколько я это помню. Хэкон повернулся к Лебедеву. — Так как он находится под воздействием программы, я запрашиваю разрешение для использования вашей памяти. На руке пришельца был браслет — широкий и металлический. — К сожалению, в таких условиях звук будет недоступен, но, думаю, все будет понятно и без него. — От браслета развернулось подобие экрана, на котором Валентин с удивлением увидел себя — себя в зеркале пять минут назад. Артем в ванной. Артем глотает предложенные таблетки. Артем с книжкой. Кадры замигали с огромной скоростью, концентрируясь на Артеме, который вцепился ему в рукав. Артем, Артем, Артем. Ночной разговор на кухне, Артем, сидящий с глазами глупой куклы. Артем до этой самой программы — сидящий на диване, смотрит футбол, счастлив до одури — гол! Гараж, квартира, опять гараж, парк, торт, чей-то день рождения. Лебедев не знал, не мог даже представить, каков уровень развития науки в мире, из которого прибыл Хэкон. Лишь бы не спровоцировать с ними войну, потому что… Артем в роддоме, Артем спит в кресле. Свежий след у него на шее — Артем о чем-то рассказывает, пока Валентин делает ему перевязку. Реверс их жизни, который рано или поздно… — Это… это вот. Воспоминание сильно повреждено. Лебедев зажмурился. Хэкон движением запястья замедлил воспроизведение, показывая мигающую, плохую, искаженную больницу, в которую когда-то попала Юля. Он знал, что там будет. Он пытался забыть это всеми силами, но из памяти, видимо, как и из Интернета, невозможно изжить что-то полностью. На их ор из палаты вышла Юля, не понимающая, что происходит. И медсестры тоже были не в восторге. В слепой ярости Лебедев занес руку, но успел остановиться. Успел остановиться, но Артем замер с таким видом, словно удар достиг цели. И сказал: «Вот именно поэтому я…» Поэтому хотел воспитывать ребенка сам, не хотел никого чужого в своей жизни, не хотел метки, связи, Лебедева. — Ты прав, Хэкон, — выдавил Лебедев. — Про агрессию и все прочее. От меня тоже нужно… спасать. — По-моему, вы рехнулись. — Артем схватился за голову. — Я не помню, из-за чего была ссора, но она была, видимо, первой и последней. К тому же у людей, которые имеют свое мнение, небольшие расхождения в них — это нормально. Прекратите себя демонизировать! — сказал он Лебедеву. — Прекратите решать за всех! — наехал он на Хэкона. — Верните мне память, я разберусь сам. Присмотритесь к остальным, быть может, вы сделаете их несчастными незаслуженно. Да, этот мир странный, и он хуже, чем мог бы быть, но… он наш. Хэкон моргнул, и Лебедеву в голову пришла мысль, что на татарина тот похож больше, чем на пришельца. — Мне уже надоело чувствовать себя… пародией на себя. — В твоей речи есть рациональное зерно. Видимо, мы недостаточно изучили данный вопрос. Вынужден откланяться. Мы снимем с вас действие программы в течение нескольких часов. Хэкон вышел, оставив их одних. — Похоже, это был первый контакт, — сказал Артем. — Что? — Неважно. Уже… уже неважно. Он дотащил Лебедева до дивана, толкнул, заставляя сесть и сел рядом сам, подтянув ноги к груди. Разговор не клеился. — Там… вода в ванной стынет. — Ага. — И… — Мы что, крупно ругались только раз? — Да. — Из-за чего? — Из-за дурости. — Пообещай больше так не делать. — Обещаю. Через пару часов Артем на несколько минут впал в забытье, а потом все стало так, как было до этого.***
Потом. Восемьдесят процентов исчезнувших омег вернулись так же необъяснимо, как и исчезли, свято уверенные, что никуда и не девались — память о том, что с ними случилось, была надежно стерта. Ученые и военные пытались найти какое-то объяснение тому, что произошло, но единственное, до чего они докопались, то, что все «невернувшиеся» попадали под примету «неблагополучные» — омеги, подвергавшиеся семейному и не только насилию. Мировая общественность, погудев вволю, решила, что проблема решена, хотя многие продолжали строить гипотезы и пытаться понять, что все-таки произошло. Два человека, знавшие правду, молчали, не желая вносить в мир еще больше хаоса. Им было достаточно того, что после снятия блока Артем вновь стал прежним собой и первым делом принялся вызванивать Юлину бабушку, чтобы та собирала вещи и ехала в Москву вместе с внуком, потому что «такими темпами и Новый год пойдет коту под хвост». А Лебедев согласился на все его начинания, а именно на экстренную беготню по магазинам за покупками и подарками, и единственное, что стоило ему труда, — это сдерживать до одури счастливую улыбку. На деле же омеги продолжали исчезать, только по одной. Заявлять о их пропаже никто не спешил — никому они не были нужны. А однажды из больницы исчезла находящаяся после падения с крыши в коме девушка. Абсолютно бесследно. Изучив записи с камер и опросив сотрудников, полиция развела руками: вытащить лежачего человека из больницы незаметно было невозможно. Не инопланетяне же её украли, в конце концов.