Утопия

Он проснулся рано. Свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, делал всю комнату призрачной и нереальной. — Адам, — услышал он, нажав кнопку автоответчика. — У меня есть новая информация. Перезвони. Спросонья он не сразу понял, чей это голос, — Миллера, Веги или Шарифа. Впрочем, информация от любого из них могла принести ответы, потому что он уже устал от бесконечных вопросов… * Адам сразу узнал человека, опутанного проводами и трубками и подключенного к машине, хотя и не хотел бы узнавать. Он предпочел бы ошибиться. Предпочел бы, чтобы ему привиделось из-за усталости, недосыпа или сбоя глазных имплантов. В это мгновение в его голове словно взорвалась бомба. «Этого не может быть, — вопили его мысли, хотя внешне он казался спокойным и холодным. — Такого просто не может быть. Так не бывает. Не должно быть!». Но было. Он уже видел подобное раньше на секретной базе «Беллтауэр». Проект «Хирон». Попытка создать квантовый компьютер путем сращивания человеческой нервной ткани и кремниевых элементов. Там экспериментировали на похищенных женщинах, которых выдавали за добровольцев. Адам был уверен, что этот человек («Этого не может быть! Нет, нет же!») тоже оказался здесь не по собственному желанию. На такое не соглашаются. У мужчины внутри машины не было рук и ног, поэтому белое одеяние без рукавов и штанин походило на прямоугольный мешок. («Мешок для трупа!») Голова этого человека была запрокинута под почти неестественным углом. Горло, пусть и спрятанное за гофрированным воротником, казалось слишком открытым и беззащитным. Адам подумал, что никогда в жизни не выставил бы свою шею вот так — словно ожидая лезвия, которое полоснет по горлу. На голову мужчины был натянут капюшон, закрывающий верхнюю часть лица, и Адам знал, («Нет! Так не бывает! Не может этого быть. Просто не может!») что под повязкой у этого человека нет глаз. Его щеки ввалились, бледная, с сероватым оттенком кожа обтягивала скулы и челюсть. Щетина на остром подбородке отросла неровно и топорщилась в разные стороны. Адам помнил, что для проекта «Хирон» женщинам удаляли все импланты, а значит, у мужчины убрали и аугментированные легкие. Их нельзя было увидеть, но Адам знал, что их устанавливали. Настоящие — живые — легкие были тяжело повреждены и не могли выполнять своей функции. Сейчас не было и имплантов, их заменяли какие-то из трубок, так щедро опутывавших тело. Грудь мужчины мерно вздымалась и опускалась. Аппарат закачивал выверенную смесь кислорода, азота и других соединений и удалял углекислый газ. Тело в машине абсолютно зависело от этого аппарата. У Адама в ушах до сих пор стояли жалобные крики женщин на базе «Бэллтауэр»: «Я так больше не могу. Хочу умереть. Освободиться. Простите. Простите меня, только не трогайте. Холодно…». «Холодно» — вновь и вновь, как сломанная пластинка. Словно уловив его воспоминания, мужчина в машине приоткрыл белесые губы и прошептал: — Холодно… Это слово продралось сквозь Адама, прошлось зазубренным ножом по каждой мышце, впилось в каждую мысль. Он сжал зубы, чувствуя, как волосы на загривке встают дыбом, и отвел взгляд. Это было невыносимо. Адам знал, кто перед ним. («Нет!») Но его разум никак не хотел принимать то, что видели глаза и слышали уши. Словно кто-то переключил канал, но его забыли об этом предупредить. Фильм уже другой, а он все еще пытается найти связь с предыдущими сценами. Файлы никак не хотели сходиться. Происходящее не имело смысла. Но происходило. — Холодно… — вновь прошептал подключенный, и Адам вдруг заметил, что задержал дыхание, и судорожно выдохнул. За всю свою жизнь он не мог представить, что должно случиться, чтобы этом голосе было столько боли, отчаяния и мольбы. В его собственном голосе. Адам вновь взглянул на мужчину в машине. Да, ошибиться невозможно. Это лицо он каждый день видел в зеркале. Пусть слишком изможденное и осунувшееся, но его. Человек в машине был Адамом Дженсеном. «Выглядел как Адам Дженсен», — попытался поправить он себя, но мысли в его голове заметались словно безумные. «Выглядел как» или «был им» — сменяли друг друга, не позволяя остановиться ни на одном варианте. В них вклинивалась еще одна болезненная мысль: «Этого не может быть. Просто не может. Так не бывает. Нет. Пожалуйста!» Но так было. — Умереть… — как отголосок девушек «Хирона» отозвался Адам-из-машины. — Хочу умереть… И Адам — другой, стоявший рядом, целый и здоровый, пусть и за счет аугментаций, вооруженный, свободный, — содрогнулся. Его голос произносил слова, которые он никогда бы не произнес. Ему страшно было представить, какие события могли довести его — другого его, лежащего внутри машины, без рук и ног, дышащего с помощью аппарата, слепого и беспомощного — до того, чтобы он сказал такое. Сказал ТАК. И Адам не хотел представлять. Не хотел знать. Он знал только одно — так жить нельзя. Он не хотел бы вести такое существование. Ведь это не жизнь. Никогда. Нет. Его сердце, укрепленное имплантами, казалось, стучало прямо в голове. Кровь шумела в ушах. Злость — неистовая, жгучая и ослепляющая — захлестнула его. Здесь, в этой лаборатории, были те, кто сделал с ним — не с ним! — такое. Они каждый день смотрели на него — другого него! — и, он не сомневался, не видели в нем человека. Он — не он! — был проектом. Опять проектом. Он был всего лишь куском мяса с уникальными способностями. Белая мышь, крыса, обезьяна. Адам не заметил, как в его руке оказался пистолет. Это произошло само собой. Он приставил дуло к закрытому белым капюшоном лбу Адама-из-машины и нажал спусковой крючок. * Указательный палец не двинулся. Остальные мертвой хваткой держали рукоятку пистолета. Адам не мог их ни разжать, чтобы оружие выпало, ни стиснуть — а ведь сил хватило бы, чтобы оставить вмятины на металле. Руки тоже бездействовали. И ноги. Еще не отдавая себе отчета в том, что происходит, он попытался выдвинуть лезвие. Он не хотел бы перерезать горло Адаму-из-машины («Себе! Себе! Нет! Так не бывает!») — это было слишком гадко по отношению к человеку, который настолько пугающе беззащитен, — но раз выстрелить не получалось, лезвие казалось единственным выходом. Однако приводы, заставлявшие лезвие выходить из руки, не работали. Осознание, что все его аугментации, за исключением глазных протезов, бездействуют, приходило медленно. Адама слишком шокировало увиденное и слишком разозлило, чтобы он быстро понял, что происходит. В его голове бушевал ураган, сквозь который другим мыслям было тяжело пробиться. — Какая встреча! — раздался голос у него за спиной. Адам скосил глаза, пытаясь увидеть говорящего. Сканер сейчас представлял собой безжизненный черный квадрат. Но невидимый собеседник не стал прятаться. Он обошел Адама и остановился у машины. — Всегда хотел узнать вашу реакцию, мистер Дженсен. Адам уже видел этого человека — в нейрозаписи в кабинете Миллера. Роберт Пейдж. Глава корпорации «Пейдж Индастриз», которой принадлежали и «Версалайф», и «МудЭкс», и много других крупных и мелких фирм. Иллюминат. Цель. Такая близкая и такая недостижимая. — Впрочем, ваша реакция оказалась до скуки предсказуемой, — на лице Пейджа появилось недовольное выражение. — Неужели вы склонны к самоубийству? Он помолчал, словно ожидая чего-то. Адам мог лишь смотреть. — К самоубийству, — повторил Пейдж. — К убийству себя. Себя, — подчеркнул он. — Смешно, да? Вы поняли шутку, мистер Дженсен? Если бы в этот момент у Адама была возможность совершить одно единственное движение, он выбрал бы Пейджа — выстрелил бы в него. Вынес бы мозги этой твари. А потом бы уже разбирался, что происходит. («Этого не может быть! Почему нас — их — его и меня — двое?») Но такого шанса ему никто не дал. Аугментации не работали, а без них он был так же беспомощен, как и другой он. * — Холодно… — прошептал Адам-из-машины, и на другого Адама вновь накатила злость и ненависть к тем, кто поступил с ним — не с ним! — так. Пейдж подошел к нему в машине и посмотрел в запрокинутое лицо. Где-то глубоко внутри, за желанием убить, растерзать, разорвать руками любого, кого он найдет в этой лаборатории, Адам почувствовал неуёмный ужас: с ним тоже может случиться нечто подобное. Больше всего на свете он ненавидел быть зависимым и беспомощным. И сейчас он уже сделал шаг в эту сторону: его аугментации не работали. — Удивительно… — покачал головой Пейдж. — Каждый раз, когда вижу вас здесь, мистер Дженсен — или, лучше Адам? — поражаюсь возможностям человека и благодарю Господа, дьявола или кого-то еще за создание Хью Дэрроу. Без него мы не имели бы того, что имеем сейчас. Во все времена люди пытались придумать, как построить Утопию. Было множество проектов, вы знаете? Хотите, я расскажу вам, что их объединяло? Рабы. — Пейдж улыбнулся и на мгновение замолчал, будто смакуя это слово. — Утопию невозможно построить без того, чтобы одни обслуживали других. Платон, Плутарх, Томас Мор, Томмазо Компанелла, Фрэнсис Бэкон, Герберт Уэллс — они все понимали это. Провинился? Ты больше не гражданин и не имеешь права на блага общества. Ты должен отработать, чтобы вернуть свой шанс на них. Совершил преступление? Искупи его, и, может быть, тебя простят и позволят вернуться в общество. Проблема этих вариантов в одном: обслуживанием Утопии займутся преступники. Думаю, вы понимаете, что пройдет немного времени, прежде чем они восстанут. Но это ничего не меняет. Для Утопии все равно нужны рабы. Обратимся к истории. Она говорит нам, что обслуживать могут те, кто не похож на других. Не та раса, не тот пол, не та внешность или физические изъяны. К сожалению, тут тоже есть свои минусы. Особенно в последнем случае. А теперь посмотрите на аугов. Хью Дэрроу — ангел, ниспосланный богом в ответ на наши молитвы. Он подарил этому миру идеальных рабов. Сильных, выносливых, быстрых — и таких зависимых от хозяев. Вернее, вы зависимы от нейропозина, но ты же понимаешь, Адам, как легко отдать его в руки тех, кто станет хозяевами для аугов. Вы будете возмущаться, протестовать, угрожать. Но потом вы смиритесь. У вас не будет другого выхода. Вы станете идеальными рабами для того, чтобы остальные жили в Утопии. Ты должен испытывать гордость за свою расу, Адам. Неподвижные пальцы Адама сейчас словно стали единым целым с пистолетом. Адаму казалось, что ему уже не надо нажимать на спусковой крючок, оружие выстрелит просто от его мыслей, от его злости, от его ненависти. Но пистолет молчал. Приставленный ко лбу другого Адама, он был простым куском металла, ничуть не более живым, чем его аугментированная рука. — Ты не ослышался. Адам, — уголки губ Пейджа чуть дернулись вверх. — За свою расу, но не за тебя самого. Мы знаем об особенностях твоей ДНК. Твои импланты не отторгаются, тебе не нужен нейропозин. Так прекрасно и так ужасно одновременно. Ведь мы были в одном шаге от того, чтобы потерять все, ты знаешь? Если бы Дэвиду Шарифу удалось выпустить новые импланты на основе твоей ДНК, мы лишились бы всего. Адам никогда не был фанатом аугментаций, но в это мгновение он вдруг подумал об оружии в глазах — оно бы стреляло туда, куда он смотрел. Потому что сейчас его глаза были похожи на два дула: такие же пустые и обещающие смерть. На деле он мог лишь смотреть. Опять все упиралось в его ДНК — вещь, которую он не мог контролировать или изменить. — Впрочем, о чем это я? — Пейдж уперся руками по обе стороны от головы Адама-из-машины. — Ты должен был заметить, что вас тут двое. Ты и еще один Адам. Несложно понять, что оба вы не можете быть настоящими. Оригинальным Адамом Дженсеном может быть только один из вас. Неприятная мысль, не правда ли? Неправда. Эта мысль не была неприятной, она была убийственной. Она взрывала мозг, раздирала на части сознание, разъедала память. Адам чувствовал, как при каждом взгляде на человека — не его! он не может быть им! — в машине он начинал перебирать воспоминания. Я — это я! Я! — доказывал он себе и тут же сомневался, потому что память — чертова стерва, она подкидывала факты, разрушающие стройную картину. Он не хотел услышать правду. Пейдж провел пальцами по бороде подключенного мужчины. Адам не мог оценить, чего больше в этом движении — нежности или критики, словно Пейдж проверял качество. Он до скрипа сжал зубы, («Это не ты! Это не я!») но успокоиться не получалось. А через секунду Пейдж уже протянул руку к нему и так же — лаская и оценивая — провел по его бороде. Адаму хотелось разорвать Пейджа, но из доступного у него было только зрение. — Надо же, — усмехнулся Пейдж. — Наука не устает меня поражать. Никакой разницы не ощущается. Разве что твоя бородка ухоженнее. — Он отступил от Адама. — Думаю, ты уже все понял, да? («Нет. Нет»). Буря в голове усиливалась. Уже было невозможно остановиться на какой-то одной мысли, они бесконечно сменяли друг друга. Панхея, Аляска, кома, о которой он ничего не помнит, МакФадден, Вадим Орлов, экспериментальные аугментации, слова Шарифа, Дарья Мышка с ее второй личностью — все это свернулось в невообразимый узел, внутри которого пряталась правда. Казалось, что мир вокруг размазался, остались только голос Пейджа и два Адама. («Один. Я. Я!») И два Адама. («Нет!») Два. — Почему ты не пошел к Шарифу, Адам? — поинтересовался Пейдж, выражение его лица стало сочувствующим, но Адам видел, что все это ложь. — У него есть связи среди биотехнологов, да он и сам знает каждый миллиметр твоих имплантов. Еще бы! Такое сокровище. Он рассказал бы тебе, что с тобой не так. Ты ведь чувствовал, что что-то не так? Если бы ты дал Шарифу осмотреть твои аугментации, он сразу бы понял, что не только твои новые приращения ставились не в «Шариф Индастриз», но и старые, несмотря на то, что произведены по их технологиям. Думаю, разбуди его ночью, и он безошибочно назовет тебе все многозначные серийные номера твоих имплантов. Те, которые должны были бы у тебя быть, но которых — упс! — нет. Дэвид Шариф сразу сказал бы тебе, что ты не ты. Впрочем, думаю, ты и сам это понимал где-то на уровне подсознания. Может быть, поэтому и предпочел Коллера, а не Шарифа. Ты знал, что стал другим, но побоялся себе признаться в этом. Как это выглядело, Адам? Что-то в твоей памяти не стыковалось с реальностью? Ты отдавал приказ своим аугментациям, а они действовали чуть иначе, чем ты ожидал? Как ты себе это объяснял? Списывал все на сбой после Панхеи? Или просто убеждал себя, что все привиделось? Ведь ты не настоящий Адам Дженсен. Адаму казалось, что в его голове сейчас заперты два человека. Один из них кричит и бьется в истерике, а второй — анализирует каждое слово Пейджа. Впрочем, это нельзя было назвать полноценным анализом, потому что этот второй знал, что Пейдж прав. Но Адам не мог отключить этого второго, потому что иначе истерический ужас затопил бы его мозг. Вернее было бы сказать, что никаких двух людей в его голове не существовало, потому что они оба осознавали правоту Пейджа и лишь по-разному реагировали. — У тебя, наверное, много вопросов? — продолжил Пейдж. — Как, почему и все такое? Или ты пытаешься доказать себе, что такого не может быть? На деле все просто, Адам. Клонирование и особые импланты, копирующие память и основные черты характера. Такие аугментации уже использовались для коррекции психических отклонений, твой вариант — просто их расширенная версия. Настоящего Адама Дженсена выловили из воды около Панхеи. К тому времени мы уже знали, кто он и что нам могут дать его возможности. Так что теперь он здесь, с нами, — Пейдж похлопал Адама-из-машины по узкому плечу. — В отличие от женщин, с которыми мы пытались экспериментировать в проекте «Хирон», Адама Дженсена можно идеально срастить с машиной. Ни отторжений, ни выгорания нервной ткани. Полное принятие. Адам опустил взгляд на Адама-из машины. Большая часть его лица была закрыта капюшоном, но даже та, которая виднелась, выражала крайнюю степень измождения. Полное принятие — это последнее, о чем можно было подумать, глядя на него. — Мы получили его и сделали тебя. Зачем? Ты удобен, Адам. Твою ДНК можно использовать для создания биологического оружия, с тебя можно штамповать идеальных солдат. Ты подаришь нам весь мир, Адам, создашь нашу Утопию. Несмотря на отсутствие зависимости от нейропозина, тебя можно контролировать. Ты настолько жаждешь узнать правду и вывести всех на чистую воду, что становишься зависим от этого. Необходимо лишь направить тебя в нужную сторону, и ты будешь переть как бык, — Пейдж помолчал. — Скучноватый у нас выходит разговор, Адам. Думаю, если бы ты мог говорить, уже спросил бы: «Янус?» Не сомневаюсь, что ты догадался. Мы не можем подобраться к Янусу, но ты со своей обостренной жаждой справедливости сможешь. Пейдж вдруг рассмеялся. Внутренне Адам вздрогнул, настолько неуместным ему показался этот смех. В его голове вдруг стало до болезненности тихо. Некому больше было кричать и бушевать. Он знал правду и представлял, чем все закончится. Правда, этот финал, скорее всего, ждет только его, а не Адама-из-машины. — Только сейчас я осознал всю иронию, — проговорил Пейдж, все еще посмеиваясь. — Мы ждали, что упрешься и будешь носом землю рыть, чтобы найти Януса, но ты здесь. Даже любопытно, что тебя развернуло? Как ты вышел на эту базу? Этого не должно было случиться. Ты не можешь ответить, но если бы и мог, вряд ли захотел бы. Потом наши техники покопаются в твоих имплантах и объяснят мне, как все случилось на этот раз и почему продолжает случаться и случаться! Прощай, Адам. Или лучше сказать, прощай, очередная копия, которая оказалась слишком любопытной, а любопытство, как ты знаешь, губит не только кошек. Забавно, но тебе все равно придется совершить самоубийство. Правда, в другую сторону. Он сжал короткое плечо Адама-из-машины. — Убери его, — приказал Пейдж. Адам увидел, как на лице Адама-из-машины выделились желваки, а губы сердито дернулись. Потом он почувствовал, как в него вторгается чужое сознание. «Прости, — раздался в голове его собственный голос, но почему-то казавшийся инородным. — Он не узнает, как ты добрался сюда. Может быть, кому-то из следующих версий повезет больше». «Следующих версий?» — переспросил Адам, уже понимая, что это значит, а потом наступила темнота. * Он проснулся рано. Свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, делал всю комнату призрачной и нереальной. — Адам, — услышал он, нажав кнопку автоответчика. — У меня есть новая информация. Перезвони. Спросонья он не сразу понял, чей это голос, — Миллера, Веги или Шарифа. Он не мог сказать, когда была сделана эта запись. Впрочем, информация от любого из них могла принести ответы, потому что он уже устал от бесконечных вопросов… Голова болела, все тело ломило, было ощущение, что вчера что-то случилось, но память выдавала только стандартный день.