Шерше ля фам

Велая нравилась Ворону хотя бы тем, что никогда не питала никаких иллюзий. Ей едва ли было больше двадцати – скорее всего, лет семнадцать-восемнадцать – но мыслила она как опытная женщина. Но это и понятно – будь она дурочкой, вряд ли долго бы прожила в таком месте. Ворон же всегда проявлял к ней, как казалось, искреннее дружелюбие, ни взглядом, ни словом не выдавая своих истинных намерений. Если Велая и догадалась о чём-то, то виду не подавала. Во всяком случае, Ворон общался с ней как почти как с равной. Несмотря на то, что она была почти рабыней. Несмотря на то, что она – женщина. Велая же быстро усвоила главный закон выживания: не болтать попусту и не задавать лишних вопросов. Вот как сейчас: она без стука открыла дверь – та даже не скрипнула – и скользнула в комнату, освещённую тлеющей лучиной. Ворон полулежал на кровати, листая пожелтевшие от времени страницы старой книги. Велая никогда не интересовалась книгами и древними рукописями – она была женщиной, а женщинам это совершенно ни к чему. Но когда Ворон принимался рассказывать о вещах, которые Велае были неинтересны, она старательно делала вид, что внимательно слушает и понимает, о чём идёт речь. С другой стороны, всё началось именно с подобного разговора – разговора о вещах, которые нисколько не интересовали Велаю, но до крайности увлекали Ворона с тех самых пор, как он случайно услышал разговор магов Воды – ещё до того, как те ушли в Новый лагерь. Он рассказывал ей о том, что недавно наткнулся на сведения о легендарном городе, Яркендаре, который всегда считал сказкой для детей. – Я никогда не слышала про Яркендар, – спокойно отвечала Велая, когда Ворон спрашивал, знает ли она о существовании этого места на острове Хоринис – скорее по инерции, чем потому что ему действительно было интересно узнать уровень её просвещённости. – Это легенда. В моём детстве это было что-то вроде поучительной истории. Велая, которая в тот момент занималась тем, что штопала вещи, сидя на опустевшей кухне, отвлеклась от работы и посмотрела на Ворона с вежливым, едва заметным интересом – она почти всегда смотрела так на тех, с кем ей дозволялось говорить. Ворон продолжил рассуждать, едва заметно улыбаясь: – Это история про мальчика, который возжелал то, что ему не принадлежало. И это стало причиной многих бед. Но теперь я понимаю, что всё дело было в его слабости. Он был слаб, и поэтому всё закончилось так, как закончилось. Он не нашёл в себе достаточно сил, чтобы владеть этой вещью. Где-то в глубине души, вероятно, он сомневался в себе, сомневался в верности своих суждений и правильности действий... И погубили его именно сомнения. Велая ничего не ответила – она продолжала смотреть, словно не замечая того, как Ворон скользит пальцами по её запястью, как опускается его ладонь на её плечо. Руки у него были тёплые и сильные. И прикасался Ворон к ней не так, как Гомез – в его прикосновениях не было ни грубости, ни требовательности. Когда он говорил, в его словах не было никакого скрытого намёка, он всего лишь рассуждал о судьбе человека, который стал причиной гибели целой цивилизации – не более того. – Он умер? – неожиданно спросила Велая, окончательно потеряв интерес к штопанью вещей. – Радемес? – спокойно уточнил Ворон и снова улыбнулся. – Нет, милая, он не умер. И это самое жуткое в этой истории. Если бы он умер, то избавился бы от страданий. Но за совершённый поступок он вынужден расплачиваться целую вечность. Или, по крайней мере, до того момента, пока кто-нибудь не освободит его дух, запертый в древнем храме. Больше он не говорил: наклонился вперёд и поцеловал её. Велая не сопротивлялась – только вздрогнула, словно испугавшись. Вероятно, она не знала, как правильно себя вести, и Ворон понимал, почему. Если их увидят – они оба покойники. И он сам – в первую очередь. Ворон был самым верным последователем Гомеза, и глава Старого лагеря действительно ему доверял больше, чем кому бы то ни было. Но если бы он увидел происходящее, то его доверие моментально бы превратилось в слепую ярость. Никто и никогда не должен был даже думать о том, чтобы прикоснуться к тому, что Гомез считал своей собственностью. Но и предателем Ворон себя тоже не чувствовал – он не делал ничего такого, что могло бы подорвать власть Гомеза. Он вообще мало о чём размышлял в тот момент, хотя, конечно, краем сознания отслеживал окружающую обстановку, чтобы успеть отпрянуть прочь в случае, если в коридоре раздадутся чужие шаги. Однако в замке стояла тишина – большинство его обитателей спали. Бодрствовали разве что караульные у входа, но до них Ворону не было никакого дела. Тем временем, не чувствуя сопротивления со стороны Велаи, он дёрнул её на себя – возможно, чуть резче, чем следовало бы, но она не сопротивлялась. Просто судорожно дышала, как будто боялась чего-то. Её пальцы легли на плечи Ворона и сжались – менее уверенно, чем Ворону бы того хотелось. «Если она расскажет об этом Гомезу, я покойник», – снова с удивительным равнодушием подумал Ворон. Ему даже стало немного смешно от этой мысли. Тяжёлая, широкая ладонь Ворона опустилась на поясницу Велаи, вторая рука скользила по внутренней стороне бёдер – и касание это было почти невесомым. Было непонятно, когда именно Велая перестала бояться, в какой момент она сама дёрнулась навстречу. Ворон смахнул со стола все посторонние вещи прежде, чем опустить на него Велаю. Она шумно выдохнула, прижимаясь грудью и животом к шершавым занозистым доскам – нужно было подстелить что-нибудь мягкое, но думать об этом уже было некогда. Ворон что-то горячо прошептал у самого её уха и почти сразу же прижался губами к её плечу, прикусил кожу на загривке, и Велая снова выдохнула, прогибаясь в спине, вжимаясь в твёрдый край стола. Ворон слегка отстранился – послышался тихий щелчок пряжки ремня – и вскоре резко навалился сверху, толкаясь внутрь. Велая коротко застонала, утыкаясь лицом в сгиб локтя, чтобы приглушить звук. Тишина, стоящая в замке, нарушалась только тихими выдохами и поскрипыванием стола. Ворон вцепился в бёдра Велаи, притягивая её ещё ближе, судорожно прижимая к себе. В следующий раз всё случилось, когда она мылась, и Ворон не смог пройти мимо, заметив приоткрытую дверь, из-за которой лился слабый свет, раздавался плеск воды и слышался приятный женский голос – Велая что-то тихо напевала себе под нос. «Если Гомез узнает, я покойник», – эта мысль по-прежнему не пугала Ворона, и, когда он вошёл в помещение, Велая даже не попыталась прикрыться, только оглянулась через плечо и едва заметно ему улыбнулась. Ворон усмехнулся в ответ, плотно закрывая за собой дверь. Тогда от неё одуряюще пахло мылом и травами, и от этого запаха немного кружилась голова. В комнате было тепло, и даже дощатый пол не казался холодным. По крайней мере, Велая не колеблясь опустилась на него, и вскоре уже вздрагивала от быстрых движений и стонала в ладонь Ворона, которой он закрывал ей рот, приглушая звуки. – Ты не рассказала ему? – чуть позже спросил он, когда Велая, словно ни в чём не бывало, залезла обратно в воду и взялась за мочалку. В комнате стоял всё тот же пряный травяной запах, который теперь уже не возбуждал, а, напротив, навевал дрёму. – Я думала, – ответила Велая, и в голосе её слышалось веселье, – что это очевидно. – И правда, – Ворон коротко рассмеялся. Если бы Велая рассказала всё Гомезу, Ворон бы уже лишился головы, но она промолчала. Более того – позволила ему снова приблизиться к себе. – Ты не такой, как он, – сказала она, словно прочитав его мысли. – Правильно, милая, я намного хуже, – совершенно искренне ответил Ворон. После этого они не приближались друг к другу почти две недели, разве что перекидывались пару раз незначительными фразами, ни словом, ни взглядом не выдавая случившегося. Только единожды Ворону довелось коснуться её – у двери в комнату Гомеза, откуда она выходила. Её шея, плечи и руки были покрыты синяками, и Ворон был уверен, что это далеко не все синяки, которые остались на её теле после близкого общения с главарём Старого лагеря. Ворон не считал Гомеза дурным человеком хотя бы потому что они все были отъявленными ублюдками. Он просто был не лучше остальных, но иногда становился груб по отношению к своим наложницам. Но Гомез знал, что имеет на это законное право, потому что они были его собственностью. Ворон не чувствовал ни сострадания, ни жалости – он, на самом деле, во многом был куда более жестоким человеком, чем сам Гомез, но всё-таки остановился, когда Велая проходила мимо, едва не всхлипывая. Её тёмные волосы растрепались, беспорядочными локонами лежали по плечам, падали на глаза. Ворон перехватил её за руку, не давая пройти дальше. – Ты не должен разговаривать со мной, – повторила она заученную фразу, явно не настроенная на общение, и дёрнула рукой, показывая, что сейчас его прикосновения ей неприятны. Но Ворону и не нужно было с ней разговаривать. – Мне позволено говорить с тобой, – спокойно ответил он, хотя хватку и ослабил. После этого он потянулся к её лицу и откинул упавшие на него пряди волос. – Я просто хотел сказать тебе вот что: если он узнает об этом, то тебе несдобровать. – О чём узнает? – равнодушно спросила Велая. Большим пальцем Ворон вытер слёзы, которые уже дрожали в самых уголках её больших карих глаз. – Узнает о том, что ты плакала. О том, что ты ведёшь себя неподобающим образом. Я хорошо знаю Гомеза, и такое поведение ему может не понравиться – он не большой любитель женских слёз и в итоге сделает тебе ещё больнее. Понимаешь? Так что немедленно приведи себя в порядок и сделай вид, что ничего не случилось. Сказав это, Ворон наклонился чуть ближе, вдохнул запах её волос и почти по-отечески прижался губами к её пылающему лбу. Это было ещё более опасно, чем всё остальное, потому что в тот момент в замке многие не спали и могли их увидеть, но и здесь Ворону повезло. Прикосновение длилось всего несколько секунд, после чего Велая всхлипнула, согласно кивнула и решительным движением руки вытерла вновь выступившие слёзы. – Так намного лучше, – Ворон одобрительно улыбнулся. «Интересно, рассказала ли она Сире или Серафие?», – внезапно подумал он. Не то, чтобы его это сильно волновало, но всё же он надеялся, что не переоценил сообразительность Велаи, и что та будет держать рот на замке даже при других женщинах. Но при этом Ворон хорошо понимал, что женщины, несмотря на их недалёкость, создания проницательные и могли сами обо всём догадаться. «В конце концов, – размышлял он, – пока об этом не узнает Гомез, всё в порядке». Ещё через неделю он столкнулся с Велаей на лестнице поздно вечером – он поднимался к себе, а Велая спускалась вниз. Почти не сговариваясь, они выскользнули в темноту. Во внутреннем кольце почти не было людей, как обычно в это время суток. Все спали, за исключением стражи, но те не сказали ни слова. Даже не посмотрели в их сторону. И Ворон прекрасно знал, почему – никто не хотел с ним связываться, и никто бы из них всё равно не рискнул был рассказать Гомезу об увиденном. Они оказались за одним из тёмных углов, куда не проникал даже слабый отблеск факелов. Вонь там стояла отвратительная, и Ворон даже не взялся бы определить, что в ней больше преобладает. Но вскоре и это стало каким-то несущественным: всё заглушал знакомый дурманящий запах, который шёл от волос и от тела Велаи. Ворону показалась, что Велая первая прижалась к нему. А, может, это сделал он – всё это было неважно, как и то, что любой заглянувший за угол имел бы возможность лицезреть, как Велая опускается перед Вороном на колени, нисколько не беспокоясь о грязи – к чему-чему, а к грязи в этом месте привыкли все – и как путаются её тонкие пальцы в шнуровке на его штанах. – Пожалуй, я должен чувствовать себя виноватым перед Гомезом, – продолжал веселиться Ворон, хотя он прекрасно понимал, что если так будет продолжаться и дальше, то рано или поздно Гомез обо всём узнает – он не был тупицей, а всё тайное рано или поздно становится явным. Тем более, когда всё происходит на виду. Если даже Бартоло уже начал кидать на Ворона косые взгляды… Он, разумеется, ничего не видел и доказательств у него не было, по крайней мере таких, которые можно было бы предоставить Гомезу, но всё же о чём-то он уже начал догадываться. Впрочем, Ворон быстро забывал об этом и ни о чём не жалел, когда в очередной раз прижимался к обнажённому женскому телу, когда скользил своими неизменно горячими ладонями по гладкой коже. Теперь же Велая пришла к нему сама. Никогда прежде она так не делала, поэтому Ворон немало удивился, когда она показалась в дверях. От неожиданности он захлопнул книгу, забыв заложить её закладкой. – Что ты здесь делаешь? – спросил он, поднимаясь с кровати. – Гомез сейчас занят Сирой и Серафией, ему нет до меня дела, – ответила Велая. – Бартоло свято уверен, что я вместе с ними. Сказав это, она потянула заколку, которой были прихвачены её волосы на затылке, и те тут же рассыпались по её плечами. Ворон весело фыркнул. – Ты стала слишком самоуверенной. – Это плохо? – Напротив, – Ворон встал со своего места, откидывая книгу на стол. – Так намного интереснее. Он хотел сказать что-то ещё, но уже через несколько мгновений положил руки на плечи Велаи и опрокинул её на кровать, прижимаясь к её шее губами. Ворон знал, что нельзя оставлять следов – Гомез сразу же заметит – поэтому он был осторожен. Ворон обрадовался тому, что одежды на Велае, как обычно, немного. Вскоре и он торопливо стянул с себя мешающие тряпки. Велая притянула его ближе, к своим раздвинутым коленям. Ворон скользнул пальцами между её ног, и ощутил, как она вздрогнула, от чего все прочие мысли из головы вышибло прочь. Ворон наклонился ещё ниже, целуя внутреннюю сторону её бедра, слегка прикусил нежную кожу, и Велая снова вздрогнула всем телом. В конце концов, Ворон прижался губами к горячей и влажной плоти, скользнул по ней языком, и Велая судорожно выдохнула, шире разводя ноги. Она дёрнулась вперёд, и её пальцы подрагивали в его волосах, пока он впитывал запах и вкус её возбуждения. Ворон оторвался от неё, тыльной стороной ладони вытирая рот, и улыбнулся. Он приподнялся над Велаей, сжал в ладонях её грудь и плавно скользнул в горячее тело – Велая обвила его ногами, подалась навстречу, уткнувшись в его плечо. Она тихо стонала, прикусывая его шею и слушая чужое отрывистое дыхание. Ворон обхватил двумя руками её талию, приподнял, прижимая к себе. Он сцепил зубы, чтобы не зарычать, одной рукой лихорадочно зарываясь в густые волосы Велаи, а другой продолжая придерживать её за талию. Под конец, как всегда, им приходилось зажимать друг другу рты взмокшими ладонями или исступлённо целоваться, чтобы хоть как-то заглушить стоны. Чуть позже, когда они лежали на кровати, пытаясь перевести дыхание, Ворон снова размышлял о том, что будет, когда всё откроется. Хотя он никогда по-настоящему не боялся этого. Это было обычное любопытство – в том, что ему удастся выкрутиться, он почти не сомневался. О чём думала Велая, Ворону было не особенно интересно. Пока она держит рот на замке – всё в порядке. И пока Ворон рассеяно гладил Велаю по бедру, он и подумать не мог, что в то же самое время в Старой шахте медленно поднималась вода. И что через несколько часов привычный уклад его жизни изменится – навсегда.