Bad Blood

      Нью-Вегас ослепил Чонси спокойствием и роскошью: ещё семь лет назад он пил из мутных луж, стоя на четвереньках, чтобы попросту выжить, грыз жухлые растения и кактусы, ставил силки на кротокрысов и радовался каждому пережитому дню. Когда кто-то из постояльцев отеля жаловался на жёсткие матрасы или плохой вид из окна, Чонси вспоминал о своей подстилке из шкур койотов, через которую в спину впивались мелкие камни. Иногда он не верил, что дом остался позади, и больше он туда не вернётся.       Да — спустя семь лет Чонси до сих пор звал пещеры «домом». Как бы ни было мерзко и страшно вспоминать, там ветер скрыл песком брошенные тела его родных. Что уж говорить об остальных, кто не забыл, не сломался и даже не прогнулся. За семь лет невозможно измениться до неузнаваемости, а тем более — простить.       Тем, кто пережил щедрое предложение мистера Хауса, пришлось учиться многому — пользоваться столовыми приборами, канализацией, электричеством, носить неудобную обувь и тесную одежду, — но Чонси бы добавил: «учиться быть людьми».       С пещерных времён ничего не менялось: только дружелюбных волков одомашнивали, допускали в дома и к размножению; озлобленных и кусачих сразу пускали в расход. Мало надеть ошейник на дикого зверя и ждать, что он изменится, и уж точно не следовало убивать у него на глазах членов стаи якобы в назидание. У страха две стороны, и в случае Чонси он сработал как надо.       Все эти семь лет за мытьём тарелок и уборкой номеров Чонси душой выбирался из дома; стриг ногти под корень, до крови, боясь вновь уловить запах падали; вычищал зубы по несколько раз за день, лишь бы не наткнуться на застрявшие волокна. Неважно, что он всё это время мясо не ел — мозг подкидывал подходящее воспоминание.       В Мохавских пустошах — в другой жизни — вместе с другими волчатами Чонси откапывал из песка довоенные руины и тащил всё, что не приварено. Они катались с дюн на оторванных дверях «корвег», разрушали норы мелких мутантов и протыкали их копьями, подражая взрослым охотникам, грелись на солнце почти голышом и прыгали со скал в горячий песок. Детская психика мягко обходила все ужасы, пытаясь обмануть уже взрослого Чонси: вот же было прекрасное время свободы, чего бояться?       Каждый житель пустошей с детства был знаком с голодом, но племена Мохаве — в особенности. В песках никогда ничего не росло; мутанты и люди пожирали друг друга, пока не оставался один победитель. Палящее солнце выгоняло добычу на поиски пищи, и на её место, заметив обманчивую безопасность, приходили поселенцы, исследователи и пилигримы.       С бессознательного возраста Чонси принял как данность, что чужие люди — это еда. Без них умрёт он, все его друзья, мама и папа. Мало спросу с вечно голодного ребёнка, которому передают закопчённое до черноты колено, а тот сидит полуголым на песке, заталкивает в рот мясо голыми руками и чавкает, как зверёнок. Взрослые умилялись и хвалили за аппетит, ведь Чонси всегда был крупнее и шире в плечах, чем сверстники — папина гордость, будущий добытчик.       К сожалению, он хорошо запомнил эти вечера, когда все члены племени собирались на пиршество: длинные хищные тени от костров, огромные белые маски на жрецах и украшения из костей в волосах матери; хруст выворачиваемого обглоданного сустава — чтобы добраться до самых вкусных белёсых кусочков, пожевать хрящи и выпить все соки. Как же он был счастлив там!       Без сомнений, Мортимер, Марджори, Филипп и другие подросшие волчата до сих пор с ностальгией вспоминали то время, отсекая всё лишнее.       Беззаботное детство Чонси кончилось не в тот день, когда пришли секьюритроны мистера Хауса, а с неудачным падением его друга Вика: сиганув в песок с валуна, тот попал ногой в скрытые развалины и напоролся на торчащие из бетона железяки. Кому-то хватило ума позвать взрослых, а Чонси продолжал сидеть рядом, рыдать и бессильно смотреть, с какой жадностью пустошь поглощала кровь. Чужая его не пугала, но кого-то из близких — словно душу вытрясла.       Когда подоспели их родители, Вик был уже мёртв. Вид его разорванной и переломанной ноги стал бы самым страшным кошмаром того дня, если бы папа с другими охотниками не забрали его тело на кухню — пещеру, где стояли выкопанные из развалин ванны, заполненные свежими костями для супового набора. В этот миг Чонси впервые осознал, чем племя расплачивалось за полные желудки.       К сожалению, он помнил: как ждал отца у выхода, вздрагивал от каждого глухого удара топора и хруста — того самого, когда выходит сустав. Чонси так любил хрящики! Охотники слизывали свежую кровь с пальцев и возвращались к своим делам, ведь детская смертность в племенах — нередкое событие, а телу пропадать бессмысленно.       Вечером пели совсем другие песни, никто не танцевал; мать Вика рыдала над чаном, где вываривались тонкие косточки, и так — прощалась. Его кровь в бурдюке пошла из рук в руки, пока все вокруг не испачкали в ней губы. Когда очередь дошла до Чонси, он наотрез отказался пить. Родители не давили, зато старейшина подсел рядом и объяснил:       — Только едиными мы выживаем, каждый член племени важен и нужен. Жизненная энергия Вика не пропадёт, он станет частью нас, и память о нём не угаснет.       Под тяжёлым взглядом старика Чонси сделал глоток и поперхнулся, отчего кровь полилась на голую грудь. Кто-то из взрослых с недовольным причмокиванием отнял бурдюк и передал дальше.       Он не забыл Вика — как всех остальных, за чей счёт жил дальше. Их соки, как яд, проникли в его мысли. Тайно, про себя, Чонси просил прощения у каждого жилистого куска мяса, который кидали в протянутые руки, и вгрызался со слезами на глазах, утирая слюну. Ему было стыдно за неуёмный голод, за растущее тело, за родных и друзей; его тошнило от вида нанизанных в ожерелье ушей и тонких косточек в причёсках женщин. Он отводил взгляд всякий раз, когда приносили ещё живого, рыдающего от ужаса человека и затыкал уши под истошные вопли, соглашался на любую грязную работу, лишь бы не принимать в охоте участия. И всё же Чонси был соучастником, членом племени.       В день, когда секьюритроны мистера Хауса перестреляли всех набросившихся на них охотников, Чонси наконец ощутил облегчение. Его — тихого и неподвижного — они обогнули без интереса, как и нескольких растерявшихся, слабых волчат: Марджори, Мортимера, Филиппа и других. Кровь их родителей охотно пожирал жадный до жертв песок; мир за один день развалился на части — и приобрёл новый смысл, вырос во сто крат; наконец Чонси увидел, откуда пришли их жертвы. В качестве платы за второй шанс мистер Хаус просил самую малость: перестать есть человечину.       За семь лет подобранные волчата окрепли и сильно проголодались. Те, кто вкушал с кровью страх, не могли насытиться стейками из браминов и довоенными консервами. Их взгляды за масками и услужливыми улыбками прощупывали почву — когда же мистер Хаус ошибётся, потеряет бдительность, и они вернутся к родной диете, что сердцу ближе. Им понравилось спать на постелях, есть из тарелок, носить платья и смокинги, о высокой кухне их отеля и сотне блюд из всевозможного мяса слагали легенды. Кто бы знал, какими путями достались фамильные рецепты!       Запретный плод сладок, но слаще — расплата, вкус страха и охотничий азарт. Чонси всё помнил — а значит, они тоже. Только на сей раз он не станет пособником очередного витка кошмара, а затянет галстук-ошейник потуже: лучше быть цепным хозяйским псом, чем застреленным, но свободным волком.