Моё сердце

Маэдрос никогда не сомневался в самостоятельности Фингона, осознанности его поступков, да и вообще. То есть, как-то младшие братья всегда бесспорно были братьями, у них ранг распределялся предельно просто – кто первый, тот и старше. А с кузеном в этом плане было слегка непонятно. Вроде как, время разнит, а ранг неясен. Особенно когда мальчишка не ставит себя ниже, но и не нарывается, а говорить с ним можно часами, забываясь. Но иногда он приводил Маэдроса в какое-то жуткое смятение, делал что-то, от чего на него смотрелось с трепетным восторгом и уважением. И, самую капельку, не окрепший ещё до конца и не вошедший в полную силу Маэдрос сам мог почувствовать себя младшим, глядя в синие глаза этого ребёнка. Они сидели как-то на площади. Белый фонтан весеннего Тириона недавно обновили, почистили ступени и широкое основание, на котором кое-кто любил рассиживаться до полудня. Воздух только прогревался с утра, пахло сладко-сладко: зацветали сады. Сидели часа три уже. Маэдрос читал, Фингон сидел, привалившись спиной к плечу друга и с чем-то там ковырялся. Может, воспитатель из Маэдроса был и не самый лучший, а может, именно он и зародил какой-нибудь новый подход к воспитанию подрастающего поколения, но с чем именно ковырялся Фингон, он спрашивать не спешил. Маэдрос полагал, что тот сам расскажет всё, что будет иметь значение, когда посчитает нужным – не маленький. И был прав. Струны дрогнули тихо. Так же дрогнул и Маэдрос, отвлекаясь от книги. — Сказочный сон мне приснился к утру… Голос брата раздался неожиданно, пусть и негромко. Маэдрос замер с тем самым ощущением интереса и щемящей неловкости, какое может возникнуть, если юный музыкант неуверенно начинает песню прямо посреди площади. Плечо сделалось твёрже, как и чужая спина. — Как встретил тебя я под пение струн. Неловкость вдруг приобрела небесные масштабы, перетекла во что-то другое, жаром ударившее по щекам. Фингон пел иногда. Но делал он это обычно совсем тихо, бормотал себе под нос почти, или наоборот сыпал быстрыми шутливыми песенками, играя. А сейчас Маэдрос слышал переливы мелодии нового инструмента в чужих руках. И слышал в голосе что-то, чего не было раньше. Фингон будто говорил одновременно сам с собой и со всеми вокруг, рассказывая музыкой о чём-то, о чём не сказать словами. — И с тобою вдвоём мы тихонько, без слов, подхватили её, ту мелодию снов… Возможно, именно поэтому так захотелось отобрать у него инструмент и остановить это всё, пока не поздно. Что может случиться, когда станет «поздно», он не знал. Но, в любом случае, Маэдрос ничего не сделал. А Фингон, будто почуяв чужое смятение, подскочил вдруг на ноги, развернувшись к нему лицом и отступая. Его голос, набрав уверенность, стал чистым, сильным и ясным. Песня лилась сама собой, такая открытая и искренняя, что остановить её стало уже невозможно. — Песню наших сердец, что стучат в унисон, в ритме, лёгком, как детство и быстрым как сон. Маэдрос скинул оцепенение, подскочил следом за несносным мальчишкой. А Фингон, отступая по кругу фонтана, по парапету, радовался. Видел, что брат понял, о чём он поёт. Видел, что Маэдрос улыбается и сердиться не может, что удалось застать врасплох и что его не поймают. Не когда он поёт. — Никак не напеться с тобой, моё сердце! Фингон давно хотел сказать что-то. Он едва доставал Маэдросу до плеча, но так вышло, что в нём уместилось больше, чем многие могут найти в себе за всю жизнь. А как выразить это – Фингон абсолютно не знал. Потому подумывал над решением несколько дней, пока мастерил инструмент, который они придумали вместе с Маглором. Сейчас чужой взгляд показывал, что выбрал он абсолютно правильный для себя способ. Фингон пел, удирал от Маэдроса, который больше делал вид, что ловит его, чем занимался этим на самом деле. А народ на площади смеялся, остановившись и перестав спешить по делам, слушал и смотрел на их танец. — Ай, не напеться, ой бьются часто, два сердца вместе, эх, что за сон! На последнем куплете Маэдрос подхватил хохочущего брата на плечо и утащил от фонтана. Только ведь почистили, а он топчет.