Разбираться

Мари мельком упоминает группу-А на втором году обучения в Святой Марии, говорит о их таланте, но быстро меняет тему — на мед и новые торты, литературную программу и что-то выходящее за ограничительные рамки, но не настолько, чтобы пробить тонкие стены. Мари мельком говорит о талантливом шоколатье, что сделал пару скульптур в зале почета. Мари просит пройти в Салон Марии и отведать восхитительных сладостей старшей школы. Шоколатье оказывается низкой девчонкой с короткими волосами до плеч, грубыми интонациями и недовольным выражением лица. Вокруг нее два принца, которые даже не могут дотянуться до ее уровня в шоколаде. До ее оценок. До ее звания мисс идеальности. [Зато им вручили изящные коронки принцев сладостей] Люка показывает средней школе приготовления обычного парфе с печеньем и клубничным вареньем, покрытого взбитыми сливками, смешанных с апельсиновым соком. Он рассказывает разницу между японской и французской мукой и не запинается, когда встречает глаза с оттенком оперы и шоколадной пасты. Он всего лишь на секунду ослабляет улыбку. Анри думал, что разбирался в шоколаде наравне с профессионалами в этой направленности, но ошибался в корню. Анри Люка разбирается в шоколаде ровно настолько, чтобы посоветовать его использовать под ванильный крем. А потом сказать ошибки в использование крема и посоветовать ликер. — Сегодня как обычно, сенсей? — Мари улыбается и уже хочет записать один из своих тортов, но Люка улыбается и останавливает ее. Ему хочется что-нибудь шоколадного. С вязкой глазурью, с привкусом горечи и безграничной сладости. Мед туда не подходит. У Кашино — ее имя плавит небо и стискивает зубы — прямая спина с сутуленными плечами, что выпрямляются только под конец часа. [Уже семь часов вечера] Перед девочкой конспекты, книга из библиотеке и кружка крепкого кофе с тирамису в стеклянном бокальчике. Она двигает шеей, а потом убирает в сумку все книги и принадлежности. Они встречаются глазами на пару секунд. Люка — скорее по привычке — улыбается ей, как всем остальным девочкам с хвостиками и косами, но ответом являются лишь поджатые губы и сведенные брови. Кашино кивает в знак приветствия и проходит мимо, оставляя после себя тяжелый запах горького шоколада, и едва уловимый — роз и зеленого чая. В ней нет той черты поведения, как у всех пятнадцатилетних [плюс-минус год] девочек: липнуть к красивым и высоким блондинам, которые приехали из Франции и мило улыбаются. Если ее сердце способно таять, то лицо точно сделано из мрамора и не пропускает ни одной эмоции. Еще хуже, если это гранит. Анри уезжает каждый вечер и возвращается рано утром, чтобы успеть пройти незамеченным через главные ворота. Главный охранник с улыбкой [ответной] открывает ему калитку и позволяет без сопровождения ходить по территории академии. Утром холодно и можно замерзнуть. Француз знает, что такое лютый холод и это слишком от него далеко, но он прячется под свод высоких потолков кухни. Точнее, он просто идет к единственному свету в этой темноте. К кухне средней школы, заранее предполагая, кого там увидит. Оказывается прав. — Закройте дверь, — и так же недовольно, — пожалуйста. Он смотрит на плавные движения девочки напротив, прикидывая отличия темперирования Мари и Кашино — выходит только к тому, что здесь слишком холодно даже в наброшенном пальто, что уже говорить о легкой кофте на замочке. Запах молочного шоколада не самого лучшего качества останавливается под вытяжкой и проникает в легкие мужчины, что хочет просто приготовить блины. Вспомнить школу, что ли. У Кашино — ее имя еще режет глотку непривычностью — усталость и гордость в каждом жесте, худоба в каждой косточке и трещинка на каждый нанометр в цветной радужке. Но она держит спину ровнее, чем следовало, плавно водит руками по слою шоколаду уже который раз, закладывая в механическую память навыки и движения. Ее волосы заколоты в центре затылка на слабой заколке, но Анри видит выпавшие прядки. Ему даже не скучно быть игнорированным. Он просто оценивает ситуацию, пытаясь придумать, как же использовать потенциал с низким ростом в мире кондитеров. — Можно попробовать? — Фраза уже заученная, выбивается на французском, и Кашино поворачивается. Смотрит, нахмурившись и зажато, но потом кивает, отвечая так же по-французски, с едва различимым акцентом: — Да, можете добавить к блинам.- Она вытирает вымытую посуду и кладет ее на высокие полки в кладовке. Приходит к блинам и горячему шоколаду. — Позавтракаем. Через день они пересекаются около фонтана, немного неловко, но все же здороваются: мужчина, которому двадцать шесть, окружен девушками с разными вопросами и просьбами, и девочка, которой только четырнадцать, с двумя принцами и с розой из леденцов, зажатой пальцами у основания. У Кашино в теплый период времени — днем, когда часы стукают двенадцать — короткие рукава у розовой блузки и юбка ровно до колен. Она стоит так же, как и всегда. Только теперь глаза слипаются от недосыпа и ручка все время падает на дорожки из графита, а волосы напоминают о недавней попытке их собрать в хвост. Андо — высокий, с очками и запахом зеленого чая — советует ей отдохнуть и не практиковаться каждую ночь и под-утро. [Она лишь хмыкает и решает пример в уме] Ханабуса — в окружение роз и икебан — подсовывает растворимый кофе в ослабевшую руку и поднимает ручку. В Салоне Марии бывает много народу. Бывает, когда люди вынуждены садится к знакомым и заводить с ними беседы о учебе и семье, поедая сладости, за которыми пришли. Анри любил такие дни, когда был во Франции — там была приятная компания из коллег и учеников мирового уровня. Здесь — в далекой стране солнца — только вечно занятая Мари с особым видом заинтересованности и Кашино с хмурой оперой в глазах и крепким кофе на дне зрачка, что составит компанию только, если сядешь сам. Анри и садится. За стол, который единственный с одним только человеком, не слушая предложения Мари об еще одной комнате. Смотрит в глаза и встречает массу холодного недовольства. — Не волнуйся, Мари. — Люка садится за удобный стол, внимательно следя за эмоциями девочки из средней школы, и улыбается президенту. Еще одной девочке-идеальности. — Уверен, Кашино не откажет мне в приятной компании. Они сидят минут восемь в полном молчание, потому что девочка с песочными волосами пишет-пишет-пишет, а Анри чувствует напряжение, которое разрывается с появлением двух тортов и кружки медового чая и крепкого эспрессо. Теперь им приходится поддерживать зрительный контакт и изредка отворачиваться в сторону движения, которое ловят периферическим зрением глаза. — Почему ты решила заниматься шоколадом? — И ставит с оглушительным звуком чашку на блюдце с разрисованными каемочками. Девушек-кондитеров меньше одной пятой, а девушек-шоколатье еще меньше. Люка улыбается в кружку чая, медленно помешивая прозрачную жидкость, в которую хотелось добавить сахар. Как в детстве, когда маме говорили о втором желудке — для сладостей. — Мой дядя шоколатье. — Она вся уставшая от начавшихся экзаменом, до ломанной линии хрупкая и вечно недовольная. Но сейчас чуть расслабленная, опустившая защиту из мрамора и закрывающая глаза после пяти минут. — Вам понравился вчерашний шоколад? Люка вспоминает, отпивает горячую жидкость с привкусом каштанового меда [от чего слегка морщиться], специально расплавляет напряжение своим молчанием и уже собирается говорить, как подходит Мари, ставя перед ними одну порцию первоклассной Анны Павловны, и с улыбкой почтения уходит. — Твой шоколад… был нежным и сладким, но такой вкус в торте будет слишком выделяться, — он ворует с торта клубнику, — если все остальное не будет таким же первоклассным. Кашино слегка улыбается одними уголками и краснеет в районе ух, но потом возвращает на место привычную серьезность. Ложкой берет клубнику и отправляет ее в рот. Начинаются слышаться шепотки от завидующих девушек, но Анри старается смотреть на девочку, что идеально вписывалась в розовое окружение цветов и ярко-красного неба. Он вспоминает зеленые поля Парижа и небо над Эйфелевой башней цвета прозрачной карамели пастельно-голубого цвета, и спрашивает с нескрываемым любопытством: — Вы участвуйте в Гран-При? Париж с Кашино теперь выглядит, как одно целое без намеков на швы, и у Анри кислит на языке. Потому что его мозг подкидывает перечень лучших кафетериев, где профи темперируют свой шоколад и получают награды; потому что он сразу вспоминает свободные группы во филиале, где ведет уроки. И рисует Кашино в фартуке с голубым отливом, которая делает блины Милле и сервирует их на пробу. — В следующем году будем. — Она открывает глаза и победоносно улыбается. — В Париже есть множество людей, у которых лучшие навыки работы с шоколадом. Я хочу у них учится. Но пока что у нас не достаточно навыков. Они доедают торт с меренгой и клубникой через пятнадцать минут. Люка разочарованно делает Кашино выше и еще угловатей [и теперь уже не блины], но потом снова улыбается. — Кстати, — у нее тонкая рука с островатыми костями запястья и костяшек, она невероятно холодная и маленькая, по сравнению с рукой французского гения, который берет ее как скульптуру из леденца, покрытого слоем молочного шоколада [одно движение — и сломана], — Кашино Макото, второй год обучения. — Анри Люка, — слегка задерживает руку в своей, чтобы чуть согреть ее, хотя бы на пару минут, — рад нашему знакомству. — Она уже отворачивается, чтобы натянуть сумку на плечо, но лямку быстро перехватывают, принимая тяжесть на свои плечи. — Позволите вас проводить, мисс? На это смотрят странно, даже взрослые люди, даже в глазах той же Мари Тенноджи океан из медового недовольства. Но Анри спрашивает о шоколаде все, что знал и не знал, наблюдая за легкими движениями и усталостью, которую хотелось убрать с довольного лица юной особы. Когда они неожиданно касаются английской литературы, то Анри понимает две важные вещи. Первая, уже дверь и им пора расставаться до следующего утра. И ему почему-то от этого совершенно некомфортно. Вторая, в разговорах не было особых границ из картонной коробке, но словно оба боялись чего-то коснуться, заранее, зная, что общего в личном быть не может. На выходных — все экзамены уже пережиты, оценки и баллы известны — Кашино проводит на кухне практически весь день, зато выглядит теперь живее и охотнее рассказывает хоть что-нибудь, отвечает на вопросы кратко, произнося их будто в нос. Анри иногда от нее уходит, оставляя в полном одиночестве с идеально ровной спиной и прямыми плечами, поправляя ей волосы в хвосте, на что девушка недовольна отодвигается в сторону [ему просто хотелось их убрать]. Он уходит в комнату с голубыми креслами, где стоит огромный рояль и позволяет себе насладиться классикой в исполнение Мари. Классика, которая наполняет комнату, напоминает утонченность импрессионистов с их плавными переходами в оттенках и повиновению одному лишь мгновению. Запах меда [теперь ядреного апельсинового] остается лежать на бронхах и напоминать, что так и должно быть. Мари — классика. Мари — любимица. Мари — принцесса. Мари — не пахнет шоколадом. — Шопена? — Бах, думаю. Когда он возвращается в помещение средних классов, там во всю готовится корж и делается крем с мятным запахом. Он узнает один из рецептов, но название сколько не крутилось на языке, отказывается становиться точным и реальным, поэтому мужчина просто проходит и закрывает за собой дверь, под недовольное напоминание о такой простой вещи, как шоколад щепетилен по отношению к температуре.  — Пока ты делаешь торт, позволь сделать нам что-нибудь на перекус.- И поясняет, как маленькому ребенку с недоразвитыми инстинктами, — пройдет больше двух часов его стояние в холодильнике, так что перекус и чай — самое то. У Кашино нет чувства голода, что вызвано вечным сбитым графиком питания [практически нереально, когда столовая открыта только в определенное время], поэтому она непонимающе и без особого энтузиазма прогладывает французские тосты с оставшимся кремом из горького шоколада, сливочного ликера и мятного сиропа, которые дарует необыкновенную свежесть. А Люка чувствует себя довольным и счастливым, потому что, оказывается, его организму мало одного медового суфле с корицей. Они продолжают разговор о Марии Антуанетте, так словно знали ее лично — девочка знает историю так же хорошо, как французский и английский, так что Анри делает маленькую пометку подойти к стендам, где результаты тестов висят с рейтингом по потоку. Когда с младшей дочери императора они перескакивают на смешные истории из детства, которые хоть как-то затрагивают пирожные [начал француз], то часы тикают к пяти вечера и уже начинает утихать игра классики в одинокой комнате с голубыми тонами. — Значит, та больница Кашино принадлежит твоей семье? Я думал однофамильцы. — Они заваривают крепкий черный чай с гвоздикой и розой, после чего на холодный стол достают вместе торт, который оказывается тяжелым, но не таким уж и большим. — Ага, мой дядя женился на тете и тоже получил фамилию Кашино, так что я часто ездила к ним на каникулах. — Она плавным движением отрезает два абсолютно одинаковых кусочка и кладет их на тарелки. — Моя тетя тоже решила не заниматься семейным делом, ушла в искусство. — Художница? — Париж под вечер наполнялся картинами видов города, любителями порисовать и особыми птицами, что каждый обязан покормить. — Нет, музыкантша. Скрипачка, иногда аккомпанирует на пианино. — А ты играть умеешь? И хотя девочка с распущенными сейчас волосами, говорит нет тоном, не терпящего больше продолжения, они — после торта и чая — находят пианино в открытом кабинете музыки, где Анри присаживается на край стола и ждет великолепного исполнения первых нот детского произведения. Он гурман в плане искусства, что высоко ценят многие. Кашино Макото не умеет играть даже легкое произведение, что вызывает смех со стороны старшего, но когда его сажают рядом с собой, он тоже не может сыграть самое простое — мажет по клавишам длинными пальцами, фальшивит в нотах. Зато Кашино очень плавно умеет танцевать вальс и подпевать песням по радио — первое выясняется на балу в честь полуфинала Гран-При, когда она позволяет Луи [тоже мастер в шоколаде], что первый танец оттанцевал с Тенноджи, утащить себя в поле танцующих под медленную музыку; второе, когда во время готовки с улицы слышатся припевы и куплеты очередной группы, занявшей топ. Анри убеждает себя, что нормально ценить талант юной особы и проводить с ней достаточно времени, но замечает намеки на что-то большее и от этого так же некомфортно. Кашино совершенно не против его компании в Салоне Марии, даже позволяет обменяться блюдами, чтобы разнообразить их маленькие перекусы. Кашино теперь не уходит от прикосновений к своим волосам и совсем чуть-чуть дергается, когда руки задевают шею и начинают ее заплетать, играть с короткими прядками, что отрасли на несколько сантиметров. Кашино не одергивает руку, когда их пальцы соприкасаются. Чаще смотрит в глаза и больше улыбается, оставаясь такой же раздраженной и чуть-чуть садисткой. Не против, когда рано утром ее кутают в плащ и помогают убрать капли шоколада с железных столов. Сама иногда приглашает прогуляться по парку с альбомами для эскизов. Конечно, Анри уже взрослый человек, который замечает влюбленность сразу. Он даже знает, как правильно отказать или намекнуть на отказ, чтобы не ранить, не испортить. — Может сходим к озеру? Да, его идея. Да, глупая. Да, он собирается сказать четырнадцатилетней девочке, что совершенно она его не интересует, что он ее недостоин, чтобы она начала с тем же Ханабусой проводить больше времени, или хотя бы узнала имя своей соседки по комнате, которая ее видит только на уроках. Они не садятся в лодку, как сделал бы Анри с президентом, чтобы сообщить ей новость. Макото ложится на зеленую траву и смотрит внимательными глазами за зелеными верхушками паутины деревьев, иногда прикрывая от яркого солнца глаза сейчас цвета насыщенной карамели. Люка — кондитер-гений, занявший третье место по миру среди взрослого Гран-При, любимец девушек — собирается остановить сердце, что танцует польку, лишь бы произнести речь с тоном, как будто объясняет разницу между мукой в разных странах. — Знаешь… Он даже не понимает, как к этому вышло. Она просто поправляет одной рукой волосы за ухо и слегка хмурится, его мозг быстро реагирует на разницу в росте порядком двадцати сантиметров, и собирается что-то сказать французу-блондину, уже собираясь продолжить фразу, а тот поворачивается и… Первое, что мелькает в голове — она ниже на двадцать сантиметров, ей четырнадцать и у нее тяжелый запах шоколада за плечами, с примесью зеленого матча и сладких роз, она наследница больницы, но решила стать кондитерам, у нее чудесный горячий чай и хрупкие плечи с острой косточкой ключиц, прямая спина и маленькая рука, что сейчас до жути холодная. Второе — ему двадцать шесть, он живет во Франции и у него опыта в пятнадцать раз больше, чем у нее, он профи, его чувства напоминают Ниагарский водопад, сделанный из шоколада и меда, и через три недели он уедет с победителем Гран-При на второй этап конкурса, вернется через год для нового тура, его семья всегда была улыбчивой, и маленькие девочки никогда вроде бы не приковывали внимание. Третье — вкус поцелуя остается на губах с оперой и кофе, чая с каштановым медом и привкусом рассыпчатого печенья с орехами. Если поцелуем зовут обычное касание губами чужой коже в том же месте, где присутствуют множество нервных окончаний, то они поцеловались. Точнее, один поцеловал другого. Еще точнее, он поцеловал ее. Такую ошарашенную и смущенную, что с нее можно делать торт под дурацким названиям о мраморной смущенности. У нее наверняка вместо бабочек, сейчас кислота, потому что резко встает, освобождая холодные пальцы и уходит с прямой спиной и красным лицом, идет темперировать шоколад и потом злиться на себя саму. Анри смотрит долго, сидит до темноты и до закрытия Марии, ждет звонка от шофера и плетется выжитым до ворот. Он думал, что разбирается в людях, их эмоциях и — конечно же — влюбленности. Но… Анри Люка совершенно не разбирается в Кашино. В Кашино Макото, которая ставит перед ним на пробу медовый пай с горячим шоколадом внутри и желает хорошего судейского процесса в финале. В Кашино Макото, которая улыбается в конце одними уголками и слегка краснеет. Но не целует в ответ.