Якорь

      От полученного в челюсть удара Танака Фудомару отступает назад и, решив, видимо, что большой разницы не будет — или что лежачего не станут бить повторно — оседает на землю. Учиха Итачи выглядит ещё более бледным, чем обычно: лицо каким-то чудом сохраняет бесстрастным, однако во взгляде мешается слишком много всего, чтобы понять, какая из несомненно отрицательных эмоций преобладает.       Фудомару готов поставить на добрую тройку сразу, исключая гнев. В гневе Фудомару товарища никогда не видел и почему-то увидеть даже не надеялся, давно уверившись в том, что злиться пресловутый Ита-чан словно бы не умеет. Испытывать — и высказывать — раздражение, да, но не злиться.       — Какого чёрта?.. — А может, и умеет, потому что голос Итачи сходит на свистящий шёпот. Такого тона от него до сих пор слышать не приходилось.       Фудомару молча потирает щёку и смотрит снизу вверх. Вставать он не спешит, и Итачи по привычке ищет в этом подвох. Может, удар, и правда, оказался сильнее, чем он рассчитывал? Или же со стороны Фудомару именно на то и был расчёт? В конце концов, бить было за что — по крайней мере, в понимании Итачи, хоть и привыкшего к периодически выкидываемым фокусам, но точно не ожидавшего чего-то настолько…       Итачи проводит тыльной стороной ладони по губам. Всё никак не может окончательно понять, успел он остановить этого мнящего себя бессмертным идиота или всё-таки нет — ощущения могут врать, да и сам мог додумать и поверить, что реакция подвела, от неожиданности-то. В конце концов, действовал Танака Фудомару, как всегда, резко, ни о чём не предупредив и, кажется, не собираясь объясняться. Наверное, стоило насторожиться уже оттого, что он не начал нести какую-нибудь чепуху сразу по приходу, а подошёл молча и глядя словно бы куда-то в пустоту перед собой.       — Блин, вы с Анко просто два сапога пара. — Фудомару перестаёт тереть щёку и осторожно поднимается на ноги. — Даже бьёте… примерно одинаково.       — Тебе мало? — хмуро спрашивает Итачи, убирая ладонь ото рта и из последних сил стараясь высмотреть на лице товарища хотя бы грамм раскаяния или ещё чего-нибудь. Но тот выглядит, как обычно, словно и не произошло ничего из ряда вон выходящего, разве что слегка морщится из-за полученного удара.       — Нервный ты стал, Ита-чан, — бесстрастно выносит вердикт Фудомару. — Похоже, быть членом АНБУ та ещё морока.       Им по пятнадцать, каждый увяз в каких-то своих личных делах и планах, у каждого появился свой якорь за спиной, который не позволяет уже действовать со всем прошлым размахом… И всё-таки Танака Фудомару себе не изменяет, выкидывая какие-нибудь дурацкие фортели. Скорее всего, намеренно, нужно же поддерживать образ непредсказуемого и неконтролируемого капитана «Бешеной команды».       — Совсем умом тронулся, Танака? — Итачи кажется, что он даже относительно восстановил душевное равновесие, пока Фудомару показательно отряхивался и расчётливо не смотрел в его сторону.       …По крайней мере, в голосе уже нет того металла, что проскользнул в самом начале, да и вообще прозвучал вопрос уже почти как обычно. Это даже похоже не столько на вопрос, сколько на уточнение.       — Просто хотел сравнить, — пожимает плечами Фудомару.       — Что, прости? — Остаточное недовольство тонет в искреннем непонимании. Итачи запоздало соображает, что, несмотря на всё происходящее, почти способен принять его, как должное: как очередной неожиданный скачок чужого настроения или ещё что-то, случающееся через день уже не первый год их знакомства. Но только если Фудомару сейчас достойно всё объяснит.       Как ни крути, объяснять свои идиотские порывы Танака Фудомару обычно умеет — большая часть совершённых им глупостей вообще на удивление логична, если покопаться глубже… Хотя какое может быть оправдание тому, что он, заявившись на тренировочную площадку — благо, пустующую, если не считать присутствие попавшего под раздачу Итачи — вдруг решил его поцеловать?       — Сравнить, — как ни в чём не бывало, повторяет Фудомару. — Пока… сравнить получилось только удары.       На нормальное объяснение это не тянет, однако сказанного всё-таки достаточно, чтобы выстроить в голове примерную картину происходящего. К тому же, желание спрашивать ещё что-то отпадает окончательно: Итачи не уверен, что сумеет смолчать, если ему заявят об очередном споре с Майто Гаем или ещё чём-нибудь, не менее дурацком. А играть на руку и без того любящего искать способы вывести его из себя Фудомару… Пусть держит карман шире.       К тому же, успокаивает чужое заявление о том, что сравнить получилось только удары. Значит, поцелуй ему всё-таки просто почудился из-за крайнего удивления самой попыткой.              Танака Фудомару ведёт себя так, словно ничего не случилось, и уже через несколько часов заявляется на командный сбор в доме Атооши Дайчи, игнорируя вопросы относительно слегка помятого вида и привычно суя нос в чужой холодильник.       Обыденность на фоне недавнего слегка напрягает, но Итачи убеждён, что кто-то вроде Дайчи — на первый взгляд мирного, а на фоне Фудомару ещё и абсолютно вменяемого — точно не в курсе о не таких давних чужих экспериментах, потому всё это спокойствие приходится просто терпеть. И это оказывается неожиданно непросто.       — Блин, мы с Наруто совсем недавно готовили то же самое, — разочарованно тянет Фудомару, проинспектировав холодильник сверху донизу.       — И что? — не совсем понимая причину последовавшего за словами почти обречённого вздоха, интересуется Дайчи.       — Повторяться — скучно, — веско припечатывает Фудомару. Однако всё равно вытаскивает нужные продукты и вооружается ножом.       Атооши Дайчи способен не питаться нормально неделями, перекусывая на ходу или же заглядывая в конце дня в какую-нибудь забегаловку по пути домой. И этого Фудомару почему-то не может просто так оставить. Сам себе придумал проблему и занятие — сам исполняет, убеждённо и с завидной стабильностью, которую в его жизни отыскать очень нелегко.       Фудомару параллельно разговору что-то увлечённо готовит, Дайчи отстранённо читает притащенную из комнаты в кухню книгу и делает какие-то пометки на полях. Итачи едва ли не впервые чувствует, что безделье его изматывает… И одновременно отлично понимает, что уже поздно что-то менять — он обычно всегда просто сидит, не видя смысла лишний раз суетиться по пустякам или рассеивать внимание на какие-то ещё занятия, и если сейчас попытается изменить себе, это точно подметят и не поступятся прокомментировать.       Слышать комментарии умеющего, ткнув пальцем в небо, попадать в точку Фудомару не хочется по довольно внушительному списку причин, главная из которых точно прозвучит самой первой. И один чёрт знает, с какой интонацией и каким продолжением.       Расходятся они на удивление рано. Солнце только садится, и за окном зависают угрюмые сумерки.       — Передавай привет Саске, — роняет напоследок Фудомару, а после уносится прочь, имея, кажется, что-то ещё в планах на поздний вечер.       Итачи даже знает, где в случае крайней надобности его искать. Никогда не спрашивал, чего ради Фудомару по выходным в определённые часы торчит на одном и том же месте у реки, но видеть его там приходилось не единожды. Ещё одна неожиданная стабильность, каких и при большом желании не припомнишь намеренно — только вот в такие моменты, случайно и абсолютно не к месту… Не к месту, потому что, не вспомнив, можно было бы и отказаться от задуманного.       Свёрнутая на полуслове беседа там, на тренировочной площадке, всё-таки не даёт покоя — слишком непривычно не получать исчерпывающих объяснений той или иной дурацкой выходке, даже если сам вроде бы отказался их слушать.       Фудомару обнаруживается на обычном месте: сидит, опершись спиной на ствол дерева, и смотрит куда-то перед собой. Вроде бы и в сторону реки, а вроде бы и просто в какую-то только ему известную точку в пространстве, потому что воду с такого расстояния через тень почти не разглядеть.       — Давно хотел спросить, чем ты здесь обычно занимаешься, — не особо представляя, с чего начать разговор, роняет Итачи, попытавшись проследить за чужим взглядом и не сумев отыскать ничего, что могло бы показаться достойным внимания.       — Я наблюдаю, — просто отвечает Фудомару, словно бы это является делом само собой разумеющимся и вопросов вызывать не должно по определению. Итачи повторно всматривается в темноту и хмурится. То ли он чего-то не понимает, то ли над ним в очередной раз решили подшутить. — Во-оон там.       Фудомару нехотя поднимается на ноги, чтобы не смотреть на объявившегося собеседника снизу вверх, и вытягивает перед собой руку, указывая куда-то в сторону реки и щёлкая пальцами.       До ушей доносится тихий плеск, и над водой начинает тускло искриться одна стрекоза-кейтайхенка… Своим появлением сгоняя с какой-то коряги у самого берега ещё с десяток стрекоз обычных.       — Мне Шиби-сан подсказал это место, чтобы за насекомыми наблюдать, — пожав плечами, зачем-то произносит Фудомару, — так что я прихожу сюда, обычно по выходным.       — Я знаю, — бездумно отзывается Итачи. И получает весьма предсказуемый ответ:       — Следил за мной?       — Мы с Шисуи иногда бываем неподалёку, — со вздохом качает головой Итачи. — Пару раз тебя видели.       — А, да, точно, Шисуи, — с совершенно нечитаемой интонацией отрывисто роняет Фудомару. И, зевнув, садится обратно, откидываясь на дерево и вновь устремляя взгляд в сторону реки.       Искрящийся заряд кейтайхенка рассыпается, вновь пряча воду и встревоженных стрекоз в тенях.       Итачи какое-то время молча переваривает чужие слова, мысленно взвешивая и пытаясь найти в них подвох, а после, покачав головой, тоже садится, не имея привычки стоять над душой. Слишком хорошо знает, как подобное раздражает. Рассмотреть что-то, на что направлен взгляд Фудомару, он даже не пытается, всё равно бесполезно. Если тот и видит стрекоз над водой сквозь тени, то пусть, один чёрт поймёт, зачем оно ему вообще сдалось, вряд ли ведь для контроля собственных молниеносных… Хотя, зная Танаку Фудомару, ожидать можно всякого.       — Эй, Ита-чан, — неожиданно перехватывает намерение завести разговор Фудомару, — ты что-то сегодня слишком странно себя ведёшь.       — Это я-то? — отзывается Итачи, проглатывая от удивления даже привычное возмущение раздражающим сокращением своего имени.       — О, так это из-за меня! — В голосе Фудомару больше озарения, чем вопроса. Ему не нужно ни намёков, ни прямых указаний, откуда именно стоит начинать искать странности. Видимо, это единственное, что он сегодня вообще может хоть сколько-то назвать странным. — Да ладно тебе, я всё равно провалился. Хотя это, чтоб ты знал, обидно.       Итачи только бровью дёргает.       «Обидно» ему, видишь ли, что не преуспел. И это всё, что он может сказать? Вместо оправданий или точно понятого намёка нормально объясниться, он заявляет, что ему обиден провал в попытке поцеловать парня. Причём — Итачи осознаёт это не сразу — не кого-то случайного, над чьей реакцией можно было бы, наверное, мысленно усмехнуться, а именно его, «с академической скамьи не дающего нормально жить Учиху».       — А ты теперь слишком бдительный, чтобы попытаться повторить, — неожиданно добавляет Фудомару, оттолкнувшись от дерева, и, выпрямившись, поворачивает голову в сторону Итачи. То ли кажется, то ли он всё-таки до сих пор возмущён сложившейся ситуацией, в конце концов, так просто отступать даже от самых глупых своих затей он не привык, а тут однозначный тупик.       И Итачи от подобного заявления давится воздухом.       — Кто-то там говорил, что «повторяться — скучно», — хмуро изрекает он, вспоминая оброненную в доме Дайчи фразу. Собственные слова обычно действуют на Фудомару куда более отрезвляюще, чем какие-то иные замечания. Кажется, это даже срабатывает, поскольку тот, цыкнув языком, даже откидывается назад, вновь опираясь спиной на дерево. — И вообще, больше не смей неожиданно выкидывать подобных фокусов.       — То есть, если бы я тебя предупредил, ты бы меня не ударил? — истинно удивляется Фудомару, как оно часто бывает, полностью переиначив значение чужой реплики. Или просто поняв её по-своему. Итачи, почти расслабившись, и не сразу соображает, в чём подвох. — Слушай, Ита-чан, — с непонятной интонацией тянет Фудомару, — я тебя сейчас поцелую.       И, не дожидаясь ответа — или просто полного осмысления со стороны товарища — снова отталкивается от дерева, подаваясь в его сторону.       Среагировать вовремя Итачи не успевает, а когда мгновение спустя понимает, что происходит, и собирается сделать хоть что-то, осознаёт, что Фудомару расчётливо прижимает его руки к земле. Видимо, хорошо понимает, что его ударят даже с предупреждением. Возможно, даже сильнее, чем в прошлый раз…       …а после резко вскакивает на ноги и, выудив из рукава кунай, отпрыгивает назад. Судя по всему, свою выходку чем-то достойным наказания он не считает, потому готов в случае грядущей расплаты защищаться. Или же готов защищаться в любом случае.       — Ты ненормальный, Танака, — едва слышно выдавливает из себя Итачи, резким движением ладони стирая с губ остатки чужого прикосновения. Встаёт он медленно, не сводя с Фудомару ничего хорошего не обещающего взгляда. Тот настороженно молчит в ответ. — И чего ты этим добился?       — В смысле? — Фудомару удивлённо опускает кунай. — А, точно, — с неприятной задумчивостью добавляет он, как-то странно сдвинув брови, словно бы что-то обдумывая про себя. — Вот хоть убей… — начинает он и передёргивает плечами, понимая, что выбрал не слишком удачную формулировку для начала объяснений, но исправляться уже не собирается, — я бы не сказал, что есть большая разница в том, целовать девушку или парня. Даже если учесть, что этот парень — ты.       Итачи даже не знает, что на это ответить. А если и знает, то не без причин полагает, что лучше всё-таки промолчать.              Танака Фудомару всегда прямолинеен — порой вплоть до вопиющей бестактности. И к этому почти все уже давно привыкли.       Итачи умения говорить всё прямо и в лицо иногда ужасно не хватает. А последовать примеру товарищей по команде, которые могут со страдальческим лицом пойти и пожаловаться кому-нибудь третьему на весь мир, мешает тот факт, что кроме как к этим самых товарищам по команде Итачи идти и не к кому… Не станешь ведь рассказывать им, как они же и достали, каждый по-своему. Вернее, нечто подобное — прерогатива Фудомару, который, закатив глаза, сначала наворчит на друзей, а потом, выговорившись, вдруг с неописуемым энтузиазмом возьмётся придумывать, куда бы всем составом пойти, если не сегодня же, то просто в любой другой день.       Или же, нет, у Итачи есть человек, которому можно попытаться посетовать на незадавшийся день — или жизнь в целом — однако делать он этого не любит, даже если, заметив чужое состояние, и пытаются вызнать подробности.       …К тому же, Шисуи и без рассказов вполне может вырисовать в голове довольно красочную картину, он по-своему сочувствует Итачи ещё с тех времён, когда тот обучался в Академии. И по-своему подшучивает над сложившейся ситуацией, Итачи даже злиться на него за это не может.       — Ну, хоть к кому-то ты относишься, не как к песку в пустыне, — смеётся Шисуи в те редкие дни, когда умудряется развести Итачи на относительно живой разговор, касающийся его товарищей по команде. Даже странно, что о «Бешеной команде» меньше всего говорит один из её членов, хотя уж кому, как не ему, ругаться и сетовать на судьбу.       — Ага, как к скорпиону, на которого наступил.       Что бы ни проскальзывало в его голосе, раздражение или обречённость, сам Итачи этого не замечает: для него это самая обычная интонация, с которой вообще можно говорить о Танаке Фудомару. Если Шисуи и замечает что-то ещё, то никогда не комментирует, и за это ему можно быть только благодарным…       …потому что пока в подобное не ткнут пальцем, то и лишний раз акцентировать внимание на этом не будешь.       — Скорпион — уже живое существо.       Итачи недовольно поджимает губы. Вот уж кто, а Шисуи умеет подлавливать даже там, где, по сути, и ловушку-то словесную нормально не поставишь. А главное, столь невозмутимо пожимает в этот момент плечами, что и возмущаться сил не находится — остаётся только мысленно обещать самому себе больше так не попадаться. И одновременно заранее смиряться с мыслью, что всё равно обязательно попадёшься.       Иногда этим Шисуи отвратительно напоминает Танаку Фудомару. Или наоборот.       Под пристальным взглядом друга, всем своим видом дающего понять, что не отвяжется, пока ему не предоставят подробностей о том, что же произошло, Итачи всё-таки сдаётся. Быть может, если он расскажет, то хотя бы перестанет раз за разом мысленно возвращаться к случившемуся? Не зря, наверное, у Фудомару всегда на удивление хорошее настроение — высказав всё и всем в лоб, можно сразу же об этом забыть. И пусть уже другие думают, как с этим жить.       С тем же Итачи он, похоже, именно так и поступил.       — Что-что он сделал? — Шисуи выдавливает из себя этот вопрос через силу.       Он несколько раз открывает и закрывает рот, не находя слов. Приподнимает руки, словно бы это могло помочь сформулировать вертящуюся на языке реплику, пару раз щёлкает пальцами от безысходности, вызывая тем вполне предсказуемую хмурость, потому что этот жест сразу вызывает ассоциацию с Танакой Фудомару… А после вдруг начинает надрывно смеяться.       Итачи ловит себя на мысли, что ему очень хочется заехать другу промеж глаз.       — Он хоть вообще жив после этого? — сквозь смех интересуется Шисуи. — А то я его что-то давно не видел.       — Он слишком занят тем, что треплет нервы Хокаге и Совету, — выдавливает из себя Итачи, отвечая на один вопрос и сразу предвосхищая второй, который точно прозвучит следующим. Конечно, ему ли не знать, чем Фудомару занимается, тот все уши прожужжал о своих планах, даром что на этот раз убеждённо действует в одиночку.       — Всё надеется забрать из приюта того мальчишку?       — Узумаки Наруто, — на автомате поправляет Итачи.       И, поймав говорящий взгляд друга, обречённо прикрывает глаза.       Когда Фудомару каждый раз и каждому встречному, смеющему специально или случайно сказать в отношении сына Минато и Кушины что-то не то и не так, напоминает имя и параллельно грозится вбить эту информацию в голову кулаками, раз по-нормальному не запоминается, волей-неволей начнёшь поступать так же. То ли само собой выходит, то ли это именно привычка, ведь члены «Бешеной команды» всегда едины духом, как бы сильно ни отличались на первый взгляд. На первый, второй и все последующие — всё равно результат будет одинаковый.       Шисуи сцепляет пальцы в замок прямо в воздухе и показательно пристраивает на них подбородок. Такой жест больше привычен, когда они сидят за столом, и сейчас выглядит странно и… почему-то слегка угрожающе. Особенно если учесть, что смотрит Шисуи как-то неприятно пристально и незнакомо оценивающе.       — Мне вот интересно, — задумчиво тянет Шисуи, — ты так реагируешь на сам факт поцелуя или на то, что тебя поцеловал именно Танака?       Итачи кажется, что он, задумавшись, пропустил довольно внушительную часть разговора, причём каким-то образом умудряясь ещё в нём и участвовать, так что теперь не понимает, куда именно этот самый разговор зашёл. Сформулировать вопрос так, чтобы тот прозвучал хоть сколько-то нейтрально, не получается, потому Итачи, пересиливая себя, только выразительно хмурится, решая дождаться продолжения. Один чёрт знает чего.       И, к своему сожалению, дожидается.       — Сделай это кто-нибудь другой — да хоть я, например — ты бы тоже так реагировал? Или всё дело исключительно в нём?       — Ты несёшь какой-то бред, Шисуи, — справившись с удивлением, роняет Итачи.       — А если «какой-то бред» я ещё и сделаю?       Это чувство, когда ты отчаянно не понимаешь, какого чёрта происходит, Итачи оказывается хорошо знакомо. Действия, его сопровождающие, как ни странно, тоже оказываются абсолютно идентичными.       Шисуи отступает на шаг назад, смотрит прямо и выжидающе — Итачи даже успевает подумать, что, Шисуи, в отличие от Фудомару, от попытки врезать себе за выкинутый фокус уклоняться не станет… А после, окончательно осмыслив произошедшее, отшатывается назад.       Шаг, второй.       — Чтоб тебя… — Итачи делает вдох, но выдохнуть себя заставить не может, поднимает было руку, но так и не доносит её до лица. — Какого чёрта, Шисуи?       — Да ладно тебе, и пошутить уже нельзя.       — Дурацкие у тебя шутки.       Шисуи медлит пару секунд, что-то высматривая в лице друга, а после вновь начинает смеяться. Что-то неразборчиво говорит о том, что разницы, видимо, нет никакой, иначе об обратном Итачи уже сказал бы, ну или просто попытался его прибить, мало ли… Сам Итачи, так и не определившись, как стоит реагировать на подобное в исполнении Шисуи, обречённо выдыхает и мысленно сходится на том, что лучшим выходом будет позволить другу всё додумать самостоятельно.       …Вот только, когда они прощаются, и Шисуи, махнув рукой, исчезает с глаз долой, Итачи ещё с минуту стоит на месте, прокручивая в голове случившееся. Всё-таки касается губ и необнадёживающе приходит к мысли, что — будь оно всё неладно — разница есть.       В конце концов, поцелуй со стороны Шисуи был именно шуткой, абсолютно дурацкой, но безобидной. И одновременно явной провокацией, пусть осмысление того и знатно запоздало. Фудомару, чёрт бы его побрал, целовал всерьёз. Ради идиотского сравнения или просто используя это как оправдание — но всерьёз. Именно поэтому разница есть.       Именно поэтому просто выкинуть из головы случившееся не получается.              Атооши Дайчи часто говорит, что их команду нужно было назвать не «Бешеной», а «Чокнутой».       Потому что как Фудомару абсолютно ненормален, так и Дайчи с Итачи несомненно больны на всю голову. Просто иного объяснения тому, что они периодически — хотя, нет, чего обманывать, всегда! — поддерживают идиотские идеи своего капитана, не получается найти вот уже сколько лет. Танака Фудомару задаёт направление, они подхватывают: иногда сами того не замечая, а иногда с неожиданной готовностью… И стоически молчат, слушая впоследствии если не выговоры, то просто комментарии о том, что без всего совершённого можно было обойтись. Без доброй половины совершённого точно.       Однако, как известно, «Бешеная команда» не умеет действовать в полсилы или же просто без полной самоотдачи. Все трое обычно отлично понимают, что им за это будет и что они это заслужили. И готовы заявить, что оно того стоит.       …Итачи ко всему прочему ещё и отлично понимает, что его отношение к Танаке Фудомару давно выходит за рамки той странной дружбы-соперничества, с которой всё началось. И готов признаться, что это ему совсем не мешает. Даже наоборот, осознание этого позволяет относиться ко всему проще.       Только названия этому он придумать не может. Хотя, вероятно, оно и к лучшему — просто факт принять проще, чем пытаться в него вникнуть.       Танака Фудомару невыносимый человек, на удивление надёжный капитан, хороший друг, достойный соперник, настоящая проблема, когда выходит за рамки этих характеристик… И немного смешон в роли старшего брата, которую сам себе навязал. Это что-то новое и непривычное — и оно как-то незаметно, но несомненно меняет его.       Узумаки Наруто зовёт его «Фудо-нии-сан» и, сам того не замечая, отрывает от команды. Пока Наруто жил в приюте и просто вытаскивался оттуда через день, подобное было не так заметно, но теперь, оказавшись под опекой Фудомару официально… Итачи кажется, что он наконец-то понимает, в чём всегда была претензия Фудомару к Саске — претензия немая, ни в коем разе не серьёзная, ни разу в разговоре не поднятая, но для их «Бешеной команды» очевидная.       Потому что порознь они словно бы и не они вовсе.       Нечто подобное иногда между делом роняет Ширануи Генма, игнорируя демонстрируемый ему кулак, с лёгким замешательством комментирует Абэ Арата, заранее готовясь в случае чего уворачиваться от первого попавшегося под чужую руку предмета, словно бы случайно подмечает Учиха Шисуи, посмеиваясь над хмурым молчанием.       — Да ни черта подобного! — показательно разводит руками Митараши Анко. — Хоть бы один изменился, но, нет, не дождёшься!       Сколько в её словах истины, судить не берётся никто, даже сами объекты обсуждения.       Точнее — особенно они.              Саске ссорится с Наруто, а после снова с ним мирится. Глупее причины, чтобы общаться с Фудомару чаще, чем до этого, и не придумаешь.       Пока младшие братья что-то пытаются доказать друг другу, старшие сидят чуть поодаль и бессмысленно тратят своё время на какую-то чепуху. У них неожиданно находятся общие темы для разговора, общие знакомые для обсуждения, общие планы на целую неделю вперёд… Если бы пару лет назад кто-нибудь сказал Итачи, что он будет понимать Танаку Фудомару вот так просто — в повседневной жизни, а не когда этого требует ситуация — он бы, наверное, удивился.       До войны — и подавно посмеялся бы над горе-шутником.       — Слушай, Ита-чан!.. — воодушевлённо начинает Фудомару, поворачивая голову в его сторону.       И Итачи остаётся только слушать. Желательно, не шевелясь… Потому что Танака Фудомару абсолютно не знаком с понятием личного пространства. Он может сесть почти вплотную, беспардонно повиснуть на плече, попытаться заглянуть в глаза, чуть лоб в лоб не столкнувшись — и для него это всё равно что норма поведения.       Однажды он, что-то рассказывая, решил бездумно опереться на Итачи спиной, да так и отключился, замолчав; нечто вроде понимания чужой измотанности тогда пересилило желание резко встать и позволить этому идиоту приложиться затылком о землю, и Итачи продолжил сидеть на своём месте, пока Фудомару не проснулся — всё равно в руках у него была какая-то одолженная у Дайчи книга, даром что он её так и не дочитал.       Фудомару тогда, после пробуждения, попытался было как-то прокомментировать неожиданное чужое смирение, но Итачи даже слов не запомнил — они затерялись между желанием дать неблагодарному другу промеж глаз и желанием просто поспешно уйти, чтобы не слушать… Однако он молча стерпел сначала какое-то странное подтрунивание, потом за него же извинения, потом нечто, похожее на благодарность, а после провожал взглядом удаляющуюся спину, приходя к мысли, что нужно было этого идиота всё-таки ударить.              …а потом всё стремительно полетело под откос.              Итачи сам не до конца понимает, как оказался у этой двери, но идти куда-либо ещё не хочет. Как и стучаться в эту самую дверь.       Хотя она всё равно открывается.       Танака Фудомару смотрит на незваного ночного гостя недоверчиво — даже немного настороженно — однако, всё-таки отступает в сторону, предлагая войти. Быть может, умудряется что-то прочесть на чужом лице, а может, просто надеется, что ему сейчас всё объяснят, так что и гадать причины не придётся.       Итачи не уверен, что сейчас сумеет объяснить что-нибудь хотя бы самому себе, куда уж там донести до кого-нибудь другого.       — Шисуи мёртв, — кое-как выдавливает он из себя и, словно бы будучи оглушённым собственными словами, теряет восприятие действительности.       Приходя в себя, понимает, что сидит на диване в гостиной и бездумно смотрит в пустоту перед собой… И что сжал собственное запястье до белизны пальцев и красных следов на коже.       Фудомару сидит в кресле чуть правее, пристроив локти на подлокотники и опершись лбом на сцепленные в замок пальцы. Глаз его не видно, но они, скорее всего, закрыты — так легче сконцентрироваться на электрическом поле «Денки Кагеру», которое удаётся ощутить, хоть сколько-то взяв себя в руки.       Итачи машинальным движением потирает онемевшее запястье, и Фудомару медленно поднимает голову, устремляя на него взгляд. И такого взгляда у него до сих пор видеть не приходилось. В нём словно бы нет ничего — ни вопроса, ни ожидания — он просто видит перед собой человека, и всё.       Итачи дёргается, как от удара.       …Зачем он вообще сюда пришёл?       — Стой.       Кто бы сомневался, что уйти ему теперь спокойно не позволят.       Фудомару словно бы специально выжидает до последнего: молча следит за тем, как Итачи поднимается на ноги, покачнувшись от чего-то, что точно было лишь в его голове, позволяет даже сделать пару шагов прочь, в сторону двери, а после хватает за руку, заставляя остановиться. Сам он с кресла не встаёт, и Итачи неожиданно чётко понимает, что специально проходил мимо кресла на таком расстоянии, при котором просто вытянутой руки было бы достаточно, чтобы перехватить его. Видимо, хотел, чтобы его остановили, пусть пока и сам не понял, зачем.       В конце концов, он всё равно ничего Фудомару не расскажет и не объяснит. Неважно, будет тот просить или требовать — неважно, хочет он вообще сам что-то сказать или нет…       Фудомару смотрит на него снизу вверх. Что-то пытается понять по его лицу или взгляду, но, судя по едва заметно поджатым губам, проваливается. Это оказывается настолько неожиданно, особенно на фоне всех прочих успехов, что Итачи почему-то вместо облегчения чувствует раздражение — словно бы это не он сам пребывает в состоянии, которое невозможно прочесть со стороны, а именно Фудомару отказывается понимать хоть что-то.       — Что произошло? — Фудомару сжимает руку сильнее, предугадывая желание её вырвать.       Итачи не находит ничего лучше, чем просто повторить единственные два слова, которые произнёс в самом начале. А что ещё он может сказать?       Хотя…       — Из-за меня.       Фудомару разжимает пальцы, словно бы этого может быть достаточно ему для… Для всего. Чёрт бы его побрал. Больше ведь ничего не спросит и не скажет, Итачи в этом убеждён — как и сам Фудомару убеждён, что большего всё равно не услышит. А после Фудомару вдруг резко встаёт и с размаху заезжает ему кулаком в челюсть.       Второй удар Итачи останавливает даже для себя неведомым образом. И наконец-то видит в чужих глазах, замерших аккурат напротив своих, собственное отражение.       …Да, он бы тоже на месте Фудомару себе врезал.       Он не выглядит жалким, как уже сам о себе подумал, не выглядит расстроенным или потерянным — он не выглядит вообще никак. Бледная тень, в чьих глазах горит шаринган, хоть он и не помнит, чтобы собирался его использовать. Интересно, он так и пришёл? Или активировал его непосредственно в момент защиты, сам того не осознавая?       — Эй, Итачи… — Собственное имя звучит в голове набатом, совсем не голосом Фудомару, потому что Фудомару совершенно точно не мог назвать его полным именем, а не приевшимся ещё со времён Академии сокращением. Не мог же?..       И Итачи вдруг кажется, что он точно скажет что-нибудь не то, если Фудомару сейчас заговорит — неважно, вопросы это будут или какие-то ещё всегда неплохо подбираемые им по ситуации слова. Точно скажет что-нибудь лишнее, что говорить не должен, как не должен был вообще приходить в этот дом. А значит, нужно заставить его замолчать…       …или просто заменить одну правду другой.       Итачи сжимает чужое запястье ещё сильнее, наверное, до таких же пятен, как на собственной руке, и делает шаг вперёд — почти полностью сокращает расстояние, разделяющее их после несомненно заслуженного удара. И просто целует. Потому что он сейчас не в состоянии что-то говорить. Потому что он вообще не в состоянии это выразить словами.       Помнится, сам он за подобное ударил. Фудомару же не бьёт и не пытается отшатнуться, не шевелится вообще… Может, понимает, что всё равно бесполезно что-либо делать, когда друг в таком состоянии или просто когда у него в глазах горит шаринган. Разве что поднимает свободную руку и касается чужого плеча. Собирается оттолкнуть? Не отталкивает. Сжимает в кулак одежду, случайно захватывая волосы — но вряд ли с намерением притянуть ещё ближе.       Держит!       Осознание этого заставляет мысленно содрогнуться. Наверное, это единственное, что Фудомару сейчас может сделать — попытаться удержать его, как удерживал всегда, навязанным соперничеством или командной дружбой, словами или просто хватая за руку… И это у него всегда неплохо получалось.       Итачи прерывает поцелуй, отпускает чужое запястье и, неведомыми себе силами отзывая шаринган, целует снова.                            Наверное, оно и к лучшему, что Танаку Фудомару намереваются выслать из деревни с заданием в преддверии приближающейся роковой ночи — иначе что-нибудь точно пойдёт не так.       …иначе этот человек снова заставит просто врасти в землю и забыть, что нужно уходить.

ПЯТНИЦА 13 (МАЙ) 2016