Больные ублюдки

"Это вполне закономерно, — думает Джон, но потом сам себе же и возражает: — нет. Всё могло быть с точностью до наоборот". Это Рамси мог сейчас быть связан и приговорён к смерти, и это он мог сидеть в подвале, ожидая исполнения приговора. Джону не повезло – опять, – но на этот раз он хотя бы умрёт от руки врагов, а не братьев. Сердце у него обратно застучало, но вот отрезанная голова к телу вряд ли прирастет. Джону даже почти не жаль. (На секунду он малодушно думает, что не нужно было слушать Сансу. Надо было просто хватать её в охапку и вместе отправляться на юг искать помощи. Теперь им никто не поможет) Джон привязан к странной, наспех сооруженной конструкции в форме креста. Грубо обработанное дерево, даже через одежду чувствуется неприятная, крошащаяся мелкими опилками поверхность. Сейчас он похож на живое олицетворение герба Болтонов, вот только вряд ли его намертво примотали к деревянным доскам для красоты. Вполне возможно, на этом кресте на казнь и вынесут. Рамси заходит в подвал и выглядит при этом как ребёнок, впервые попавший на ярмарочное представление. Судя по всему, он исключительно счастлив, что Джон оказался в его руках. Санса не рассказала, что Болтон делал с ней, но рассказала о Теоне – о том, о чём он рассказал ей, и о том, что было по нему видно. Джону было немного стыдно, когда он подумал, что Грейджой заслужил всё, что с ним происходило. А потом Джон вспомнил о Роббе, обо всех погибших – и стыд прошёл, сменившись каким-то мрачным удовлетворением. (Джону было противно от самого себя, но сделать с этим он ничего не мог. Или не хотел) — Тебя казнят на рассвете, — сообщает ему Рамси довольным тоном. — Завтра ты скажешь свои последние слова, но сейчас можешь высказать какую-нибудь просьбу. Лицо у Болтона до того доброжелательное и участливое, будто он искренне сочувствует Джону. Будто он действительно собирается выполнить его просьбу. — Белые ходоки уже близко. Винтерфелл – первый замок от стены, и если ты называешь себя Хранителем Севера, — Джон морщится, потому что этот титул не может принадлежать кому-то подобному, но продолжает, — ты должен об этом знать. Если они перейдут через Стену, все семь королевств обречены. Защищай Север. Рамси замирает рядом с ним с длинным тонким клинком в руках и изумлённым выражением на лице. Судя по всему, он либо вообще не ожидал каких-то слов, либо думал услышать что-то совершенно другое. Джон не просит его о пощаде, не просит о быстрой смерти, не просит не трогать Сансу. Нет, это даже не просьба, это приказ – чёткий и конкретный. Называешь себя лордом Севера – защищай свой дом. Рамси едва ли не впервые в жизни теряется, но сразу же берёт себя в руки и улыбается, медленно подходит и проводит остриём клинка по груди своего пленника, не разрезая, однако, одежду. — Разумеется я буду защищать Север, Джон Сноу, — говорит он тихо и чуточку весело. — Я ведь люблю свой дом, люблю этот замок, люблю свою жену. Она сейчас в своей комнате. Вот думаю, может ей ноги отрезать, чтобы не сбегала больше? Рамси внимательно всматривается в Джона, когда это говорит, ловит каждый его взгляд, каждое движение тела. Он ждёт реакции на свои слова, на угрозу в адрес его сестры. Джон не делает ничего. И хотя в его душе ярость сталкивается с болью и страхом за, возможно, единственного оставшегося живого родственника, он не показывает это ни взглядом, ни жестом. Рамси всю жизнь учился давить психологически. Джон всю жизнь учился не показывать эмоций. Они достойные друг друга противники. — Да, наверное так и сделаю, — не дождавшись от него реакции, говорит Рамси и отступает на шаг назад, оглядывает его оценивающе-недовольным взглядом. — На тебе слишком много одежды. Вообще-то это не так, фраза и не должна отражать суть. Рамси начинает его раздевать – просто разрезает куски ткани, добираясь до кожи. Проводит клинком по шее, ключицам – совсем легко, даже не надавливая, лишь слегка царапая кожу. Ведёт дальше и замирает, дойдя до груди. Джон не закрывает глаза, не отворачивается, а потому видит, как Рамси быстро облизывает губы, отводит нож в сторону, свободной рукой разрывая оставшуюся ткань. Грудь и живот Джона рассечены шрамами, глубокими, не случайными. Так бьют только когда хотят убить, а не ранить. Рамси проводит по шрамам пальцами, и Джон сжимает руки в кулаки, заставляя себя не вздрагивать под прикосновениями. — С такими не живут, — говорит Рамси, как завороженный прослеживая руками грубые полосы. — Не живут, — соглашается Джон и, встречаясь с Болтоном взглядом, добавляет: — Я умер. Рамси выдыхает воздух так резко и шумно, будто ему самому сейчас клинок под рёбра воткнули. Его пальцы мелко подрагивают, когда он снова и снова проводит ими по шрамам, будто не может заставить себя оторваться. Джон не понимает, почему – Рамси многих искалечил, многим сам оставил подобные шрамы. Но сейчас он словно… заворожен, восхищён и поражён одновременно. Джон не успевает даже удивиться, когда Рамси отступает назад и начинает раздеваться. Сначала Джон думает, что это для того, чтобы не запачкать одежду кровью, но нет – Рамси откидывает вещи на пол, ни мало не заботясь о его чистоте. Если это какая-то часть пыток, то Джон совершенно не знает её значения. А потом он и вовсе перестаёт что либо понимать: Рамси опять подходит ближе, левой рукой касается его шрамов, а правой – с клинком – начинает выводить такие же линии у себя на груди. Не такие глубокие, как у Джона, но достаточные, чтобы кожа расходилась под нажимом, чтобы кровь начала вытекать из ран. Он дышит сорвано и хрипло, и Джон готов поклясться – это не от боли. — Да что ты делаешь? — не выдерживает Джон, когда вся грудь Рамси покрыта симметричными его шрамами порезами и залита кровью. Тот смотрит на него совершенно сумасшедшим взглядом, будто вообще забыл о его существовании, а потом тянется вперёд. Джон с изумлением думает, что его сейчас поцелуют, но нет: Рамси зубами хватает его нижнюю губу, прикусывает – сильно, до крови – и тянет. Джону даже почти не больно, скорее он просто не знает, как это расценивать. Сложно видеть в этом пытку: кто же пытает одной прокушенной губой и нанесением себе же болезненных порезов? Но это и не любовные игры – так думать вообще дико. — Расскажи мне, — говорит Рамси, и его дыхание жаром ложится на губы Джона. — Расскажи мне, кто хотел тебя убить. — Они не хотели, — неизвестно почему отвечает Джон. — Они убили. Мои братья. Рамси ведёт рукой от его груди вверх, обхватывает ладонью шею и смотрит в глаза с таким выражением, словно в жизни не слышал ничего лучше и интереснее. Джон небезосновательно считает это всё странным и даже в какой-то степени мерзким, но почему-то прикрывает глаза, когда Рамси губами ведёт по его щеке. — Расскажи мне всё, — требует Рамси и прижимается к нему окровавленным торсом. Это до ужаса неправильно, и странно, и противно. Джон чувствует мелкую дрожь и не может понять, кому из них она принадлежит. Дыхание сбивается, словно Рамси заражает его своим сумасшествием. А то, что он сумасшедший, не подлежит сомнению. — Больно, — отвечает Джон и почти не вздрагивает, когда Рамси проходится языком по его шее. — И мерзко. — Мерзко от того, что били тебя ножами в сердце? — уточняет Рамси и проводит остриём клинка по шраму. — Мерзко от того, что они были моими братьями, — честно отвечает Джон. Рамси хмыкает и кусает его шею – совсем не игриво или нежно, а серьёзно, оставляя на коже след от зубов. — А если бы это был кто-то другой? — снова спрашивает он. — Если бы эти шрамы тебе оставил, скажем, я? В его голосе звучит такое неприкрытое любопытство, что становится ясно – он действительно хочет получить ответ на свой вопрос. Джон выдыхает, длинно и прерывисто, задевает своим дыханием волосы Рамси и чувствует быструю дрожь по телу – то ли свою, то ли чужую, никак не разберёшь. — Мне было бы больно, — отвечает Джон и прикрывает глаза. Рамси смеётся тихим и едва ли не счастливым смехом, и Джон думает, какой же поистине ненормальный диалог они ведут. — И как ты их наказал, когда вернулся в мир живых? — интересуется Рамси, отрываясь от его шеи и слегка отклоняясь назад, чтобы посмотреть в глаза. — Казнил, — просто отвечает Джон. Рамси запрокидывает голову и смеётся на этот раз громко и весело. Он выглядит совершенно сумасшедшим и нереально свободным. Джон на какую-то долю секунды ему даже завидует – если бы он умел так радоваться смертям вокруг, вся жизнь была бы сплошным праздником. (Джон не успевает даже устыдиться собственной мысли, как она уже исчезает) — Иди за мной, — предлагает вдруг Рамси. — Куда? — спрашивает Джон. — Неважно, — пожимает плечами тот и раскидывает руки в стороны. — Куда угодно. Джон смотрит на него пристально, ведёт взглядом по его лицу, по шее к груди с подсыхающей кровью, по раскинутым в разные стороны рукам и широко расставленным ногам. Не может понять, почему проиграл. Может понять, почему не выиграл. — Нет, — отвечает Джон. Широкая шальная улыбка Рамси медленно сужается и кривится. Он прищуривает глаза и проворачивает в пальцах клинок, подходит ближе, ведёт остриём по шее, по груди, животу и замирает, касаясь кончиком пупка. Джон не дрожит и не опускает взгляд. — Я предлагаю тебе жизнь, а ты говоришь мне нет? — спрашивает Рамси, и в голосе у него мало веселья. — Ты предлагаешь мне служить, — отвечает Джон. — И я говорю тебе нет. У Рамси что-то проскальзывает в глазах, он нехорошо, недобро скалится, надавливает клинком на кожу, разрезает. Джон смотрит ему прямо в глаза, и напряжение в нём – между ними – можно резать ножом. — Больно, — говорит он и почти видит, как это слово забирается под кожу Рамси. — Но я всё равно отвечаю нет. Я уже служил и умер, теперь мне не страшно. Рамси смотрит на него пристально, ищет ложь в его глазах – и не находит. Кривит губы, ведёт головой и со всей силы бьёт клинком в плечо. Джон дёргается, но не кричит и взгляда не отводит. — Больно, — снова повторяет он. Рамси выдыхает и в следующую секунду целует Джона так, будто они любовники, встретившиеся после долгой разлуки. Вытаскивает клинок из плеча и размазывает руками кровь по шее и ключицам. Рана болит, пульсирует, её явно надо перевязывать, но Джон отвечает на бешеный поцелуй, возвращает укусы и думает, что если Рамси сейчас по какой-то причине развяжет ему руки, то Джон просто свернёт ему шею. Но тот его не развязывает, даже не делает на это намёка, а просто проводит губами по шее, слизывает языком кровь и отбрасывает нож в сторону, потянувшись к завязкам на штанах. Джону совершенно не нравится то, что происходит. И если повторять себе это почаще, то можно даже поверить. — Не хочешь идти за мной, — шепчет Рамси и его руки лихорадочно гладят Джона по обнажившимся бёдрам, — пойдём со мной. "Какой же ты больной ублюдок, — хочется сказать Джону, но он закрывает глаза, откидывает голову назад и подаётся бёдрами навстречу обжигающим прикосновениям. — Какой же я больной ублюдок". Рамси целует шею, одной рукой сжимает его член, а другой неловко развязывает собственные штаны. Всё неправильно настолько, что Джон решает просто не думать ни о чём. Если это пытка, то что-то явно идёт не так, а если нет, то… не думать – лучше. Рамси наклоняет голову, целует шрамы на его груди, лижет их языком, прикусывает – совсем не больно, едва ли не нежно, – опаляет дыханием. Джон вздрагивает раз, другой, третий – и не может остановить эту непроизвольную дрожь, потому что кожа оказывается слишком чувствительной. Свежие порезы, оставленные Рамси, уже не кровоточат, только из раны на плече продолжает сочиться кровь, но и она не доставляет дискомфорта. Джон чувствует себя ужасно грязным, противным самому себе и до одури возбуждённым. "Развяжи меня, — думает Джон. — Развяжи меня и я убью тебя". — Развяжи меня, — говорит Джон, и голос у него хриплый и срывающийся. — И ты убьёшь меня? — смотрит на него Рамси, и в глазах у него ни капли здравомыслия. — Да, — говорит Джон. Рамси улыбается и подхватывает с пола нож, быстрыми изящными движениями перерезая верёвки. Джон делает шаг от креста, трёт запястья и не отрывает взгляда от Рамси. Тот вертит в пальцах клинок, потом отбрасывает его в угол, улыбается и не чувствует страха. У них одно на двоих оружие, их жизни будут зависеть от того, кто успеет первым. Они оба обнаженые и возбужденные и, кажется, совсем ненормальные. Джон делает к нему шаг, ещё один, ещё. И на каждый шаг приходится своя мысль. "Я сверну тебе шею". "Я вырву твоё сердце". "Ты никогда не станешь Хранителем Севера". "Я убью тебя". — Ты никогда не причинишь вреда Сансе, — говорит Джон на последнем шаге, и между ним и Рамси больше нет места. — Тогда я буду причинять вред тебе, — усмехается Рамси и проводит рукой по его груди. — Ты можешь попробовать, — соглашается Джон, перехватывая его запястье. — Но это не значит, что я не буду сопротивляться. Рамси смеётся и хватает его за плечи, надавливает на свежую рану, целует в губы, разрывая их зубами. Джон посылает в пекло вообще все вещи, которые только приходят ему в голову и отвечает – на всё. Возбуждение такое же болезненное как порезы и укусы, оно тянет и не приносит ни капли радости. Рамси толкает его к стене, но Джон перехватывает его руки и тянет на пол – он уже понял, что ему придётся куда-то прижаться обнажённой спиной и лучше пусть это будут брошенные на пол вещи Болтона, чем холодные камни стены. — Ты не ответил на мой вопрос, — говорит Рамси, усаживаясь Джону на бёдра и сжимая его член до боли. — Ты не спрашивал, ты предлагал, — отзывается Джон и выгибает спину, не обращая внимание на тянущую пульсацию в раненом плече. — Не хочу иметь с тобой ничего общего. — Мы почти родственники, — улыбается Рамси и ложится грудью на его грудь, вцепляясь пальцами в волосы. — Твоя сестра моя жена, твой дом – мой дом, твоя жизнь – моя жизнь. Ты принадлежишь мне, хочешь ты признавать это или нет. — Я могу выбрать смерть, — говорит Джон и обхватывает его за спину руками. — Тебе останется лишь решить, когда и как это произойдет. Рамси снова целует его, вылизывает рот жадно и горячо, слегка приподнимается и просовывает руку между их телами, сжимая пальцами оба члена разом. Джон ногтями раздирает кожу на его плечах, получая от этого какое-то мрачное удовольствие, замечая ответное наслаждение в чужих глазах. Рамси резко и отрывисто дергает рукой, и это совсем не так, как Джон привык, но это потрясающе. На секунду мелькает мысль, что лечь на пол было правильным решением, вряд ли бы они устояли на ногах. Мелькает и пропадает, сметённая поцелуями-укусами и рвано-резкими движениями. "Очень хреново у тебя получается," — хочет сказать Джон Рамси. Но не говорит, потому что из горла вырывается что-то очень похожее на хриплый вой. Рамси дёргает рукой всё быстрее, сбиваясь вообще со всякого ритма, а потом наклоняется и целует Джона глубоко и жарко, кусая всё, что попадается под зубы. Джон отвечает ему тем же – и они оба содрогаются в оргазме. — Если у нас скоро война с ходоками, — говорит Рамси чуть погодя, и голос у него совершенно неспокойный, но крайне довольный, — то давай наши разногласия решим после неё. Всегда есть вероятность, что кто-то до выяснения отношений вообще не доживёт. Джон вспоминает бледное заплаканное лицо Сансы, вспоминает погружённый во мрак тихого отчаяния Винтерфелл, вспоминает всех погибших и пострадавших. Он ненавидит Рамси Болтона всем сердцем. — Договорились, — отвечает Джон, смотря на потолок. — Не трогай Сансу и моих людей. Всё, что хочешь делать с ними – делай со мной. Рамси откидывает голову назад и смеётся. Джон смотрит на его белую и беззащитную сейчас шею, которую так легко свернуть. Джон знает, что Рамси будет пытаться изменить его, будет давить и подстраивать под себя, будет пытаться его сломать. Джон знает это. Точно так же, как Рамси знает, что Джон будет держать удар столько, сколько потребуется, пока не сломается окончательно – и тогда они снова попытаются друг друга убить. Но пока… Они оба – совершенно невменяемые, сумасшедшие, больные и абсолютно свободные от всех и от всего.