Cold Americano

На часах половина двенадцатого и Чонгук лениво почесывает левую ногу правой стопой. Телефон в его руках вибрирует, извещая о сообщениях в групповом чате. Обсуждение сегодняшнего выступления идет вовсю. После того, как лидер сказал ему, что для них нашлась постоянная работенка по выходным, Чонгукову счастью не было предела. Вот знак, что он не зря все же взял в руки гитару! Играть в детских оздоровительных центрах по вторникам и пятницам круто, конечно, да и детей он любит, но его студенческая материалистическая жилка хотела деньжат. Пританцовывая голыми ступнями на кафеле маленькой общажной кухни, парень с улыбкой наблюдал за тем, как медленно на прогретой сковороде тлеет яичница, ни одну из предшественниц которой он не приготовил правильно, а по ней золотистым дождем рассеивается солнечный свет. Надо же, как день начался, непривычно хорошо. Не обращая внимания на то, что скоро его завтрак превратится в горку угля, Чонгук потянулся к шкафу сбоку, слепо шаря рукой в поисках растворимого какао. Он пьет его всю свою жизнь, но оно особо необходимо тогда, когда настроение хорошее. Вытащив руку с коробкой, как он полагал, сероватого химического порошка со вкусом детства, парень впервые за день почувствовал, как настроение резко ухает вниз. - Черт, зачем он тут... Сморщившись, он поставил банку обратно и брезгливо вытер руку об майку. Опять Хосок-хён выдул все его какао. Со стороны плиты потянуло мерзким запашком гари. Яичницу все же добил. Ну еб вашу мать. Это кафе не было одним из уникальных достопримечательностей Сеула. В нем не было ни особо оригинальных дизайнерских решений, ни странной посуды, с которой посетители бы делали дурацкие селфи, ни даже пары-тройки пушистых толстых котов, чтобы превратить местечко в центр эмоциональной реабилитации. На фоне великого множества питейных и пищевых заведений города, пестрящих самыми различными предложениями и концепциями, это была обыкновенная забегаловка на относительно оживленной улице рядом с бизнес-центром. Просто кафе. И видя это, Чонгук абсолютно точно не понимал, какого же черта в этом кафе яблоку негде упасть. Количество народу ошеломляло и превосходило любую его самую смелую фантазию, где он, на минуточку, сольный концерт давал. Трое легконогих официантов с невозмутимыми лицами разносили напитки, расставляли пепельницы, изящно подносили стаканы с водой и ненавязчиво оставляли на краях столов книжки со стыдливо выглядывающими уголками счетов. Даже при таком количестве людей, атмосфера кафе была легкой и ленивой, словно вне зависимости от времени суток тут всегда было ранее утро субботы. Единственное, что казалось парню нелогичным, - исключительно кофейные напитки в меню, и вообще не очень обширное предложение блюд. Больше походило на кофейню, нежели на полноценное кафе. Но в общем и целом, Чону тут нравилось. Почему-то. Кинув хёну сообщение о том, что добрался до места назначения и примостив чехол с гитарой, Чонгук залез на один из высоких стульев у широкой хромированной барной стойки, в которой можно было увидеть не только каждый свой прыщик, но даже морщинки. В свете горящей над барной зоной неоновой надписи, около провизионного стеллажа, работал мужчина в форменной белой рубашке и черном фартуке, склонившись над столешницей. Чонгук видел, как в дужках его тонких очков отражаются легкие фиолетовые блики неона. Завороженный, он наблюдал, как бармен, как мысленно определил его Гук, широкими движениями больших рук вливал сироп в высокий стакан, откуда на него уже вылупилась, подобно желтому глазу, долька лимона. Тонкие пальцы его порхали над плотной пенкой, создавая причудливый рисунок на поверхности. Бабочка. Парень понятия не имел что это, но пить захотел словно после перехода по Гоби. Согласно договоренности Намджун-хёна с владельцем, неким Сокджином, кафе предоставляло им бесплатные напитки и перекус. Возможно, у бармена найдется что-нибудь вроде газировки для него. Но вот очередь выждать ему, видимо, придется немалую. - Добрый вечер. Макиато? - Да, пожалуйста, как обычно. И шоколадную крошку сверху. - Как насчет двойного сиропа? Сегодня вишневый - вкус дня. - О, конечно, спасибо! - Побольше корицы, хённим? Вы сегодня рано. Ваш ирландский кофе на обезжиренных сливках будет через минуту. - Спасибо, Тэхён-ши, если не сложно. Да, командируют... - Два фраппучино и один лимонный раф, с вас тридцать две тысячи. Приятного вечера. Чонгуку казалось, что все звучащее - какие-то происки колдунов, поскольку ни единого названия из всего этого он не знал. Но едва заприметив, что поток посетителей у стойки практически иссяк, он прочистил горло. - Эм, простите... аджосси? Ответом ему была тишина. Чонгук поерзал на стуле и, откашлявшись, сдвинул брови. - Аджосси... - Я не аджосси. Когда бармен наконец поднял голову, снимая с носа очки, Гук понял, как сильно лоханулся с обращением, отчаянно краснея и прикусывая язык. На него сверху-вниз, сканируя темными разновеликими глазами, уставился молодой парень, едва ли многим старше него самого. Взгляд, которым он смерил гитариста напротив, был внимательным и сосредоточенным, с долей насмешки, спрятавшейся где-то в уголках. Чон на секунду забыл как дышать. Нельзя было сказать точно, что конкретно в данной ситуации заставило его мозг на это единственное мгновение прекратить генерировать импульсы, но с уверенностью кое-что можно было утверждать: чья-то бездонная чернота напротив унесла его далеко за пределы этой планеты. Загипнотизировала. Сделав над собой усилие, Чонгук встрепенулся и мысленно дал себе подзатыльник за то, что всегда вечно торопится с обращениями, выставляя себя круглым невоспитанным идиотом. Он-то думал, что это пожилой дядечка, заведующий заведением. - Какой вам кофе? - Что, простите? - ни разу Чонгук еще не чувствовал себя настолько дураком, как сейчас. Дожил, даже мысли в узде удержать не может, из реальности начал выпадать. - Какой вам сделать кофе? - ничуть не изменившись в лице, бармен левой рукой, не глядя, достал блестящий холдер, одним движением вставляя его в паз под кофемолкой. Это произошло так плавно и мгновенно, что Чонгук на секунду подумал, будто ему вовсе почудилось. Глаза гитариста забегали по барной стойке, отчаянно выискивая что-то, что могло бы подсказать ему хоть какое-нибудь название всех этих горьких субстанций. В голове было пусто, настолько молодой бармен выбил его из колеи своим... своим чем? - - Можно мне карамельный макиато? - Сию минуту. И магия его движений вновь приковала взгляд музыканта к порхающим рукам, создающим за доли секунды то, что он без сомнений назвал бы произведением искусства. - Карамельный макиато от баристы. Прошу. Чонгук был человек простой. Он уже не вспоминал о том, что хотел попросить газировку. Он не задавался вопросом, почему собирался выпить кофе, которое так сильно ненавидел. Они играли в кафе вот уже два месяца. Каждый вечер по субботам и воскресеньям, с шести до десяти. Двенадцать дней. Чонгук их не заметил. Две тысячи восемьсот восемьдесят минут. Их Чонгук не заметил совсем, даже не считал. За него их посчитал Юнги-хён. Двенадцать выступлений и двенадцать разнообразных напитков, ждущих его после каждого мини-концерта. Вот что он помнит хорошо. Свой первый карамельный макиато Чонгук, не кривя душой, допил с трудом. За все девятнадцать лет его жизни кофе касалось чувствительных рецепторов только единожды, когда мама предложила ему попробовать, как настоящему взрослому мужчине. Однако оказалось, что малыш Чонгукки остался малышом, потому для него какао все еще лучший напиток на свете, а кофе - страшное воспоминание далеких четырнадцати лет. Тем не менее, в этом напитке что-то было. Какая-то необъяснимая нотка, дразнящая, манящая. Вкусная. Чонгук долго потягивал макиато через трубочку, любуясь на то как столбик жидкости то поднимается, то падает. Изредка он кидал косые и (не)заметные взгляды на баристу, - слово оказалось тоже новым, поэтому приходилось периодически беззвучно повторять его одними губами, чтобы не забыть - который, как казалось ему много позднее, существовал в совершенно другой реальности. Парень, работающий за барной стойкой, был потрясающе красивым, без преувеличений. Отчасти Чонгук начал понимать, почему в этом кафе всегда так много народу. За человеком, делающим тебе кофе, всегда невольно наблюдаешь, а если внешне он походит на модель с подиума недели моды в Милане, то ходить в конкретно его кофейню хочется как можно чаще. Выкрашенные в русый волосы, широкая белая рубашка поверх черной водолазки и фартук, повязанный поверх рабочей формы. Лаконичная эстетика человеческой красоты. Хотя, с точки зрения гитариста, то, как держал себя творец кофейных шедевров, совершенно не располагало к знакомствам. Бариста Ким Тэхён, как гласил его хромированный округлый бейдж, был крайне лаконичен в выражении мыслей. Сначала он казался Чонгуку угрюмым и эта характеристика вызывала вопросы о том, почему тогда он работает здесь. Однако, спустя несколько вечеров наблюдений, вывод представился ему довольно поспешным. Тэхён много разговаривал, иногда болтал без умолку по полчаса, но лишь с клиентами и лишь по делу, источая максимальную концентрацию на своих действиях. Он бесконечно принимал заказы, предлагал новые вкусы, спрашивал детали и пожелания, озвучивал суммы и варил, варил, варил. Его руки мелькали в промежутках между чашками, шейкерами и пакетами зерен арабики, смуглые и худые. Когда поток клиентов редел или ненадолго прекращался, Тэхён принимался за уборку и создание внушительных замков из бокалов и салфеток, оставлявших впечатление у клиентов, пришедших сюда впервые. Стерильная чистота рабочей зоны была поражающе неизменной, а скорость и навыки работы поражали воображение, демонстрируя его высокий профессионализм. Чонгук подумал, что именно по этой причине в кафе всегда настолько людно. Опыт пользуется спросом. Однако далеко не это оказалось главным его талантом. И узнал это Чон случайно, на седьмой вечер их живой музыки. - Капучино с ванильной эссенцией и корицей. - Что? - Чонгук поднял глаза на чашку, которая застыла в чужих руках прямо перед его лицом на уровне подбородка. - Вечерний кофе. Капучино. - Но я не просил. Тэхён склонил голову набок, глядя сверху на парня, непроизвольно вцепившегося в гриф гитары. Он ничего на это не сказал. Бариста редко посещал комнату отдыха персонала, куда Гук и Хосок наведывались после отыгранных вечеров, чтобы протереть и проверить свои инструменты. Чонгук резко понял, что пялится с открытым ртом и поспешно повернул голову, кивая на стол рядом с диваном. Пояснять жест не пришлось - Тэхён аккуратно поставил блюдце на дерево с легким стуком, пока Чонгук торопливо пытался проглотить комок вязкой слюны вперемешку с волнением, застрявшим в горле. Он пребывал в таком состоянии уже третью неделю. Из-за него он плохо спал, плохо соображал или не соображал вообще, особенно когда определенные личности находились в непривычной близости. - Да, не просил. Ты вообще его не просишь, - Тэхён протянул руку с раскрытой ладонью, - Ким Тэхён. Чонгук моргнул и поспешил пожать протянутую ладонь. Она оказалась длинной, холодной и гладкой, без единого шершавого участка. Словно отполированная фарфоровая чашка. - Да. Ну, в смысле...я... Я Чонгук, - от волнения путаясь в словах, Чонгук словно со стороны оценивал весь идиотизм своей реплики, которую, к сожалению, обратно в рот не запихнешь. - Я знаю, - серьезно кивнул бариста, усаживаясь в кресло за столом и закидывая ногу на ногу. Гук наблюдал за его движениями, отточенными, грациозными, будто кадрированными из ленты немого кино. Каждый жест был выверенным, кончался тогда, когда полагалось и там, где полагалось. Наверное это издержки профессии, решил Чон, ведь движения надо четко контролировать. Руки его потянулись к принесенной чашке. - Вы сегодня хорошо выступили. Мне понравилась песня. - О, правда? - парень вскинул округлившиеся глаза на баристу, радостно улыбаясь, а затем перевел взгляд на чашку. То, что он там увидел, ему словно мерещилось. Вообще, при своей любительской тяге к рисованию, Чонгук почти никогда в жизни не был на выставках. Это было не его. Однажды, пару лет назад, он посетил выставку какого-то именитого модерниста, на которую его затащил вечно вдохновленный лидер, тогда еще бывший в выпускном классе и ищущий романтики в обыденной серости Сеула. Там, среди бесконечно странных работ акварельного маньяка Чон, под периодически раздающиеся восхищенные вздохи Намджуна, заприметил одну заинтересовавшую его картину. Претенциозный "Кит в чертогах уныния" был выполнен, довольно предсказуемо, в кричащих синих оттенках масла, да и ничего выдающегося из себя не представлял, но Гуку очень понравился изгиб, который образовывал кит, лежащий на перине из облаков. Сейчас в своей чашке, где, по идее, должен был быть кофе, он наблюдал тот же изгиб кита, мирно плывущего сквозь белую молочную пенку, и глупо таращился, изучая. Он был словно живой, вот-вот вынырнет за край белой керамики, пустит струю воды. Настоящее произведение искусства в миниатюре. Кит в его чашке. Нарисованный. Нарисованный кит в его чашке, которую принес Ким Тэхён. Вот это да. - Не знал, что ты рисуешь. - Не знал, что ты пишешь песни, - с тихим хмыком заметил Ким, спокойно рассматривая парня, переведшего на него удивленные черные дыры, - ваш бас-гитарист, Хосок, кажется, сказал, что сегодняшняя - твоя. Чонгук почти физически почувствовал, как у него стремительно краснеют уши. - Да, моя. - Красивый текст. Вы часто пишете сами? - Ну, довольно часто, - пытаясь опередить рвущееся из него заиканием смущение, Чонгук быстро забормотал, пока у него не иссяк запас храбрости, - Юнги-хён учится на композитора, он часто подкидывает мелодии, когда не занят заказами, но вот лирикой занимается обычно Намджун-хён, ему всегда не нравится первая тысяча вариантов, так что это занимает более долгое время. Я просто иногда помогаю ему, если есть чем... В этот раз они исполняли песню, создавая которую, Намджун-хён и Юнги-хён едва не переломали друг другу клавишные в маленьком гараже Хосока, служившего им студией, и которой Чонгук, втайне, невероятно гордился. Они писали ее на университетский фестиваль. Рисунок композиции не выходил так, как надо, и парни жутко бесились, не в силах прийти к общему решению, поскольку лирика припева еще не была написана до конца и выходила откровенно ужасной. В итоге они не могли даже опереться на рифмы. Тогда на взводе были все: Намджун, переживающий тяжелое время в колледже и на работе, раздраженно перебирал струны старой акустической гитары; Хосок прибегал и убегал, изредка обращая внимание на детали кривоватого звучания, о которых они и без того знали все вдоль и поперек. Юнги, пребывавший в состоянии безысходной апатии, считал, что Чону уже совершенно нет до них дела, и все больше погрязал в собственной трясине разочарования каждый раз, когда новая попытка переписать кусок композиции не давала должного результата. В тот момент бэнд был погружен в котел булькающего концентрированного раздражения, где каждый с собственной скоростью достигал точки кипения. Чонгук остро чувствовал себя одиноким в тот период времени. Острее, чем когда-либо. Им очень нужен был приз того фестиваля. Он многое бы мог для них изменить, Гук каждый день прокручивал это в своей голове. Забив на учебу, Намджун стоял в шаге от отчисления, бросая все силы на заработок максимального минимума, который может добыть студент для своей семьи. Лидер был очень вымотан. Юнги погряз в долгах за аренду оборудования и, что еще хуже, медленно варился в собственных страхах. Он не мог писать даже то, что получал на заказ. Чонгук не знал многого, но чувствовал, что психологическое давление для его старшего товарища было чудовищным разрушающим фактором. Он видел это в его подрагивающих пальцах и в глазах Хосок-хёна, когда тот, придя с очередной ночной смены в хосписе, сначала говорил со старшим, затем кричал, а после гладил по спине. Им всем хватало воздуха, чтобы дышать, но они не могли выдохнуть. Слова не шли, они рассеивались одиночеством и оседали на листах бумаги. Чонгук честно не помнит когда забрал ту сырую лирику из гаража, но как выводил в поздней электричке черными размашистыми воронами прямо поверх тех строк - никогда не забудет. Тогда он дал возможность их тревогам обрести форму в их музыке, а затем долго стоял в темноте ночной платформы на конечной, думая, что теперь как минимум он сам чувствует себя лучше. Фестивальный конкурс они не выиграли, но им повезло иначе - их заметили и стали приглашать на небольшие мероприятия в культурные и торговые центры. Дела пошли лучше. - ...и тогда Намджун-хён вспомнил про кита, у которого частота не совпадает ни с одним другим видом, отчего его никто не слышит, и мы единогласно решили, что он и впрямь самый одинокий на земле. В самый раз для песни. - Whalien звучит слишком заумно. - Ну это же Намджун-хён, - Чонгук рассмеялся, ставя на стол пустую чашку. - Хён, спасибо за кофе. Он правда потрясающий, с сахаром, конечно же. А картина на нем было невообразимой! Тэхён приглушенно рассмеялся - в уголках его глаз собрались лучики, - прежде чем встать с дивана. Они проболтали почти четверть часа, и его перерыв подходил к концу, и хотя сегодня не было много народу, выглядел он утомленным. - Пожалуйста. Я хоть и не могу сам по достоинству оценить кофе и его тонкости, но вот живопись вполне моя стезя. - Ты не пьешь кофе? - брови гитариста против воли взметнулись вверх, когда голова Кима едва заметно склонилась в утверждении, придавая его лицу столь нелюбимое им выражение настоящего карапуза, - Ты же готовишь его, почему? - Он не для меня. А вот почему ты его не пьешь? Это ведь напиток творцов, - с легкой насмешкой взглянув на парня, Тэхён за пару шагов исчез за дверью, направившись на пост. Работа не ждет. Чонгук думает, что не понимает к чему был этот вопрос. Двенадцать дней. Две тысячи восемьсот восемьдесят минут. Чонгук их правда не считал, но зато их каждый день считал Юнги-хён и, как оказалось, не без причины. Сначала парень не понял какая уточняющая муха укусила их клавишника, но теперь, сидя за барной стойкой вполоборота и громко потягивая через трубочку лимонный раф, с выражением полной обреченности он смотрел в окно кафе и понимал. Понимал, что следующие песни Юнги-хёна будут очень сопливыми. Ведь для того милейшего парня с улыбающимися глазами-щелочками из супермаркета напротив, с которым хён сейчас за окном крайне смущенно болтал, других песен писаться не может. Гук вздохнул. Тэхён ухмыльнулся, продолжая протирать стаканы. - Это Чиминни, он хороший малый. Правда малый. Во всех смыслах. - Чиминни? - медленно повторил Гук, с выражением вселенского равнодушия на лице, в глубине души топча мелкую визжащую нотку ревности. Надо отдать ему должное, хоть во многих вещах он перманентно тормозил, но в себе разобрался куда быстрее Юнги-хёна, который каждый раз огрызался на шутки, когда ходил в супермаркет за пачкой сигарет и жвачкой. Раз семь за каждый рабочий вечер. - Пак Чимин. Он мой однокурсник, с факультета современного танца. Двигается как бог. - Бог он или нет, но по параметрам он хёну вполне подходит, одобряю. Хён перестанет комплексовать. - Ты мелкий засранец. Хихикая, Чонгук слез со стула и облокотился локтями о стойку, прикидывая в уме, каковы его шансы сегодня не налажать с высокими нотами. Ведущим вокалом сегодняшней песни должен был быть Хосок-хён, но его слезящиеся глаза и красный как слезы сессионного студента нос явно сигнализировали о том, что они либо будут слушать душераздирающий хрип, усиленный динамиками, либо меняют песню. Поэтому бразды правления царским микрофоном сегодня передали Чонгуку, а он был настроен попробовать свое последнее творение. После короткого обсуждения с Намджун-хёном, который не был уверен, но и не был против, Чон сел прогонять текст перед выступлением. Он видел, как Тэхён краем глаза рассматривает лист с лирикой, заливая молоко в шейкер, и от этого волновался еще сильнее, хотя бариста и сказал ему уже, что все в любом случае будет в порядке. - Это что, английский? В ответ Гук промычал длинное нечленораздельное предложение, старательно пялясь только в строчки и не рискуя поднимать взгляд. - Думал, только лидер у вас особо одаренный, но вас, гениев, много оказывается развелось, - парень усмехнулся, отходя к холодильнику в углу стойки. - Я не гений, просто когда-то родители очень хотели чтобы я стал госслужащим или адвокатом, и настаивали на курсах иностранного языка. Не то чтобы это мне особо помогло, ведь я все равно не учусь там, куда меня хотели отправить, - пожал плечами Чонгук, сосредоточенно сминая и расправляя уголок листа. Он должен сегодня справиться. Он чувствовал себя счастливым. Это была его первая собственная песня, он написал ее с самого начала до самого конца, даже когда еще не было внятной мелодии для нее. Его несколько волновало то, что текст родился так легко, всего с парой-тройкой исправлений по ходу и после. Хорошие песни, по его представлениям, писались через не могу, не хочу и не получается. Однако более этого ему казалось зыбким то чувство, с которым он планировал ее исполнять. Чонгук не был до конца уверен, что сподвигло его писать такую лирику и сможет ли вообще она звучать как песня. Должна ли она быть грустной? Веселой? Волнительной? Ему не хватало смелости взять на себя ответственность за эмоциональное наполнение трека, ведь это значило, что ее эмоции будут иметь подтекст, о характере которого он сам вообще ничего путного сказать не мог. - Твои родители наверное очень хотят для тебя всего самого лучшего, поэтому советовали тебе заняться конкретными вещами. Они волновались о твоем будущем. - И я их разочаровал. Знаешь, они меня даже по праздникам встречают с лицами, на которых написано, что я не оправдал ожиданий. Хотя я ведь никогда не хотел заниматься юриспруденцией, они это знали. Спасибо что хоть музыку никогда не отбирали, - парень поморщился, словно в его лимонном рафе действительно попалась долька лимона. До начала их выступления оставалось около десяти минут, в кофейне уже собралось приличное количество людей, которые, очевидно, жили неподалеку, и последние несколько недель стабильно приходили вечерами выходных дней, чтобы за чашечкой ароматного эспрессо послушать их небольшой любительский бэнд, исполняющий что-нибудь в стиле джаза или нео-соула. Бесплатно, что немаловажно. Тэхён молчал, наблюдая за залом. На пару мгновений Чон, казалось, ощутил тяжесть воздуха вокруг него. Однако лицо баристы было непроницаемым, когда он, глядя на пришедших посетителей, или даже скорее сквозь них, произнес: - Знаешь, жизнь гораздо проще, когда ты кого-то разочаровал. Ведь это значит, что им на тебя не наплевать. Значит, что от тебя хотя бы чего-то ожидали. Чонгук вскинул голову, но не успел задать вопрос. - Единственное, что делала моя сестра - это говорила мне, кем становиться никогда не надо, ведь она сама этим занималась и считала, что занятие это крайне бесполезное. - Твоя сестра... - Была художницей, - пробормотал Тэхён, завязывая фартук. - А я любил рисовать. Невольно Чонгук почувствовал, насколько существенным и личным было то, что сейчас говорил ему Тэхён. Это было что-то, что он явно редко произносил вслух, тем более перед кем-то. Возможно никогда. - И в итоге ты стал баристой, потому что это рациональнее? - Нет. - Почему тогда? Посетители, желающие взять кофе на вынос или выпить его у барной стойки, начали образовывать небольшую очередь, и Тэхён уже двинулся в сторону кассы, когда заметил, что Чонгук не отводит от него пристального взгляда. - Нуна любила кофе. Звук бас-гитары Хосока мягким переливом разошелся по помещению. Тан-тан-тан тан тан-тан. Тан-тан тан-тан-тан тан тан-тан. Первый круг. Перед самым началом Гук упросил ребят на месте изменить мелодию, добавив в начало три круга, чтобы увеличить проигрыш. Они явно не поняли, с чего такая срочность, но, поворчав, согласились. Ему просто очень нужно было время чтобы взять себя в руки. Сердце стучало где-то в районе глотки. Он пропал. Первое вступление синтезатора Юнги-хёна. У него еще два круга. Взгляд Гука беспорядочно перескакивал с одного столика на другой, ни за что не цепляясь, поток мыслей его буквально завязывался мотком спутанных ниток вокруг одной - он не может делать то, что хочет. Ким Тэхён не может делать то, что хочет. Второй круг. Его это угнетает. Ничего существенного он не может сделать, а то, что он мог бы сказать баристе в ответ не изменит его жизни в лучшую сторону. Тому никогда не говорили, что им гордятся. Не говорили, что ждут от него чего-то. Чонгук даже не был уверен, что ему когда-либо говорили, что он кому-то нужен. Вступление синтезатора. Бас-гитара. Третий круг. Чонгук задыхался от перемешанных, переплавленных воедино мыслей и эмоций, беря в руки свою гитару и подходя к микрофону. Так не должно быть. Это нечестно. Раз. Посетители за столиками поднимают глаза на них, не прекращая болтовни. Намджун-хён ощутимо смотрит в его спину. Два. Еще один взгляд присоединяется к остальным. Чонгук знает, чей он. Три. Вдох.

Ты - луч солнца, вновь взошедшего в моей жизни, Исполнение моих детских мечтаний. Не знаю, что это за чувство. Неужели это место тоже сон?

Парень не думает о том, как выглядит его лицо или как дрожат его руки. Он не думает о том, сколько людей смотрят на него. Он игнорирует удивленные и взволнованные взгляды команды, которые чувствует спинным мозгом.

А теперь возьми меня за руки. Ты и есть причина моей эйфории.

Он отдает песне то, что чувствует сам. И закрывает глаза. Это не то, что они репетировали.

Твой взгляд, полный боли, видит то же, что и я. Прошу, останься в этих снах. Я слышу звук моря вдали...

Он знает, как она должна звучать.

Даже если земля разверзнется, Даже если кто-то сотрясет этот мир, Прошу, не отпускай мою руку, Прошу, не просыпайся ото сна. Теперь закрой эту дверь. Ведь я в утопии, когда ты рядом.

Когда Чонгук отделался от последних школьниц, которые восторженно щебетали ему в одно и в другое ухо попеременно и украдкой вытирали следы эклеров, которые они (не)ели в столь поздний час, ему почти удалось оправиться от шока. Несколько посетителей, постепенно выходивших из кафе под закрытие, выразили свое одобрение его песне. Группа, во главе с Хосок-хёном, уже успела шумно выразить свое удивление, придушив его в дружеских тисках, и разойтись по домам. Старик Мин, правда, видимо счел за свою комнату в общаге супермаркет напротив, однако Чонгук уже не пытался над ним шутить. Вряд ли кого-то тошнило сейчас сильнее, чем его. Чон Чонгук давно разобрался, какого рода чувства он испытывает и (о чудо) не сомневался в том, к тому ли человеку они относятся. В этом он на голову опередил Юнги-хёна, чем где-то в глубине души гордился без меры. Только от осознания этого ничуть не менее сложным оказалось выразить всю полноту сего происшествия словами. Он ждал на улице у черного хода уже почти полчаса и всерьез набирался мужества вновь войти в кафе, зная, что найдет там общество только баристы. Чон надеялся, что схемы из дорам со встречей после смены все же будут более комфортными, и не потребуют столь долгого ожидания в сыром переулке, однако понял, что это так не работает. В главном зале лампы уже были погашены, погрузив его в полутьму, но неоновая вывеска над стойкой все еще горела. Он заметил Тэхёна сразу. Тот сидел на барном стуле со стороны посетителей и гонял по стакану кубик льда. На стойке рядом валялся фартук с водруженными на него очками. Его ждали. - Ты что-то долго, - лучшая защита - нападение, поэтому Чонгук решил рисковать по полной. - Хён? Тэхён на него не смотрел. - Хён. Второй вещью, которую Чонгук в детстве терпеть не мог помимо кофе, были ириски. Они вырвали ему не один зуб в свое время. Нынешняя тишина не сильно уступала им в вяжущих качествах. - Хён... - Если хочешь позвать меня на свидание, то позови уже, я и так согласен. Песня была ударом под дых. Не обязательно было заставлять меня лить слезы. Чонгук осоловело хлопнул ресницами. Еще раз. - Я вообще-то хотел кофе попросить. Американо пожалуйста. Занавес. Тяготеющая тишина рассыпалась вместе с резким, громким смехом Тэхёна. - Засранец. Утро следующего дня встретило Чона затекшей спиной и запахом пыльной обивки дивана в подсобке, где он заснул за длинным разговором с Тэх...Тэ. Тот нашёлся за прилавком, в мятой расстегнутой рубашке вчерашнего дня и белой футболке с серой полосой грифеля под ней. Того грифеля, которым он рисовал что-то на обратной стороне накладной от пирожных с кремом. Наблюдая, Чонгук нутром чувствовал, что делает то, для чего его организм всегда был нужен. Кто-то строит дороги, кто-то пишет законы, кто-то учит детей, а кто-то - взрослых. Кто-то летит в космос, постигает неизведанные тайны пространства, открывает новые уголки планеты, кто-то просто живет, а кто-то помогает выживать другим. Кто-то делает что-то свое, а он - трепетно смотрит за тем, как кто-то, ставший для него важным, просто рисует. Рисует потому, что всегда этого хотел. Смотрит как на его лице умортворение сменяется калейдоскопом различных эмоциональных оттенков и вновь возвращается на место. Смотрит и думает, что будет рад видеть это постоянно. А еще сыграть об этом не одну песню. Гук не отказался от предложения выпить кофе, они ведь в кофейне в конце-концов. И если нормальные люди предпочитают американо в его свежесваренном, источающем тонкий горьковатый аромат виде, то Чонгук просит налить ему вчерашний из холодильника. Со льдом. Чтобы зубы сводило. А то слишком радостной была его не сходящая зубастая улыбка.