Учитель

      Бортнику было всего шестнадцать лет, когда он впервые увидел своего нового учителя. Он был отвратительно спокойным: умело игнорировал все его выходки, игнорировал ноги, закинутые на парту, игнорировал мат в речи, игнорировал даже запах перегара, после бурных ночей с друзьями. А неприличные рисунки в тетради он и вовсе, казалось, не замечал. В то время, как другие учителя зачеркивали, жаловались, вызывали родителей, писали замечания в дневнике, их новый преподаватель русского и литературы лишь подчеркивал ошибки и выставлял оценки.       Он делал то, что должен делать идеальный учитель. И этим невероятно бесил Егора, заставляя его искать всё новые и новые способы, чтобы попытаться вывести его из себя.       — У тебя проблемы, Бортник, — даже это он говорил спокойно. Тон его голоса никогда не менялся. Казалось, что случись конец света, учитель объявит об этом тем же самым спокойным тоном. И это раздражало. Раздражало так сильно, что хотелось ударить по столу, закричать, выбросить куда подальше вещи, лишь бы услышать, как меняется этот ледяной тон.       Договаривать он не стал и лишь протянул небольшой листок с оценками. Слов там было не нужно. Всё ясно и так.       — Мне, конечно, совершенно все равно, закончишь ты этот год, или останешься ещё на один, — всё также обжигающе спокойно, невыносимо холодно.       Бортник попытался что-то сказать, но его остановили всего одним жестом руки, который приказал молчать.       — Может, если бы ты вместо того, чтобы курить на заднем дворе, приходил бы на мои уроки, то ситуация была бы не так плачевна.       Уман его не отчитывал. Не ругал, не кричал, не доказывал, что его предмет самый важный в этой школе. Он не пытался запугать. Он просто озвучивал факты. И эти сухие факты, этот спокойный тон, это было именно то, что заставляло работать. Только это пугало сильнее пустых угроз. То, что это правда, что у него проблемы, и что нужно больше времени уделять учёбе…       Лёве было семнадцать лет, когда за углом школы, после уроков, его учитель прислонился рядом с ним к стене и закурил. Делал он это медленно и спокойно, так же, как делает и всё остальное. Как заполняет журнал, как пишет на доске, даже обычные жесты руками были плавными и невероятно успокаивающими на фоне раздражающей атмосферы вокруг.       — Ужасная привычка, Бортник, — он снова не смотрел в глаза, когда с ним разговаривал. И снова не называл его по имени. Он никогда не называл по имени.       — Лёва, — поправил его ученик, делая очередную затяжку. Он был напряжён. Рядом с этим человеком он чувствовал себя крайне неудобно. Будто весь мир остановился, только ради того, чтобы эти двое поговорили. Рядом потухали все звуки, а людей вокруг будто не существовало. Был только Бортник рядом со своим учителем, перед которым он жался и отводил взгляд как школьница двенадцати лет, что совсем не вязалось с образом «крутого парня», который тот создавал годами в этой задрипанной школе. И от этого становилось еще более неловко. — Вы же курите.       — Верно подметил, Лёва, — впервые на его памяти учитель улыбнулся и, потушив сигарету о кирпичную стену, пошёл прочь.       А Лёва понял, что сердце забилось невыносимо быстро.       Он стал замечать это. Как сердце то замирает, то начинает биться с невероятной скоростью. Он со злостью грыз ручку, ловя себя на том, как смотрит за движениями губ учителя во время объяснения материала. До боли сжимал кулаки, когда стоял почти на каждой перемене возле его кабинета, непонятно чего ожидая. На заднем дворе школы он стоял по нескольку часов, закуривая вновь и вновь и ожидая, как рядом с ним к стенке прислонится мужчина.       Дома он скидывал вещи со своего стола, швырял книги в стену, срывал плакаты и фотографии. Однажды даже разбил чашку. Часами сидел на полу, обнимая собственные колени и пытаясь понять, что же с ним происходит.       — Двадцать три ошибки в тесте, в котором тридцать вопросов, — Уман сидел на парте, находившейся позади и смотрел в тест. Он снова говорил только факты, без попыток пристыдить. — Ещё раз.       Бортник сидел тут уже второй час, переписывая трижды. Он не был глупым, он знал почти все произведения, о которых спрашивалось в тесте. Он просто не мог сосредоточиться, когда на него смотрела эта пара карих глаз. Лучше бы он и дальше никогда на него не смотрел.       — Давай. Ещё раз и перекур.       Он не мог. Лева уже не мог. Такое происходило постоянно. Одна заваленная контрольная, проваленная самостоятельная, и Бортник был вынужден сидеть в этом кабинете до вечера, чтобы учителя устроило хоть что-то. Это происходило каждый день. Каждую неделю. Уже который месяц.       — Может хватит?! — Кажется, это прозвучало слишком громко в тихом и пустом кабинете. — Вы требуете слишком много!       И тут же ему стало стыдно от того, что он сейчас сорвался.       — Сядь и пиши.       Но остановиться он уже не мог. Его бесило то, что приходилось проводить столько времени с этим человеком. Бесило его спокойствие. Его требовательность. Его голос. Даже его глаза бесили. А больше всего бесило то, что даже дышать рядом с ним становилось тяжело. То, что запах его сигарет буквально сводил с ума и отключал мозг.       — Я ухожу!       И он ушёл. Ушёл, громко хлопнув дверью. Оставляя в пустом кабинете мужчину, который ещё какое-то время упорно смотрел на дверь в ожидании того, что она вновь откроется.       Бортнику исполнилось восемнадцать, когда, выходя из подъезда собственного дома, он увидел, как его учитель сидит на скамейке и курит. Всё также неизменно медленно. Всё также раздражающе спокойно. Всё также невыносимо холодно. Рядом лежал небольшой прямоугольный сверток, обмотанный зеленой лентой. Как давно он тут сидит? Зачем? Все эти вопросы быстро испарились, как только сверток оказался в руке мужчины, которую он уверенно протянул ему.       — С днем рождения, — его прокуренный голос звучал не так спокойно, как обычно, но это было совсем неважно.       Уже дома, развернув сверток, он увидел книгу, которую так часто цитирует Уман, и небольшую записку, где была лишь одна фраза: «Ты способен на большее». В тот вечер он завороженно смотрел на аккуратный почерк, не в силах оторвать взгляд. Ему казалось, что в этой фразе было куда больше, чем он мог увидеть глазами. Он осторожно проводил пальцами по чёрным линиям, отмечая, насколько же старательно они были выведены. Так старательно, как не пишут для одного из учеников. И эти мысли заставляли его улыбаться ещё шире и ещё глупее.       Лева часто слышал от старшеклассников мерзости о том, как бы они трахнули свою молоденькую учительницу физики. И никогда не мог понять, как можно о таком думать. Но сейчас он понимал. Прекрасно понимал, стоя рядом с Уманом на заднем дворе после уроков. Он уже не курил, только вдыхал запах чужих сигарет, внимательно наблюдая за тем, как мужские губы обхватывали фильтр раз за разом.       — Смотреть — тоже ужасная привычка, — он привычным жестом затушил сигарету и развернулся, собираясь уходить.       — Соблазнять учеников — куда более ужасная привычка, — забурчал Лёва себе под нос, будучи уверенным, что его не услышали. Он уже не смотрел вслед мужчине, прекрасно представляя в голове ту картину, которую видел постоянно.       — Смотри, чтобы твои мысли никто не услышал, Бортник, — голос зазвучал неожиданно близко. У самого уха. А потом поцелуй. Быстрый. Невесомый. Пахнущий сигаретами и мятными конфетами, которые учитель ел пачками. И снова шаги, которые звучали с каждой секундой всё тише и тише.