Кошмары инспектора Шимоцуки

Мика просыпается и кричит, тяжело дышит, бьётся головой о колени, её тошнит, но не так сильно, чтобы умереть. Когда она повторяет мантру и в форме инспектора выходит из комнаты, психопаспорт всё ещё чист. Мике всегда хватало шести часов сна, плюс-минус полчаса в экстренном случае. Перестав видеть во сне Орио Рикако, перестав слышать нескончаемый ливень и собственные надорванные крики, она целиком погрузилась в новую работу, в ту самую работу, ради которой стоило это пережить; ради которой она забудет всё, что произошло когда-то, чтобы выполнять свой долг и служить системе. К сновидениям Мика относилась настороженно: любая шутка подсознания может повлиять на твой психопаспорт, а его чистотой она дорожила больше всего на свете. Пожалуй, именно сны подкашивали многих людей, заставляя их находить в себе что-то не то? Мика не знала точно, но всё ещё не доверяла той части своего сознания, которой она не могла управлять. Она часто видела Тогане Сакую. Почему же, она и сейчас его видит. Сейчас, когда этот одержимый давно мёртв, а её совесть — чиста. Тогане ничего не говорит, только идёт по коридору, и Мика зачем-то идёт за ним, твёрдо зная, что делать этого не стоит; затем Тогане оборачивается и равнодушно скользит по ней взглядом, тем самым, которого удостаиваются все на свете, кроме Цунемори. Резко и неожиданно ударяет её под дых, и всё вокруг покрывается чёрными пятнами. Через боль и темноту Мика всегда успевает разглядеть его ухмылку: нервно-натянутую, торжествующую, но при этом насквозь больную, отвратительную и именно поэтому притягательную, врезающуюся в душу любого, кто однажды с ней столкнулся. Иногда Мика видит бабушку. Почему-то свою, а не Цунемори Акане. Её, Мики, бабушка жива и здорова, во всяком случае, в этом сне, она улыбается и говорит ей глупости, а за спиной бабули проскальзывает неуловимая чёрная тень в форме ухмылки Тогане Сакуи. Мика не знает, что дальше — её сразу переносит в кабинет шефа, и она забывает всё на свете, пока клянётся в верности системе, в верности шефу, в верности бюро, клянётся, клянётся, в верности, в верности. Это прекрасно и замечательно, ей хочется повторить свои клятвы ещё и ещё — она готова их повторить, но почему-то к таким искренним словам примешиваются слёзы, а голос дрожит, как натянутая струна. Мика пока не понимает, почему её верность системе причиняет ей такую боль. В последнем сне за эту ночь ей видится Яёй. Мика вдыхает с облегчением тёплый запах чая, смотрит ей в глаза. Яёй говорит ласково и нежно, хотя её лицо никак этого не выражает: абсолютно непроницаемо, как и всегда. Но Мика слышит голос, и этот голос утешает её, как в тот раз, когда они говорили на кухне; как в тот раз много-лет-назад (не так уж много, но сколько с тех пор воды утекло). Мика привыкла перед пробуждением видеть именно этот эпизод, поскольку он был ей приятен, грел душу, как чашка — замерзшие от волнения ладони. Странно, обычно от волнения ладони у людей потеют… Значит, ей только показалось, да и не могло такого произойти — руки должны быть так же сухи и чисты, как её психопаспорт.  — Тогане Сакуя не мог сделать этого в одиночку, — говорит Яёй. Мика не сразу вспоминает, о чём речь, растворившись в горячем чае. Её больше не пробирает дрожь при упоминании Цунемори Аой. Потому что она — не виновата, а Тогане Сакуя — расплатился. Мика просто кивает, ничем не выдавая своих чувств. Разве что чуть ниже обычного опускает веки, но это — такой же признак вины, как усталости, такое же обозначение скрываемых чувств, как механического жеста.  — Тот, кто помог ему, прямо или косвенно, обязательно будет наказан.  — Да, — просто соглашается Мика и впервые в этом сне смотрит ей в глаза. Мике скрывать нечего. Расплатился — Тогане Сакуя, а она — не виновата. Яёй никак не меняется в лице, подливает ей чаю, подходит сзади, чтобы погладить по голове. Через минуту зазвенит будильник, и Мика знает, что произойдёт. Сейчас она откинет голову, и Яёй коснётся её затылка, и тепло с кончиков пальцев перейдёт внутрь её разума. Яёй действительно касается её, а затем Мика чувствует резкую боль в шее и слышит громкий хруст. Последнее, что она видит — ни капли не изменившееся лицо Яёй, разве что в её голосе сквозит разочарование:  — Это была ты, да?

***

Мика просыпается и кричит, тяжело дышит, бьётся головой о колени, её тошнит, но не так сильно, чтобы умереть. Когда она повторяет мантру и в форме инспектора выходит из комнаты, психопаспорт всё ещё чист.