Победа.

- Быстрее!- черный хлыст просвистел в тяжелом, наэлектризованном воздухе, и опустился на плечо Ивана. Он вскрикнул, хотя боль уже вошла в привычку, как нечто обыденное и привычное. Шел пятый год его служения в служках Людвига, как порабощенной страны. Дата 1943 года врезалась ему в память, словно выженая там каленным металлом. - Сейчас,- сквозь зубы просипел Россия, стараясь сдерживать боль и не показывать её. Он уже смирился с тем, что любая попытка неповиновения, любого, даже самого малого, на уровне домашних бунтов, наказывается болью. Не только болью физической, но и моральной, ведь смотреть на то, как пытают сестер и друзей, он не мог. Иван тогда был готов сделать что угодно, только бы этот ужас, этот кошмар прекратился. В сорок третьем Германия победителем въехал в Москву, где его уже ждали. Стояла полнейшая, мертвая тишина на улицах, хоть солдаты Людвига и выгнали всех на улицу. Люди молчали. Такие разные - светловолосые, темноволосые, светлоглазые и темноглазые, высокие и маленькие, худые и тощие, дети и взрослые - все стояли и молчали, глядя на Германию, проезжающего по улице на медленно едущей машине. В их глазах не было страха, ужаса от проигранной битвы. Только холодная ненависть к тому, из-за кого убили их родных, друзей и близких сердцу. Людвиг чуть поежился под этими молчаливыми взглядами. Но его цель, тот, позор и признание которого он хотел услышать ждал его впереди. Иван стоял в центре Красной площади. Холодный осенний ветер трепал его белые волосы, шевелил полы одежды, развевали длинный белый шарф. На скуле была видна довольно глубокая царапина, губы растрескались, но лиловые глаза горели все той же холодной яростью. Холодной, убийственной, но, к счастью для немца, бессильной. Россию завоевали. Все страны Европы признали это. Осталось лишь признать ему самому. Людвиг злорадствовал, глядя на него. Он прекрасно понимал, что для простодушного и наивного, но сильного России сейчас рушится весь мир. Привычный видеть в людях только хорошее, даже если его там мало, Иван не мог понять, как можно быть таким злым. Но сейчас, на глазах всех жителей своей столицы, да и не только столицы, он должен был признать свою зависимость от Германии. Где-то в толпе стоял его босс со свитой. Все его бросили тут, по середине пустой площади. Черная машина медленно остановилась и Людвиг, одетый во все с иголочки, как в то же время на России было все поношенное, чуть рваное и затертое, сошел на камни площади. Шутливо козырнув Брагинскому, он подошел ближе. - Ну-с?.. Признаешь то, что ты проиграл? Признаешь, что все твои обширные и богатые земли теперь мои? Признаешь то, что будешь моим рабом?- Иван гордо поднял голову, чтобы встретить последние секунды своей свободы как и подобает мужчине-воину. Лиловые глаза пылали несогласием и ненавистью. Но все же он кивнул. - Да. Признаю,- Германия довольно сощурился, как кот, добравшийся до валерьянки. Его планы и планы его босса были выполнены с надлежащей честью. Но Россия не был бы Россией, если бы не добавил что-нибудь от широкой своей души,- Немецкая ты свинья,- если раньше тишина над площадью было мрачная, могильная, то сейчас стала какая-то ироничная. Чтобы оскорбить в лицо начальника, победителя надо немало смелости, а она у Ивана всегда имелась. Даже в опасном избытке. Все ждали ответа от немца. Людвиг изменился в лице и, быстрыми шагами преодолев расстояние между собой и самодовольным славянином, отвесил ему звонкую пощечину. Но иронично-издевательсикие искорки в глазах Ивана ему потом приходилось стирать усердными наказаниями, болью, страхом и кровью. - Так что? Весело тебе у меня живется? В моем-то доме,- ехидно поинтересовался Германия, лежа в кресле и ожидая своего ужина, который всегда делал упрямый Россия. - Это мой дом,- твердо разделяя слова, процедил Иван, с грохотом опускающий поднос с едой на стол. Кружка с кофе подпрыгнула и чуть не пролила свое ароматное содержимое. По комнате распространился вкусный запах еды. У Ивана свело желудок от голода. Он не ел уже три дня, Германия держал на голодном пайке после одной ситуации. - Убирайся. - Что?!- чуть подавился сигаретой Германия, перебирая бумаги с данными о состоянии продовольственных складов. Не смотря на то, что он победил и уже как пять лет Россия служит ему и официально называется "колонией" Германии, народ не мог смирится. На улицах возникали стычки между полицией и русскими, дети в школах отказывались слушаться, дразнили учителей, говорили на родном, богатом эпитетами и матными словами русском языке, хоть это и запрещено. На заводах и фабриках часто возникали забастовки, в Сибири, в одной маленькой нефтяной компании, принадлежащей Людвигу, случился бунт, немцев свергли с правительственных должностей, русские забаррикадировались в здании и не выходили оттуда три дня. Это возмущало Людвига и... пугало его. Неукротимость духа заставляла задуматься, что скоро взбунтует и Россия. Поэтому новость, всего одно слово так испугало его. - Убирайся из моего дома,- строго повторил Россия, глядя прямо в глаза своему поработителю. Ни капли страха, только уверенность, только ненависть, только тот самый знаменитый несломленный русский дух. - Ты... Ты понимаешь, что сейчас говоришь?- осторожно поинтересовался Германия, все еще не до конца понявший что ему только что сказали. - Да. Убирайся из моего дома,- в большом, почти что пустом кабинете, где обычно Людвиг проводил совещания или просто сидел, с наслаждением втягивая пыльный, душный, но манящий запах этого зала. Именно тут Россия и его босс решили, что надо сдаться, чтобы элементарно выжить, именно тут он стал главным. И именно тут ему сейчас сказали то, чего он боялся все эти пять лет. И именно тут сейчас раздался одинокий хохот немца. Стих он нескоро, а все это время Иван терпеливо молчал. Мать Киевская Русь, учила его манерам приличия. А так же тому, что никогда нельзя сдаваться полностью. - Я думал, ты умен... Я надеялся на это. Ну, а ты сам разрушил это. Эй, там! Выпороть его!- он перевел пылающий ехидством и ядом взгляд на несломленного русского,- И не давать еды. Пусть почувствует, как это - сопротивляться,- трое крепко сложенных телохранителей, которые временно стояли за границами кабинета, зашли и, довольно ухмыляясь, попытались исполнить свои обязанности. Именно, что попытались. Никто не понял, что именно сделал Брагинский, так быстро, ловко и бессердечно действовал он. Но вот - все трое уже на полу, у одного рваная рана горла, второй лежит со вспоротой грудью, а третий держался за рану в животе и сучил ногами по полу. - Убирайся,- тихо, но твердо повторил Иван. Людвиг резко побледнел и застыл, не ожидая резких и молниеносных действий от обычно добродушного увальня Ивана. Он-то думал, что Россия смирился, покорился черной судьбе, и уж точно не ожидал от него такого. Но смог взять себя в руки. - Ты не добьешься этим ничего. Твой народ уже сдался, скоро ты падешь и просто перестанешь существовать. Это лишь вопрос времени, дорогой мой Иван. - Убирайся. Я не могу смотреть, как ты терроризируешь моих людей. Как ты воруешь богатства моей земли. Как ты убиваешь мой язык. - Одна поправочка - это все уже мое. Мои люди, моя земля,- Иван горько усмехнулся. За последние годы он хорошо похудел, даже, кажется, чуточку уменьшился в росте, но никто всерьез не верил, что он сдался. Правда, Германии не решались говорить об этом, тихо прикрывая Ивана. Даже Италия, союзник Людвига, иногда жалел Брагинского, помогая ему и приглашая к себе в гости. - Нет. Это никогда не было и не будет твоим. Никогда. Запомни это,- Людвиг грозно привстал с кресла, но никакого впечатления на Россию это не произвело. Он, с высоты своего роста, величия и силы, смотрел на Германию, как на какую-то досадную мелочь, мешающую под ногами с похвальной усердностью. - Что ж... Посмотрим,- хмыкнул Германия,- Эй!- в кабинет вбежало больше десятка немцев. Россию все-таки повязали. Оружия при нем не было, а даже если ты очень физически силен, это не поможет против такого количества народу. Порка проходила буднично, даже обычно. Брагинский не позволил себе не одного вздоха боли, не одного крика. За дверью спрятались его сестры, молча наблюдая за пыткой брата. По их мнению, такая глупость, наказываемая болью, была самой глупой. Но они все-таки гордились им. - Иди, ты мне больше не нужен. Но скоро приедет Румыния и вместе с ним Англия, встреть их,- Иван молча кивнул, не вдаваясь в подробности, и вышел в коридор. Ему было холодно. Во-первых, потому что плащ ему запрещали носить в доме. Один раз, еще года два назад, он чуть не перерезал Германии глотку, спрятанным в кармане ножом. Тогда его начали обыскивать. В плаще было множество карманов, потайных и обычных, и в них много нужных, полезных и опасных вещей. Нашли даже крохотную таблетку мышьяка. С тех пор приходилось ходить везде в одном свитере да штанах, заправленных в ботфорты. И от этого было прохладно. Иван подошел к окну и уставился на улицу. Голые деревья робко стояли, не прикрытые ничем. На дворе была уже поздняя осень, все, кроме Людвига и немцев, с нетерпением ждали зиму. Но уже как пять лет никто не мог её дождаться. Год разделился на теплую весну, жаркое лето и мокрую осень. Брагинский, в глубине сердца надеявшийся в первый год на лютые, привычные его народу морозы, окончательно пал духом. Даже всегдашний заступник - Генерал Мороз - отказался ему помогать. Он вздохнул спертый воздух коридора, фыркнул и пошел широкими шагами к выходу. По пути ему попалась Оля. - Ты куда?.. - Погулять. Надоело сидеть дома. - Только не дерись с немцами, умоляю,- Украина привычным, ласково-материнским жестом поправила ему белый шарф. Россия чуть улыбнулся. - Хорошо, сестренка. Обещаю, что не буду. - Ладно, иди. Я тебя заменю. - Спасибо,- он улыбнулся чуть шире и теплее и пошел на выход. Плащ ему отдали почти добровольно, после пары ласковых угроз. На улице было как всегда неопределенно пасмурно, и от этого все вокруг были какие-то серые. Даже улыбка России скоро потухла сама собой, растворившись в грусти и серости мира. Он сел на первую попавшуюся лавочку, скрытую в голых кустах с хилыми остатками листьев. В этом году не было даже бабьего лета, а само лето напоминало нечто, подготавливающееся к осени. Это вгоняло народ в стресс, а когда у русских был стресс они начинали, естественно, пить. С прошлого года Людвиг ввел запрет на продажу алкогольных напитков крепче пива. Под запрет, конечно же, попала и любимая водка. Произошел скромный домашний бунт, в исходе которого водка в магазинах не появилась, но можно было её распивать. Тут Германия рассчитывал поймать Россию, но выручил, как всегда народ. Если пить можно, а в магазинах нет, то делали сами, на дому. Иван помотал головой, отгоняя грустные воспоминания прочь. Прикрыв глаза, чтобы не видеть серые, скучные и чистые улицы Москвы, на которых прогуливались полицейские патрули, да изредка быстро пробегал его народ, он стал прислушиваться к звукам города. Вот проехала машина, сбивчиво и как-то скромно кашляя и чихая, вот кто-то ругался по-немецки и от этого не очень понятно, вот сразу же за скромной руганью подданных Людвига раздался смачный, звонкий и емкий русский мат, призывающий пойти кое-кого кое-куда, с не очень детальным разъяснением маршрута следом. Брагинский чуть усмехнулся, чувствуя все переливы родной речи. С тех пор, как запретили русский язык изучать в школах, ВУЗах, университетах и институтах, а так же запретили говорить на русском в публичных местах, все, почти что без исключения, люди начали словно издеваться над немцами. Да, они не нарушали запрет, говоря с ними в публичных местах и на работе по-немецки, но так коверкая слова и откровенно издеваясь, что долго никто не выдерживал. Дети, которые понимали, что далеко не все немцы в совершенстве знают русский, дразнили их на родном языке, обзывали. Те, конечно, не совсем дураки, понимали, что их оскорбляют, но четко сформулировать все свои подозрения не могли. Где-то раздались едва знакомые голоса. Россия прислушался. - Это хороший стих! Он про Россию! - Ну, рассказать нам... - Да, рассказать нам,- это были голоса детей одного из министров Людвига, который, кстати, сам и придумал запретить язык славян, мотивируясь тем, что если исчезнет язык - исчезнет и народ. - Опять, как в годы золотые, Три стертых треплются шлеи, И вязнут спицы росписные В расхлябанные колеи... Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои, Твои мне песни ветровые,- Как слезы первые любви! Тебя жалеть я не умею И крест свой бережно несу... Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу! Пускай заманит и обманет,- Не пропадешь, не сгинешь ты, И лишь забота затуманит Твои прекрасные черты... Ну что ж? Одно заботой боле - Одной слезой река шумней А ты все та же - лес, да поле, Да плат узорный до бровей... И невозможное возможно, Дорога долгая легка, Когда блеснет в дали дорожной Мгновенный взор из-под платка, Когда звенит тоской острожной Глухая песня ямщика!..- торжественно, с вдохновением, какой-то верой и пониманием прочитал тонкий детский голос. Иван сглотнул слезы, подступившие к горлу. "Пускай заманит и обманет,- не пропадешь, не сгинешь ты... Жил бы он сейчас",- подумал Россия, продолжая прислушиваться к детской ссоре. Хотя он прекрасно знал, чем все кончится. Русскую литературу тоже запретили, особенно такие "пропагандистские" стихотворения. Казалось, с такими реформами народ должен вымереть уже через пару десятков лет, но несгибаемый русский дух держался. Но Иван прекрасно понимал, что рано или поздно родится поколение, знающее больше немецкий, чем русский, а за ним уже и новое поколение. Поколение "славянских немцев", как сейчас прозвали все завоеванные славянские страны. Сам Россия буквально чувствовал, как из него понемногу уходят силы. Тихо, почти незаметно, но все же уходят. - Глюпий стих... Но правильный. Нищий Россия! - Нищий, нищий! - Да нет же... Вы не поняли...- срывающийся голосок, не коверкающий слова, прервался. И был слышен только издевательский смех двух немцев, еще детей, но уже привыкших унижать других. Иван резко встал. Он не мог стерпеть этого, хоть и пообещал сестре не попадать во всякие неприятности. Но долг и чувства были сильнее. Широкими шагами преодолев пару коротких улочек, он оказался в переходном дворе. Там, в темном углу стояли два темноволосых немчика лет десяти и одна светловолосая девочка с косичкой и выразительными серыми глазами. - Перестаньте,- на плечи немецких детей легли тяжелые, большие ладони Ивана. Те сразу прекратили глупый смех и подняли взгляды на страшного, как им казалось, Брагинского. - Ку-ку, майн либен,- с акцентом, но почти верно фыркнул Иван и добавил, чисто ради издевательства,- А ну, ком ту отсюда. - Яволь...- пробормотали немчики, пульками убегая подальше и, наверняка, под крылышко к папочке. - Ты как?- поинтересовался Иван и девочки, держащей в руках книгу со стихами. Она робко покачала косичкой. На щеках у неё были дорожки от слез. - Н-нормально...- слегка дрогнувшим голосом пролепетала девочка. Россия, присев на корточки, чтобы не смотреть на ребенка сверху вниз, улыбнулся ей. - Ты любишь стихи? Я слышал, как ты читала. - Да, люблю, но в школе меня наказали за то, что я их рассказала. Почему? Это хорошие стихи... - Да, очень и очень хорошие. Мне они тоже нравятся, но... Мы с тобой похоже, одни такие,- девочка первый раз улыбнулась, вытирая тыльной стороной ладони остатки слез. А потом, словно о чем-то вспомнив, спросила: - А почему нет зимы? Мы любили её с друзьями...- Иван чуть помрачнел, но этого почти не было заметно. - Не знаю. Но я тоже очень хотел бы зиму... Прямо сейчас. Но чудес на свете не бывает... - Бывают,- как-то загадочно улыбнулась маленькая светлокудрая девочка и вдруг исчезла, оставив о себе только воспоминание. Иван удивленно моргнул и встал в свой полный рост. Вдруг резко подул холодный, обжигающий ветер. Откуда ни возьмись набежали рыхлые тучи, сопровождаемые порывами ледяного ветра. Россия задрал голову, стараясь увидеть все небо сразу. Прошло меньше секунды, и на щеку Брагинскому упала первая, пока еще робкая и мелкая снежинка. Уже через два часа улица города были завалены сугробами девственно белого снега. Температура с нуля градусов резко упала до минус двадцати. При дыхании на улице изо рта вырывался белесый пар, руки мерзли, щеки и носы краснели, но глаза сияли радостью. Дети, плюнув на школы и учебу, с радостными криками выбегали на улицу, лепили снежки, поскальзывались, падали, смеялись над собственной неуклюжестью, вставали и снова начинали играть. То и дело налетал шаловливый ветер, сбивающий шапки, морозящий носы, щеки, уши и пальцы. Снег шел сплошной стеной, не переставая. Мрачный Людвиг, кутающийся в китель, смотрел на улицу сквозь стекло. "Вот же живучие твари..."- думал он, глядя на то, как внизу вместе с детьми носились и счастливо смеялись Россия, его сестры и Прибалты. Он ни за что не хотел выходить на улицу и, если бы это было в его власти, отменил бы сейчас и мороз, и снег, и эту нелепую, по его мнению, радость. А внизу царило снежное, искрящее и чуток холодное веселье. Все носились, играя в снежки, деловитый Эстония пытался слепить снеговика. - Иван! Сзади! - А?..- доверчивый Россия обернулся и получил снежком в щеку. Все рассмеялись, а Иван полез лепить грандиозный снежок, целый снежище, чтобы поразить им сестер и Литву с Латвией заодно. Сейчас он и его семья забыли о работе на Германию, о всех лишениях и невзгодах, о всех запретах и вообще обо всем - осталась лишь искрящаяся радость первому снегу за пять лет. Вскоре веселиться уже не было сил и славянские страны упали на снег, подставляя лица падающему снегу. Прибалтийская тройка ушла в дом, согреваться теплым чаем. - Россия... - А?..- лениво откликнулся Иван, лежащий с закрытыми глазами и буквально всем телом, каждой его клеточкой чувствующий наполняющую его силу. На губах России играла легкая, счастливая улыбка. Он с наслаждением вдыхал полную грудь морозного воздуха, который приятными иголочками колол в носу и глотке. - А ты знаешь, почему снег идет?.. Ну, его же не было. - Не было...- лениво согласился Иван. Ему было лень говорить вслух, он буквально, мысленно, общался сейчас с Природой, которую издревле почитал. - И я о том же... - Ну, значит появился...- в разговор вмешалась Наташа, до этого что-то обдумывающая. - Ага... - Хорошо... - Точно... Обожаю зиму,- Германия, зло выглядывающий из-за шторы на втором этаже, смотрел на блаженствующие лица славянской семейки и думал. "Как же можно любить этот противный, жгучий мороз? Как вообще можно жить, когда четыре, а то и пять месяцев в году идет снег и холод такой, что носу из дома не высунешь. Я всегда знал, что они странные..."- Людвиг снова зло нахохлился и скрылся в теплых недрах комнаты. К концу холодной зимы, когда, бывало, температура достигала и минус сорока, по новостям вышла сенсационная новость, поразившая Европу. Сегодня, в "первый" день весны, двадцатого марта, Германия объявил, что освобождает Советский Союз от своего правительства крайне добровольно. От интервью он отказался, но пояснил свое решение тем: "Я понял, что СССР, а особенно Россия, Украина и Белоруссия, не могут вечно жить под гнетом фашистов и вскоре взбунтуются. Я знаю, что мой босс против, что все против, но я принял такое решение. Хуже отсутствия слуг могут быть только неверные и свободолюбивые слуги." Не очень понятно, что этим имел ввиду Германия, но дом Советского Союза дал нам интервью: - Здравствуйте. Вы, вероятно, Россия? - Да,- чуть снисходительно улыбнулся Иван на экране. Вокруг него сидели четырнадцать стран. - Как вы можете прокомментировать происходящее? Вы наверняка были шокированы новостью от вашего давнего врага - Германии. - Он мне не враг. - Но... как же? Ведь, насколько известно миру, фашистская Германия и её союзники захватили вас. - Да. Но я все равно не считаю его врагом. Но и не другом. И, пользуясь случаем, я бы хотел передать ему привет и спасибо, от всей нашей семьи.- Германия выключил телевизор и вздохнул. Он все еще не мог понять, зачем он отпустил на свободу Россию. Россию, которого всегда хотел завоевать и поработить. Страх?.. Но перед чем? Перед возможным бунтом, который бы они устроили? А может не страх. Сочувствие? Жалость? Понимание?.. Вопросы без ответа. Но он точно знал, что теперь, освободив своих рабов он нашел себе пусть если и не друзей, то хотя бы точно союзников.