Что на дне ящика Пандоры?

      Только вернувшись в комнату, где лежали «мои вещи», я смогла оправиться от ступора. Нет, мне определенно нравилось, как работал мой мозг и на что он, оказывается, был способен; не нравилось, что вся эта белиберда никак не хотела заканчиваться. Вместо того — придумывая всё новых и новых людей, локации, подобно компьютерной игре, и ситуации.       Так и не придя в себя полностью, я плюхнулась на кровать и, подобно тюленю, который ничего не хочет решать, а только грустит, уставилась в одну точку отсутствующим взглядом. Кажется, после столь долгой разлуки я соскучилась по привычному окружению настолько, что даже была готова перестать обзывать котяр «пидорами» после косяка даже самого катастрофического масштаба и начать выстраивать более-менее стабильные отношения с матерью, которая не оставляла попыток сосватать меня хоть с кем-нибудь ради внучат. Я почти готова была даже попросить прощения у Жени за то, что ежедневно выслушивала её жалобы, а после — передавала их начальнику. Почти готова была…       Занавесь, что была вместо двери, приглушенно шелестела, заставив меня оторваться от лицезрения одной точки и повернуться на звук. В полутьме помещения разглядела блеск глаз — черных, как ночь, и волосы — оттенка спелого каштана. Тонкий силуэт бесшумной, крадущейся поступью пробрался в комнату, оглядываясь назад, будто опасаясь слежки. Ткань полупрозрачного платья рябила от ветра, охлаждающего комнату через настежь открытое окно; девушка, что посетила меня, по-кошачьи грациозно подобралась к моей кровати и уселась на свободный край, смотря на меня своими черными немигающими глазами.       Приподнявшись на кровати, я отодвинулась и поджала ноги. Она не вызывала во мне страха; вызывала здравую настороженность, как и любой другой незнакомый человек, что позволяет себе входить к комнату без разрешения, да еще и залезать в моё личное пространство.       — Не помнишь? — она заинтересованно наклонила голову.       Я нахмурилась и, слабо улыбнувшись, отрицательно покачала головой.       — Армека, — она подала тонкую ручку так, будто протягивала для поцелуя, но убрала, заметив настороженность во взгляде. — Это хорошо, что не помнишь. И о моей способности говорить на общем тоже забудь.       — Хорошо, — пробубнила я, — раз ты просишь…       — Отлично! — девушка сложила ладони и прижала их к груди. Нагнулась ко мне, дабы в полутьме заглянуть в глаза, но с места не двинулась — несмотря на поведение, понимала хоть немного, что значат для человека его границы. — Я услышала, что ты совсем ничего не помнишь… — она бросила короткий взгляд на приоткрытый сундук, затем вновь перевела его на меня, — и твои вещи тебе никак не помогли вспомнить?       — Никак не помогли, — проглотила я неприязнь к столь любопытному расспросу. — Почему вообще всех здесь интересует, вспомнила я или нет? Меня по голове ударили… Неужели это волнует одну меня?       — Нет, конечно, нет, — протянула она, а меня чуть не скрючило от столь грубого и безвкусного вранья. — Просто… ну, может, ты совсем не помнишь… Это происходит так часто, что начинаешь относиться к этому как к данности. Спроси любую. Каждая тебе скажет, что ты сама виновата. Никто не пожалеет.       — Мне не нужна жалость, — холодным тоном отрезала я. — Жалеют грудных детей и котят на помойке. В моей голове пока не может уложиться, что… Что это нормально, — на лице появилась глупая ухмылка. Я дотронулась до твёрдой корочки, что образовалась на ране, и почесала её, хотя она совсем не свербила.       — Трудно тебе будет поначалу, — Армека, будучи в приподнятом настроении, в мгновение ока состроила грустный, полный боли и отчаяния взгляд. Меня, признаюсь честно, восхитила её способность менять маски практически на ходу; причем менять столь мастерски, что угадать истинные эмоции мне показалось практически невозможной затеей.       — Я не боюсь трудностей, — теплая улыбка появилась на моём лице; я решила принять правила её игры, о которых, как бы смешно ни звучало, пока ещё не знала. — Я боюсь… Боюсь того, что не смогу оправдать ожиданий, — прижав колени к себе и обхватив их обеими руками, продолжила более тихим тоном: — Ты не представляешь, как тяжело прийти в себя, ничего не помнить… потом услышать о том, что ты… шлюха… при этом не помнить буквально ничего из того, что… должна уметь проститутка, и при всём этом быть обязанной кому-то деньгами…       Армека нахмурилась ещё сильнее. Жалость превращала её лицо в лицо матери, что потеряла на войне единственного и горячо любимого сына; единственное, что не менялось, — глаза. Черные, бездонные, как два антрацита, они сияли на тонком, не обремененном возрастом лице, какую бы эмоцию Армека ни пыталась изобразить.       Осторожно протянув тонкие бледные руки к моему лицу, она по-сестрински погладила меня по щеке, когда поняла, что я не препятствую и не буду убегать. Нежный жест пленил бы меня и всецело расположил к этой очаровательной девушке, если бы мне было лет двадцать. В том возрасте, когда мне всерьёз хотелось замуж и детей, я могла бы довериться любому, кто готов был подарить хотя бы частичку той любви, что недополучила в детстве… Вот тогда могла поверить. Но не сейчас. Сейчас я была уверена, что вся эта нежность, вся внезапная «любовь» ко мне, чуткость — всё это настолько неискренне, насколько могут быть неискренними сладостные стоны проститутки во время обслуживания очередного клиента.       Армека подобралась ближе и прижала меня к своей груди, прикрытой разве что тонкой мягкой тканью. Я вдруг подумала, что та же Мейген, несмотря на слишком детский взгляд и трусливость, сравнимую с пугливостью степного зайца, была намного приятнее и намного честнее как человек, если смотреть на остальных, кто встретился мне в этом… сне.       Осторожным движением Армека гладила мои волосы и легко покачивала из стороны в сторону, будто я — ребенок, которого необходимо успокоить. От неё пахло чистым телом и свежими фруктами — будто после приёма ванной она успела скушать грушу, сок которой стёк из уголка рта по шее, груди, украсив гибкое кошачье тело сладким, я бы даже сказала, приторным фруктовым ароматом.       — Прошу, доверься мне, — произнесла она, и я наконец поняла, к чему готовили меня всеми этими обнимашками. — Я понимаю, как тебе тяжело, моя хорошая. Через пару часов у меня закончится работа. Я вернусь к тебе, мы приляжем и обо всём поговорим.       — Да, конечно, да, — согласилась я с воодушевлением, которого от меня ожидали. — Спасибо… А сейчас?..       Армека аккуратно отняла меня, удобно расположившуюся, от груди, и вновь пристально глянула в глаза.       — Ты такая бледненькая, — грустно заметила она. — Ты давно кушала? Сходи на кухню — она в самом конце правого крыла коридора на первом этаже, — сжав губы, девушка отвела взгляд и добавила: — Я бы принесла тебе сюда, но не знала, как ты… да и… работа…       — Не извиняйся, — прервала я поток фальшивых оправданий, — прошу тебя, Армека. Ты и так много для меня сделала хотя бы тем, что пришла сейчас.       Она чуть покраснела и, сжав губы, потянулась к моему лицу. Я не препятствовала, когда легкий поцелуй влажных губ пощекотал щеку; разве что усмехнулась от смущения.       Армека слезла с кровати и оставила меня в комнате одну. Не оставалось сомнений, что и с ней у меня… если можно так назвать девушку, в чьем теле я сейчас нахожусь, когда-то были отношения. Приятельские, дружеские или любовные — меня волновало мало. Главное — сейчас ей зачем-то надо знать всё о моём теперешнем состоянии. На вопрос «зачем» я пока не могла чётко ответить. Но, думаю, вскоре и на него найдётся любопытный, если не сказать удивительный, ответ.       Лежать, как тюленька на солнышке, и прокрастинировать, не желая ничего решать и навлекая какую-нибудь унылую депрессию, мне показалось слишком глупым решением. В конце концов, возможно, Армека была права — мне необходимо хоть немного поесть, потом узнать, где тут остальные не менее важные для человеческой жизнедеятельности места. Кроме того, быть может, на кухне я увижу еще кого-нибудь, кто поможет мне… хоть как-нибудь, учитывая, что я в принципе не представляю человека, что способен адекватно отреагировать на просьбу вернуть меня из сна в реальность.       Шкатулка. Чертова шкатулка. Я вскочила с кровати и откинула крышку сундука. Шкатулка с приоткрытой крышкой лежала в том же положении, как я и оставила. Взяла её в руки, повертела. Две защелки около основания, казалось, заклинило намертво — вдавить их не получилось. Крышка, по всей видимости, больше никак не могла закрыться. Повертев ещё немного, на одной стороне, средь витиеватой резьбы, я заметила странную надпись, которая гласила: «Contra spem spero». Перевод странных слов никак не приходил в голову; и этого языка я никак не могла признать, разве что заметила, что он был похож на латынь.       «Бестолку», — заключила я и, прикрыв крышку, отложила шкатулку в угол сундука. Скупость личных вещей меня, если честно, даже немного поразила; сложилось впечатление, будто я… вернее, девушка впопыхах собрала самое необходимое и на всех порах рванула в этот бордель, будто для неё это был вариант намного лучше, чем прежняя жизнь.       Книга в твердом переплёте, что я ещё в прошлый раз заметила в «моем» сундуке, называлась «Истина в вине» и, судя по первым страницам, представляла из себя не что иное, как средневековый любовный роман с обожествлением любви рыцаря к замужней леди, на которую она, если следовать канонам, никак не могла ответить. Странное чтиво для взрослой девушки, хотя… кто знает, может, после первых «рабочих» будней, после ушата грязи и отвращения, что выльется на моё тело и, что страшнее, на душу, мне тоже захочется почитать что-нибудь подобное?       Пролистав книгу от первой до последней страницы, я заметила, что некоторые из них оказались исписаны по краям. Аккуратные буковки выведены со старанием, обрамлены красивым завитками, будто девушка практиковалась в правописании не один год. Пометки в большинстве своём представляли из себя насмешки над излишне романтизированными чувствами героев и над происходящим в книге, а потому я решила, что в книге нет ничего интересного. Обычное будничное чтиво для домохозяек, которое в реальном мире продаётся на каждом углу.       Я всё ещё с упорством осла отгоняла от себя мысли о предстоящей «работе», а потому быстрым шагом, не обращая внимания на окружение и недвусмысленные звуки и запахи, пересекла коридоры и очутилась в помещении с огромным камином... или печью, я не знала, как правильно называется это устройство, созданное моим воображением. Над ним висел чистый котелок, а угли потихоньку дотлевали. Неудивительно, что вокруг никого не было. Жара несусветная: находиться в одной комнате с источником тепла — та еще пытка.       Ещё не облюбованное мухами и другими прелестными насекомыми блюдо с фруктами стояло на столе. Готовить что-либо при помощи этого… котелка я не умела, да и, признаться честно, не хотела. Что-нибудь сытное в данный момент в горло не влезло бы — а маленькая виноградинка или кусок груши вполне могли бы утолить потребность организма в еде, которую я, если говорить честно, даже не чувствовала. Фрукты показались мне безвкусными, но не настолько, чтобы искать что-то другое.       Захотелось пить. Взглядом я поискала хоть какой-то намёк на воду. Кувшин, стоявший на столе рядом с фруктами, источал аромат вина. Неплохого, возможно, даже не слишком кислого, но… все-таки вина, а не воды. Поискав по всей кухне, я не обнаружила чистой воды в принципе, словно все проживающие здесь утоляли жажду исключительно дурманящими голову напитками.       Тем не менее, губы пересохли, а жара нагнетала жажду даже несмотря на открытые настежь окна. Выхода не было — пришлось отхлебнуть вина, которое мягко прошлось по горлу, будто в нем практически не было алкоголя. Да и оно совсем им не пахло. Аромат спелого винограда ударил в голову, и я замерла на месте, дабы случайно не пошатнуться от нахлынувших ощущений. Щеки горели, и прохладный летний ветерок никак не мог остудить их.       — О, ты тут, Рос, — окликнул меня знакомый голос. Он меня совершенно не испугал. Даже не оборачиваясь, я поняла, что на кухню зашла Мейген, а она последняя, от кого я могла ожидать ножа в спину.       — Рада тебя видеть, — призналась я и, обернувшись, улыбнулась.       — И я, — улыбнулась она в ответ. Сев рядом, Мейген отщипнула виноград. Закинув его в рот, она прожевала и как бы невзначай спросила: — Как твоя голова?       — Нормально, — машинально ответила я, — спасибо, что беспокоишься. Но вот с памятью всё ещё беда…       — Ничего страшного, — успокоила она и, перейдя на полушепот, добавила: — Я слышала, что ты остаешься с нами, а потому тебе придётся исполнить обещание.       — От кого ты слышала? — напряглась я, хотя, как мне казалось, знала ответ на свой вопрос. От кого же еще, как не от лорда Бейлиша, который всем тут заправляет. Я пока не понимала, его ли это заведение или он тут занимается денежными вопросами и присматривает за девочками, но, так или иначе, его значимую роль отрицать никак не могла.       — Неважно, — отмахнулась она и тут же перевела тему: — Как покушаешь, пойдем, и я заставлю тебя заниматься вязанием.       — Звучит как приговор, — хмыкнула я. — Разрешишь в ответ запытать тебя вопросами?       — Разве что самую малость, — Мейген по-детски улыбнулась и, подмигнув, отхлебнула вина вслед за мной.       К вечеру её настроение явно поменялось в лучшую сторону. Если утром она пыталась улыбаться через беспокойство, пронизывающее всю её с ног до головы, то сейчас — эмоции были настоящими. И причину такой перемены я пока не понимала.       Она вновь вернула меня в левую ветку здания, где и располагались многочисленные комнаты, в которых жили девочки, которых в вечернее время мне встретилось намного меньше, чем когда меня вели на второй этаж и пытали письмом. Две безликие девочки пробежали мимо нас, и им также не было дела до того, куда вела меня Мейген, или они умело скрывали заинтересованность.       Мы вернулись в комнату, в которой я и очнулась. Сразу узнала её по большому зеркалу, в котором я впервые увидела свою новую внешность… своё новое «я». Отражение не соврало в тот раз — не врало и в этот — показывало ту же рыжеволосую девушку с округлыми чертами лица, аккуратным носом и губами и нежно-голубыми глазами. Я даже не отпрянула в этот раз… В конце концов, человек — такое существо, что со временем ко всему привыкает. И к другой внешности тоже. Тем более если эта внешность вполне тебе по вкусу.       — Как будто видишь себя в первый или второй раз, — заметила Мейген. — Меня это даже немного напугало. Знаешь… ты была совсем другой, когда я увидела тебя в первый раз.       Я отошла от зеркала, понимая, что в любом случае не могу ничего изменить. Это как цунами, что надвигается на тебя, привязанной к кровати в закрытом помещении. Можешь только смотреть и кричать от страха, если хочется перед смертью ощущать лишь агонию. А можно принять неотвратимое и попытаться расслабиться. Исход пути всё равно один. А вот дорогу, по которой ты к нему идешь, всё ещё можно контролировать самостоятельно.       — И какой же я была раньше?       Мейген торжественно вручила мне клубок ниток и спицы. Я знала, как вязать — лет в тринадцать бабушка научила меня этому перед тем, как умерла. Она оставила после себя ещё много чего хорошего. Например, подарила мне неиссякаемый оптимизм, направив мышление в правильное русло, и понимание, что я обязана жить так, как хочется мне, а не как требуют окружающие. Какими бы категоричными эти требования ни были.       — Надменной, фальшивой… озлобленной на меня и на весь мир.       Усмехнувшись, я уселась рядом с колыбелькой, в которой тихо посапывала малышка, и принялась за вязание, пытаясь подобрать правильный в данной ситуации ответ. Мейген пододвинулась к младенцу ещё ближе, будто инстинктивно желала защитить ребёнка, хотя я даже и подумать не могла о чем-то жестоком в отношении беззащитного. Моя нелюбовь к детям не означала желание им навредить. На самом деле, я очень любила детей. Но своих не хотела, хотя и много думала об этом.       — Я сделала тебе что-то плохое?       — Ты однажды сказала, что ненавидишь меня за то, что у меня есть Барра.       Опустив глаза, я ощутила, что мне стало тошно. Нет, не от ненависти к ребёнку или к матери. Ненависть — вполне естественное чувство для человека, я бы даже сказала, один из главных катализаторов различных процессов для людского племени. Мне стало тошно от того положения, в котором оказалась девушка, что выплюнула эти слова.       — Если я это и сказала, то уж точно не со зла, — уверенно произнесла я.       — Знаю, — улыбнулась она. — Каждый из нас ищет хотя бы чуточку тепла. И смотреть на то, что у кого-то есть, а тебе очень и очень хочется, порой невыносимо.       Склонив голову ещё ниже, я подавила ком, подступивший к горлу. Казалось, она не заметила перемены во мне — со стороны наверняка выглядело, что я просто с головой погрузилась в работу. Тем не менее, тишина дразнила натянутые нервы посильнее, чем разговоры о чем-нибудь, пусть даже о какой-нибудь несусветной глупости.       — Она очень красивая, — прервала я ненавистную мне тишину.       — Да, думаю, с возрастом она превратится в настоящую красавицу, — согласилась Мейген и запустила руку в колыбельку, поправляла одеяльце. — Не могу передать словами, что Барра значит для меня. Вся моя жизнь... Вся моя предыдущая жизнь — мужчины, много мужчин, похоть, грязь, постоянный приём лунного чая... Всё это будто бы сон, дурной сон перед тем, как мне позволили родить её.       — Печально, что приходится спрашивать разрешение даже о таких вещах.       Мейген посмотрела на меня как на дурочку и улыбнулась — не злобно, снисходительно. Я окончательно уверилась: ни она, ни я не имели никаких прав на собственное тело. И всё происходящее вдруг показалось мне чересчур явственной квинтэссенцией реальной жизни, где границы определения человека как товара обозначены чётко, а не размыты широкой кистью общественного сознания и видоизменённой моралью.       Меня беспокоило такое положение вещей, но не так, чтобы прям сейчас залиться слезами от отчаяния или, наоборот, пойти громить чёртовы общественные оковы, превращающие в товар живого человека. С возрастом пришло смирение и понимание, что существование человека невозможно без насилия, и он будет реализовывать или сублимировать его любым доступным способом. В вузовском учебнике по экономике, что я отрыла спустя много лет, была такая забавная схемка, под названием "Пирамида Маслоу". Всегда считала, что где-то рядом с потребностью в еде или безопасности необходимо добавить потребность в насилии. Физическом, моральном — неважно, всё одно.       Сквозь размышления я и не заметила, как связала приличный кусок носочка, что уже можно было примерять на ногу ребенка, дабы загнуть в нужном месте и продолжить занятие. Несмотря на то, что Мейген с удивлением наблюдала за техникой вязания, она поняла меня и отодвинула одеяльце, позволив мне беспрепятственно примерить основание поделки. Барра коротко хмыкнула, едва ли ткань коснулась её ножки, и я тут же отпрянула, боясь, что как-то навредила ребёнку. Такая реакция повеселила Мейген, пристально наблюдавшую за моими действиями.       — Она беззащитная, но не хрустальная, — отшутилась девушка. — От прикосновения не рассыпется.       — Впервые сижу рядом с таким маленьким ребенком, — призналась я. — Страшно навредить, если честно.       Мейген пододвинулась ближе ко мне и положила руку на плечо. От неё пахло вином и фруктами.       — Ты совсем другая, Рос, — сказала она и заглянула мне в глаза, но не с опаской, наоборот; с радостью, искренней, почти детской. — И я очень этому рада. Если ты хотела меня расспросить о чём-то, то сейчас самое время.       — Во-первых, о работе, — начала я и мельком осмотрелась, будто ожидала, что разговор будут подслушивать. — Меня беспокоит... Даже не скажу конкретно, что меня беспокоит. Наверное, всё и сразу, — я глубоко вздохнула и на мгновение прекратила вязать, сосредоточившись на собственных мыслях. — Как это происходит? Ну, приготовление к работе, обслуживание клиентов...       — За несколько часов до работы необходимо привести себя в порядок: вымыться, поправить причёску, платье, а самое главное — настроение. Никто не любит грустных, милая. Как бы больно тебе ни было, ты должна быть жизнерадостной, веселой, излучать счастье и любовь к мужчинам, вернее, к тому мужчине, что купил тебя. Даже если до него за эту ночь у тебя их было уже двое или все пятеро.       — Очаровательный парад лицемерия, — с тяжелой улыбкой прервала я.       — Главное, что действенный, — по-детски улыбнулась Мейген. — Мужчина приходит сюда, чтобы почувствовать любовь, пусть даже она так мимолётна... и под конец оказывается, что совсем не бескорыстна.       Мейген едва сдержала смех, когда как мне было совсем не до смеха.       — В постели лучше бери всю работу на себя. Позволять клиенту контролировать процесс — значит затягивать его, чего совершенно не хотелось бы, если придёт какой-нибудь страшный, облезлый или... — Мейген скривилась, но быстро добавила: — В общем, постарайся взять процесс в свои руки.       — Предположим, я поняла, — выдохнула я, пока еще совсем не принимая то, что сейчас речь идёт о том, что ждёт именно меня, а не ту девушку, в чьём теле я нахожусь. — А что насчёт контрацепции?       — Чего? — Мейген уставилась на меня квадратными глазами. Похоже, подобранное слово оказалось для неё незнакомым.       — Насчёт того, как не забеременеть.       — А, точно. Продиктую тебе рецепт лунного чая. Совершенно безопасная настойка. Записать некуда... но постарайся восстановить в памяти или запомнить, пригодится.       Когда все ингредиенты были перечислены и более-менее отложились в памяти, я окончательно убрала вязание, решив, что сейчас надо сосредоточиться на более важном, а именно — разговоре, который, возможно, поможет мне хоть немного освоиться.       — Ладно, пока оставим эту тему. Лорд Бейлиш...       Мейген прервала меня, шикнув, и приставила указательный палец к губам.       — Он... — продолжила я на тон ниже.       — ...не тема для разговора, — закончила Мейген за меня, переходя на жаркий полушепот: — Повсюду уши, Рос. Его уши. Они слушают, они слышат каждый твой шаг. Они ищут любую зацепку, чтобы донести, чтобы избавиться от тебя.       Несколько секунд я пристально вглядывалась в бешеные глаза собеседницы, пытаясь понять причину такой реакции. Она совершенно искренне его боялась, как дикий зверь боится открытого огня, инстинктивно зная, что если тронешь — обожжешься.       — Ладно, — спокойным тоном ответила я, будто только что говорили о погоде, — тогда я хотела бы спросить о тебе. О твоём прошлом... Как ты оказалась здесь?       Мейген искренне удивилась такому повороту.       — Я совсем не хотела бы лезть не в своё дело, но...       — Уже лезешь, — отрезала она и встала. Отвернувшись, Мейген громким шагом прошлась до окна и остановилась. Ветер развевал волосы, уложенные в прическу, волновал тонкую ткань платья цвета слоновой кости. Девушка обхватила себя руками. — Прости, Рос, я не люблю, когда кто-нибудь лезет в моё прошлое. Ты поймешь. Как только вспомнишь. Обо всём, через что прошла, чтобы оказаться здесь.       Тихие всхлипы прервали гнетущую тишину; я поняла, что случайно надавила на больную мозоль... о которой даже и не догадывалась. Ну что, в конце концов, может быть ужасного в дружеских расспросах о прошлом?       Я встала и хотела приблизиться, дабы обнять или хотя бы положить руку на плечо, но Мейген отрезала любые попытки фразами, брошенными в меня с яростью Голлума, защищающего "свою прелесть" от посягательств:       — Уходи. Завтра. Завтра придёшь... Сейчас уже ночь. И тебе, и мне надо выспаться. Не трогай меня и ничего не говори. Просто уходи.