В горах проще дотянуться до солнца.

Буду рад ПБ. Модестасу нравится Грузия, ему нравится вдыхать чистый, горный воздух, нравится, как солнце печет затылок, нравится крепкое вино насыщенно вишневого цвета, которое они, тайком от Владимира Петровича, пьют маленькими глотками. Парню нравится запах трав, ему нравятся улыбчивые люди с темными глазами и смуглой кожей, и как ветер треплет Серёжину рубашку. Они сидят за длинным столом, чествуя жениха и невесту, и Модестасу не верится, что только вчера он был в Москве, где лил дождь, и небо было затянуто свинцовыми тучами, замершими над городом, кажется, навсегда. Белов, сидящий рядом, толкает его ногой в колено, давая знак, что тренер отвернулся, и они, как мальчишки, смеясь и переглядываясь, быстро отпивают из своих стаканов что-то светлое, пьянящее и ароматное, напоминающее жидкий мёд. Паулаускасу кажется, что сейчас в груди что-то взорвётся от непонятного счастья. И он наслаждается этим ощущением, кивая сидящим напротив сокомандникам и прижимаясь плечом к горячему от солнца плечу Белова. А потом начинаются игры и развлечения, и счастье разбавляется легкой грустью, когда Серёжка решительно хватает предложенные ножи для метания, красуясь перед черноглазыми девушками, стоящими в сторонке и кидающими на него восхищенные взгляды. Модестас не сомневается, что брюнет попадёт точно в цель, но всё же хлопает друга по плечу, чтобы поддержать, чтобы ещё раз прикоснуться к чужому теплу, слишком близкому и одновременно далекому невероятно. Нож входит с легкостью в сочную плоть яблока, застревая в деревяшке, и девушки восторженно кричат. Серёжа кидает на них довольный взгляд и подзывает к себе одну, с длинной косой, предлагая ей тоже проверить меткость. Тогда литовец разворачивается и медленно бредет к поляне, где остальные затеяли игру в баскетбол с местными мальчишками. Его догоняет Алжан, улыбаясь и расхваливая точность номера десятого. Парень с рыжеватыми волосами только пожимает плечами, стараясь не вслушиваться в смех, раздающийся сзади. Они подходят к небольшой компании, наблюдающей за шутливой потасовкой: мальчишки пытаются толпой из пяти человек отнять мяч у довольно улыбающегося Болошева, который высоко поднял руки, не оставляя ребятне и шанса. - Господи, как маленький, – бормочет Алжан и усмехается, прищурившись глядя на темноволосого мужчину. Стоящий рядом Саша Белов вздыхает и наклоняется к сидящему в коляске Шурке, который внимательно следит за игрой. В глазах мальчика проскальзывает легкая грусть, но личико слишком светлое – он не обижается на судьбу, которая обошлась с ним так жестоко, но, конечно, он бы хотел быть на месте этих пацанов, скачущих вокруг Болошева с воплями. Модестас думает, что младший Гаранжин ему нравится. Белов осторожно касается плеча мальчика и ласково спрашивает: - Ну что, будем моему тёзке помогать? А то, видишь, не очень он справляется. Шурка с восторгом смотрит на четырнадцатого. - А тебе не тяжело будет? - С ума сошел! В тебе весу как в котёнке! – Саша смеётся и ласково щёлкает мальчика по носу. - Я большой! – ворчит беззлобно младший Гаранжин, но на губах расцветает ответная улыбка. Паулаускас вспоминает, как Едешко ему рассказывал, что Саша Белов, к которому в семье Гаранжиных относились как к родному, стал для Шурки старшим братом, даже брал мальчика на прогулки или в цирк. И сейчас литовец наблюдал, как Белов умело, но осторожно поднимает худенькое тело на руки, усаживая паренька на свои плечи и удобно укладывая неподвижные ноги на своих плечах. Модестас аккуратно помог Шуре передвинуться, занимая более удобное положение, чем заслужил благодарный взгляд светлых глаз. Белов ринулся на поле с рёвом истребителя, распугивая других ребят, Болошев сразу кинул ему мяч, Сашка поймал его и передал Шурке, ловко убегая от восторженных мальчишек, несущихся следом, к импровизированным воротам. Алжан фыркнул и тоже вышел на поле, догоняя шебутную компанию, за ним последовало несколько мужчин. Литовец вздохнул, чувствуя, как застонали мышцы от нетерпения, как на матчах, когда сидишь в запасе и ждёшь своего выхода. Ноги сами потащили его вперёд, на поле, и вот он уже перехватывает мяч у Едешко, который непонятно откуда взялся и пасует одному из мальчишек, который передает мяч Шурке. Модестас с трудом понимает, кто, вроде как, в его команде, а кто в команде соперников. Игра переходит в что-то среднее между футболом и баскетболом, и Паулаускас с воодушевлением включается в этот балаган, забывая о Белове, ножах и девушке с косой, он сам, радуясь, как ребенок, забрасывает мяч в импровизированные ворота, победно улыбаясь радостному Шурке и мальчишкам, которые, кажется, в его команде, а, может, и нет, но это не важно, ведь всем просто весело и хорошо. Литовец замечает, что Саша Белов начинает тяжело дышать и немного хмурится, поэтому подходит, сам не ожидая от себя такой смелости, и спрашивает у Шурки: - Давай отпустим Сашу поиграть в команду Едешко, а то они друг без друга заскучали! Мальчик удивленно смотрит на баскетболиста и оборачивается, ища взглядом кресло. Модестас ругает себя мысленно – младший Гаранжин не так его понял. - Да нет, иди сюда, теперь со мной будешь играть, – говорит литовец и протягивает Шуре руки. Белов всё понимает и с благодарностью улыбается, кивая. Они помогают пареньку пересесть на другие плечи, и Модестаса до глубины души трогает доверчивость, с которой Шура держится за его руки своими маленькими ладонями, пока Белов помогает ему занять удобную позицию. - Нормально, Шурка? – спрашивает Саша, и, получив утвердительный кивок в ответ, подзывает к себе Едешко, Алжана, Болошева и двух мальчишек, самых старших, так как неподготовленные люди уже устали и потихоньку разбрелись, усаживаясь на траве и ожидая продолжения игры, в которой участвовать не будут. – Итак, делимся на две команды, Ванька со мной, Алжан с Модей, Болошев с нами, а пацаны пусть сами разберутся, с кем в команде будут. Мальчик, который постоянно давал младшему Гаранжину пас, конечно, выбрал команду литовца, второй пошёл играть за Белова. Ванька вдруг наигранно-сердито толкнул Сашу плечом: - Ты что им почти всех сильных игроков отдал?! У них вон Алжан, он через нас перекидывать будет, а у Шурки руки сильные, ну что это такое? У нас только новичок хорошо играет, мы-то уже все выдохлись! – мальчишка из их команды засиял, как начищенный самовар. - Да так и скажи, что боишься, – усмехаясь, отозвался Модестас. - И ничего не боюсь! Начинайте уж, – милостиво махнул рукой Ваня, занимая свое место рядом с Беловым. Игра возобновилась, но в более легком ритме. Паулаускасу было немного непривычно играть с кем-то на своих плечах, усталость накатывала быстрее и ему требовалось время на передышку. Шурка действительно был худеньким, но всё же когда тебе приходится бегать по неровной земле, любой вес будет ощутимым, поэтому литовец невольно удивлялся, как более хилый по конституции Белов умудрялся с такой лёгкостью порхать. Младший Гаранжин, не привыкший к Моде, несколько раз виновато и немного смущенно спрашивал, не устал ли баскетболист, но Паулаускас только улыбался и отрицательно мотал головой, утирая украдкой пот со лба. Когда у мальчишек начали заканчиваться силы, игру решили остановить, сойдясь на ничьей. Модестас двинулся к оставленной коляске Шуры, слушая разговор мальчика и Ваньки, который шёл по левую руку от них. Он не сразу заметил Серёжу, сложившего руки на груди и с улыбкой наблюдавшего за ними. Паулаускас постарался сделать вид, что не увидел друга, хотя сердце ускорилось, глухо стуча о ребра. Четырнадцатый отвлекся на Болошева, поэтому помогал спуститься Шуре подошедший ближе Сергей, бережно придерживая мальчика, он же с трудом повёз коляску через поле к Владимиру Петровичу и его жене, которые быстро шли им навстречу. Модестас молча следовал рядом с другом, помогая подталкивать колёса коляски в особо бугристых местах или прорываться через густую траву. - Ну как ты? – подошедший тренер присел перед сыном на колени, убирая со мальчишеского лба взъерошенные ветром темные прядки и ласково поглаживая по острой коленке. - Ой, пап! Мы так хорошо поиграли! Сначала меня Сашка таскал, но я даже не знаю, кто выиграл в этом периоде, – мальчик рассмеялся звонко, и Модестас тоже невольно улыбнулся, замечая, что и на губах Серого заиграла улыбка. – А потом мы играли с… – Шура обернулся, глядя на Модю, смущаясь и не зная, стоит ли перед именем литовца добавить слово «дядя», ведь это был не Саша. - Модест называй, – улыбнулся краем губ Паулаускас старшему Гаранжину. Мальчик продолжал рассказывать, пока отец поднимался, а мама утирала его щеку, на которой появился зеленый след от травы. Владимир Петрович отвёл парней немного в сторону, и спросил: - Не намучал вас мой парень? Модестас и Белов одновременно отрицательно покачали головами, тренер благодарно улыбнулся и едва различимо прошептал «спасибо», отходя к семье и помогая жене с коляской. Паулаускасу показалось на секунду, что в глазах у Гаранжина блеснула влага, но, скорее всего, он ошибся, так ему хотелось думать. Модестас повернулся к Серому, вдруг замечая, что солнце уже почти закатилось за соседнюю гору, раскрасив небо в огненно-оранжевый. Но от кожи Белова всё ещё шёл жар, а рубашка немного прилипла к спине. Десятый тоже внимательно на него смотрел, пронизывая зелёными глазами. - Что? – не выдержав, поинтересовался Модестас. - Вот никогда бы не подумал, что мой самый вредный друг может скрывать в себе такие секреты, – улыбаясь, отозвался Сергей, кладя ладонь Модестасу на плечо и подталкивая к пока еще различимой в прозрачных сумерках тропинке. - Какие ещё секреты? – буркнул литовец, исподлобья глядя на Серёжу. Они медленно брели к виноградникам. - Ну, ты умеешь ладить с детьми, никогда бы не подумал. И ты недолюбливаешь Белова, но сразу пришёл ему на выручку. Что там дальше? Тебе было тяжело с Шурой на плечах, но ты не показывал виду, чтобы мальчика не расстраивать, – Белов плюхается на скамейку и поднимает глаза на стоящего рядом друга. – Я всегда знал, что в глубине души ты не такой ворчливый, каким хочешь казаться, но чтобы ты был настолько... Даже не знаю… Почему ты скрываешь себя такого? Паулаускас пожимает плечами и усаживается на скамейку рядом с десятым, срывает травинку и закусывает уголком губ, наблюдая, как край огненного диска становится всё меньше. Белов рассматривает его профиль, он это чувствует, чувствует теплое дыхание на шее, чувствует, как соприкасаются их мизинцы на еще не остывшем дереве скамейки. - Слушай, – вдруг произносит литовец, переводя взгляд на десятого. – Мне в детстве всегда хотелось потрогать солнце, представляешь? Не знаю, зачем, может, оно похоже на баскетбольный мяч, но я всегда тянулся к нему, а достать не мог. И завидовал людям, которые живут в горах, мне казалось, отсюда проще до него дотронуться. - А сейчас? – Серёжа прикрывает глаза, чуть откидывая голову. – Сейчас ты тоже так думаешь? Модестас рассматривает чужую бледную шею, пробегается взглядом по выделяющимся ключицам и аккуратной впадинке и задерживается ненадолго на тонких розовых губах. Потом вздыхает тяжело и, отводя глаза и опуская голову, отвечает: - Сейчас я думаю, что оно для меня недосягаемо. Белов не отвечает, чуть нахмуриваясь. Солнце окончательно исчезает за изломанной горной грядой, оставляя только алеющий хвост, плавно переходящий в темноту за их спинами. Ветер становится свежее, обдувая разгоряченные тела и остужая горящие щеки Паулаускаса, ведь на последний вопрос он отвечал Серёже о... о Серёже. Могло бы быть смешно, если бы не было так грустно. Да, солнце, до которого он мечтал дотянуться в детстве, сейчас просто изменило форму, приобретя зелёные глаза и темные волосы, больную коленку и желание тренироваться до изнеможения. Но Модестас всё ещё был от него невозможно далеко, если даже он не стал ещё дальше. - Так… Как зовут ту девушку с косой? – тихо интересуется литовец, ругая себя за желание ещё немного поистязать собственные чувства. - Какую? – брюнет открывает глаза и удивленно смотрит на приятеля. - Которую ты учил метать ножи, – немного раздражаясь, бурчит Паулаускас. - Аааа, вот ты о чём… – Сергей закусывает губу, а потом смущенно улыбается. – Да я не помню, если честно. - В смысле? – парень с рыжеватыми волосами бросает на десятого хмурый взгляд. – Она же тебе понравилась. - Почему ты так решил? – Серёжка, кажется, правда удивлен. - Просто ты так на нее смотрел, а потом ещё и позвал к себе… ну то есть… Ну ты понял! - Да она же сестра этого парня, который мне показывал, как метать нужно, ты разве не слушал, когда Мишико со всеми знакомил? - У него столько родственников, что можно запутаться, – отзывается Модя, чувствуя, как на душе становится чуточку легче. - Ну да, есть такое. И вообще, знаешь, мне другие нравятся. - Какие? – Паулаускасу не хочется знать, но он всё равно спрашивает. Может, за него это делает вино, которое втихомолку им подливал Зураб, или, может, это делает отчаяние. Точно сказать нельзя. - Высокие. И с более светлыми глазами. И солнцем поцелованные, – Серёжа встает и потягивается так, что рубашка задирается, открывая светлую полоску кожи. - Это как? – сглатывая, хрипло спрашивает литовец, быстро отводя глаза. - Как-как… Вот так, – Белов протягивает ему руку, помогая встать, потом хмурится, складывая руки на груди. – Проехали, всё. Пошли, спать надо. Завтра тренировка. Они молча доходят до нужного дома, где в пристройке им постелили на раскладушках и лавках, раздеваются, повернувшись друг к другу спинами, и так же молча укладываются на свои места. Модестас ещё долго ворочается , размышляя, и не может понять, что он сказал не так, что Серый разобиделся и даже разговаривать с ним не хотел. И о словах Белова он тоже думает. «Солнцем поцелованные, он что, издевается, что ли?...». Грустно понимать, что кто-то отнял сразу обе его мечты: и отпечаток светила на себе носит, и внимание десятого получить может. Паулаускас вздыхает и поворачивается к окну, расположенному напротив его спального места. В окно серебряным краем заглядывает луна, и баскетболист вытягивает руку, накрывая ладонью «сменщицу» солнца и тяжело вздыхая. Повезло ему родиться человеком, в чьей голове рождаются такие идиотские мечты. *** Они бегут за телегой, откуда им командует Гаранжин. Солнце уже ярко светит, согревая спины, но жары еще нет, да и ветерок мягко и приятно треплет одежду и волосы. Модестас бежит рядом с Беловым, то и дело цепляясь своим локтём за его, но Серёжа молчит. Он за всё утро слова три-четыре сказал, весь такой хмурый, серьезный, а литовец не может понять, что же он натворил, что заслужил этот бойкот. Тут не стадион, так что Владимир Петрович ограничивается тем, что гонит их до конца деревни и обратно, потом ещё раз, и ещё, пока Едешко не начинает стонать, а за ним подключаются остальные. Тренер ворчит, что меньше надо было вина дуть, но дает им пару минут отдыха. Кудрявый Ванька тут же веселеет и довольно осматривает своих товарищей. Когда его взгляд падает на Паулаускаса, парень вдруг радостно подскакивает: - Ой, Модь, у тебя, оказывается, рыжие прядки есть! А я не замечал! А мне бабушка говорила, что если у человека есть рыжинки, значит… - Едешко! – вдруг вскрикивает побледневший Серёжа, перебивая Ваню, но тот, всё же, успевает закончить. -… значит, тебя солнышко поцеловало! – парнишка замирает, испуганно глядя на десятого, улыбка стекает с губ. – Серёж, что случилось? Всё в порядке? Белов стонет, пряча лицо в ладони и потирая его, отворачивается от Модестаса и устало кивает, мол, нормально. Ванька выглядит виноватым и пристыжено прячется за спину Сашки, хотя не может понять, что он сделал. А Паулаускас… Паулаускас стоит, словно громом пораженный, и тупо таращится в спину Серого, забывая, что такое воздух, и как его вдыхать. Он уже хочет сделать шаг одеревеневшими ногами к Белову, когда Гаранжин, бросив взгляд на наручные часы, командует построиться. И тренировка продолжается, только теперь Серёжа бежит на приличном расстоянии от него, не отрывая взгляда от земли. Модестас пытается привлечь внимание друга, но тот не дает ему и шанса, вклиниваясь в толпу бегущих между Болошевым и Алжаном. А после тренировки вообще исчезает незаметно, и литовец не может ума приложить, где его искать. Он какое-то время бродит по аулу, но поняв, что поиски не принесут результата, идёт к той скамейке, на которой они вчера сидели, усаживается на нее и, прикрыв один глаз, смотрит на слишком яркое солнце. В уголках глаз собирается влага, но Модестас всё смотрит, потом невольно в который раз вытягивает вверх открытую ладонь, поднимая её к слепящему шару и пытаясь обхватить пальцами кажущееся отсюда таким огромным солнце, которое в городе выглядит меньше. Он не видит человека, подходящего сзади, не слышит шелеста травы под старыми кедами. Баскетболист понимает, что больше не один находится в этом уединённом месте только тогда, когда поверх его руки ложится чужая, горячая, с тонкими длинными пальцами, с мозолями на их кончиках от мяча, и сжимает его собственную ладонь в кулак, словно помогая схватить светящийся диск. Паулаускас чувствует, как горячее дыхание щекочет шею, как его спина касается крепкой чужой груди, быстро вздымающейся под тонкой футболкой. Модестас опускает руку и, переворачивая ладонь, переплетая свои пальцы с чужими, тонкими и бледными, крепко их сжимает. Может, в горах и правда проще дотянуться до солнца?