Проклятый демон с рыжим хвостом

— Доброго вам утра, Фурутака-сан, — расположившийся в пятне яркого света на рассохшихся досках энгавы гость блаженно жмурился на поднявшееся высоко над крышами старого Киото уже по-летнему жаркое солнце. Черный веер, покрытый тонкими линиями серебряного узора, степенно покачивался в его руке. — Доброго, — Шинтаро низко поклонился, как требовал того этикет. Поза эта была вдвойне выгодна тем, что отлично скрывала от пытливого взора помятое осунувшееся лицо, краснотой глаз готовое потягаться с демонами из леденящих кровь в жилах баек времён эпохи Хэйан. В последнее время спалось достойному господину Фурутаке просто отвратительно, и с каждым новым, без сомнения добрым утром, ему становилось все больше не по себе от собственного отражения в бадье с холодной водой, тщательное умывание которой хотя бы ненадолго приводило его в чувство и наполняло решимостью. Шинтаро замученно ворочался на футоне с позднего вечера до самого часа кролика, путаясь ногами в простынях и, кажется, уже принял то, что происходило дальше, как неизбежную волю ками. Каждый день в предутренних сумерках ему снились лисы. Черные и красные, белые и рыжие — с одним хвостом и с семью. Они грациозно танцевали меж стволов клёнов, хихикали, обернувшись все разом прекрасными гейшами, фривольно помахивали рукавами, обнажая точёные фарфоровые запястья, кокетливо примеривали на лица белые демонические маски с ярко-красной в цвет огненной киновари росписью и настойчиво звали его с собой. Опьяненный и совершенно лишенный рассудка, он медленно шел по лесу на звонкие голоса, и вот уже и сам пускался в пляс среди высокой травы в такт движениям вееров и хлопкам изящных ладоней. Тело отказывалось повиноваться, никак не могло остановиться, ведомое древней магией, незримо пропитывавшей воздух, точно аромат вековой пыли от страниц старинных китайских трактатов. Когда наконец ноги отказывались держать его, а силы покидали тело, сгорев в танце, как остатки жизни тяжело больного сгорают в лихорадке, Фурутака падал на холодную землю, тщетно силясь вздохнуть. Разом смолкали голоса и музыка, а на раскидистые кроны деревьев непроглядным черным полотнищем падала глубокая ночь. Он долго не мог различить ни единого силуэта на расстоянии вытянутой руки. Поднимался и брел, сам не зная куда, чувствуя себя слепым беспомощным стариком. И тогда за кустами далеко впереди по одному начинали зажигаться зеленовато-голубые, неровно мерцающие, подобно свече на ветру, лисьи огни. Он метался по молчаливому застывшему в сумраке лесу, звал то лукавых демонов, то ками во главе с самой Аматерасу, но не получал ответа. Ни единому лучику солнца не суждено было вспыхнуть в этом лесу. Шинтаро устремлялся на свет блуждающих огней, падал и поднимался, запинаясь о кривые корни, торчащие из земли то тут, то там, и по твердости не уступавшие железу, напарывался на сломанные сучья, в кровь сдирал лицо и руки. Сдавленные смешки слышались за спиной. Так, бывает, посмеиваются на рынке торговки, прикрывая краснощекие лица рукавами, чтобы сохранить хотя бы видимость должной почтительности. Дальнейшие события изо сна в сон разнились. В конец запыхавшийся Фурутака останавливался на миг, обнаруживая себя то посреди густой болотной жижи, то на самом краю обрыва, прорезавшего небеса, наверное, на высоту горы Фудзи, то посреди широкой поляны, на которой оказывался иногда небольшой алтарь, уставленный свечами и плошками с маслом, в котором неспешно коптили тонкие фитильки. И если в болоте Шинтаро просто тонул, не в силах найти хоть чего-нибудь, за что можно было бы ухватиться, кроме скользких, искусно уворачивавшихся от его пальцев корней, прытью готовых потягаться с живым угрём, с обрыва непременно срывался, падая на острые камни, точно кривые зубы древнего чудовища выступавшие из прозрачной воды весело журчащего у подножия скалы ручейка, то на поляне его обыкновенно ждали вещи намного более худшие. Если алтарь оказывался на своем месте, левую руку почтенного господина Фурутаки тут же крепко оплетала красная нить, тянувшаяся далеко во мрак, два огонька, выплывшие из черных кустов принимали обличия священника и юной мико и почтительно кланялись. Шинтаро предстояло жениться. В те ночи, когда он, опешив от столь поспешного предложения, не успевал отказаться или хотя бы спросить, кто эта женщина и насколько она благовоспитанна, из-за корявых стволов сосен выплывала статная черная лисица, на голову выше его ростом, облаченная в белое фурисодэ, шитое тончайшим золотом, какое приличествовало бы лишь дочери придворного. Два пушистых хвоста шлейфом тянулись за ней, метя усыпанную алмазами росы траву. Не в силах сдержать вздоха искреннего восхищения, Фурутака тянул к ней руки, и ее запястье оказывалось схвачено вторым концом нити. Лисица улыбалась, вот только в улыбке этой не было жизни, она застыла на ее губах как на белой театральной маске, не способной изменить выражения. Священник заунывно читал подобающие традиции тексты, и с третьим глотком сакэ из маленькой черной чарки, тело господина Шинтаро насквозь пронзала боль, выкручивающая из суставов кости и рвущая сухожилия. Он стремительно съеживался, на глазах покрывались густой и жёсткой серой шерстью руки, и вот уже новоявленная жена, не переставая холодно улыбаться, приподнимала его за длинный голый хвостик, и, ласково коснувшись губами его розового, подергивавшегося от оглушительного обилия запахов носа, сжимала в кулаке, отправляя в душные недра длинного рукава. В случае же, когда, вовремя вспомнив к чему ведёт дело, Фурутака решительно заявлял о своем горячем желании остаться холостяком, монах и мико переглядывались, кивали, пряча клыки в кривых усмешках и растворялись в воздухе клочьями сизого тумана. Тем не менее вздохнуть с облегчением отважный самурай не успевал: сзади на плечи его обманчиво мягко опускались пушистые и теплые черные лапы. — Пусть будет так, — негромко шептал в самое ухо глубокий завораживающий голос, и Шинтаро медленно затягивали в кромешную темноту длинные когти, оставляя на горле кровавые полосы. Сопротивление лишь забавляло незнакомку, слышался смех, и когти впивались глубже, не оставляя ему ни единого шанса. Если алтаря не было, на злосчастной поляне господина Фурутаку гостеприимно встречала огромная стая волков. Их глаза горели в чернильной мгле ярко-желтыми праздничными фонариками. Все присутствующие улыбались и желали ему доброй ночи. Многие из них, усевшись по-собачьи и обернув лапы потрепанными хвостами, распивали сакэ из аккуратно удерживаемых когтями пиал. Лисий огонек игриво вспархивал над головой. — Закуска для досточтимых господ из Мибу! Мы очень надеемся, что вам понравится! — От звонкого веселого голоска Шинтаро съеживался, нервно сглотнув. — Эх, давненько я не ел свежих Чошу! — Почесывая широкий шрам на брюхе, довольно оскаливался один из волков — казалось, самый взъерошенный и неопрятный. — И я! — Немедленно отзывался второй. — Выглядит костляво и жёстко, — со знанием дела заявлял третий, изобразив на морде выражение лёгкого задумчивого разочарования. Этот зверь был явно моложе и чуть меньше величиной. — Я предпочел бы позабавиться. Устроим на него охоту? В зелёных волчьих глазах плясали лукавые искры. — Всем тихо! — Наконец обрывал живой интерес к скромной персоне Фурутаки, поднимаясь на лапы, четвертый зверь. Он стремительно приближался (всегда в три шага) и почему-то был облачен в небесно-голубое точь в точь как у проклятых Шинсенгуми, хаори. — Глубокоуважаемый достойный господин, имени которого мы, к сожалению, пока ещё не имеем чести знать. Вы приглашены на наш скромный ужин этой ночью не просто так. Вы — пособник мятежников! Поэтому разорвать Вас на куски станет для нас делом чести, но для начала я настоятельно рекомендую вам ответить на несколько наших вопросов. К чему отягчать лишними тайнами душу, если тело ей все равно придется оставить здесь? Черный волк оскаливался, демонстрируя крепкие отточенные словно лезвие катаны клыки в алой пасти. Звери поднимались, точно по безмолвному приказу, все их взгляды устремлялись на Шинтаро, кольцо волков неумолимо стягивалось вокруг него… В такие дни просыпался достопочтенный господин Фурутака от собственного истошного вопля, отнюдь не достойного порядочного самурая, и до вечера ходил мрачнее тучи, старательно напоминая самому себе, что страдание лучше всего на свете способствует очищению души. Нынче как раз выдался именно такой день. — Как обстоят дела в достославной столице? Остатки ночного миража перед глазами развеялись и угасли, отступая перед ровным дневным светом и размеренно-ленивым голосом гостя. Фурутака вздохнул и поднял отчаянно ноющую голову. — Весьма плохо, господин Кацура, — честно признал Шинтаро. — Но к счастью, плохо не только у нас. — Хммм? — Густая бровь прославленного в широких кругах заговорщиков и их не слишком удачливых ловцов Кацуры Когоро выжидательно изогнулась. — Ещё двоих из наших друзей схватили. И, кажется, Шинсенгуми догадываются, что вы снова в столице, — поспешил отрапортовать Фурутака. Веер качнулся чуть сильнее, хоть созерцательная безмятежность и не сходила с лица гостя. — Насчёт наших людей — скверно. Есть возможность вызволить их? Шинтаро коротко качнул головой. — Пока — ни единой. — Понятно, — проговорил Кацура, чуть растягивая звуки. Брови сдвинулись к переносице. Между ними залегла прямая складка, точно разрезавшая лоб до половины. — Что же скверного приключилось у сёгуна, раз ты сказал, что дела плохи для всех одинаково? Фурутака сконфуженно потупился. Все-таки от его скромной персоны иногда ждали слишком многого. — О делах сёгуна я не осведомлен настолько хорошо за эти дни, — осторожно начал он, тщательно подбирая достаточно тактичные слова, — но я вполне могу поделиться некоторыми новостями… из Мибу. — Думаю, мне будет интересно, Фурутака-сан, — господин Когоро сдержанно кивнул. Кажется, в отличие от Шинтаро, по случаю солнечного дня у него было действительно хорошее настроение. — Что ж, как вы и просили, мы то и дело следим за ними. Их косят раны и болезни. Мало того, что осталось их и без того меньше сотни, около двадцати человек из отряда сейчас в госпитале, и господина Яманами, с тех пор, как он был ранен, никто больше не видел с мечом в руке. Ходят слухи, что рана повредила ему сухожилие, и, хотя господа Кондо и Хиджиката это тщательно отрицают, я думаю, что слухи правдивы. — Хм… — С негромким хлопком веер сложился. Кацура поскреб им подбородок, сощурился, устремив взгляд к светло-голубому небу, по которому медленно плыли редкие клочковатые облака. Он как будто прислушивался то ли к ветру, то ли к собственным размышлениям и вовсе не торопился ободрить или сурово осадить Фурутаку в его смутных надеждах. В звенящей тишине, нарушаемой лишь щебетом и пересвистом вертких воробьев, не поделивших семечко, все мысли разбрелись, спутались, точно горные тропы под пологом глухой чащи. Шинтаро хмуро разглядывал темные и светлые штрихи волнистого рисунка на досках под ногами, не смея высказать непочтительное любопытство, когда вдруг уловил краем глаза невнятное плавное движение. Взгляд невольно зацепился за тень господина Когоро. Внутренности скрутило ледяным узлом, сердце ухнуло вниз, и тут же заколотилось в горле. Фурутака невольно отшатнулся на полшага. Рука взметнулась к поясу прежде, чем он успел сообразить, что, вот уже которую неделю не носил мечей. Тень нервно помахивала двумя длинными хвостами, отчетливо различимыми глазом. — Ками-сама! — Шинтаро отчаянно затряс головой, пару раз моргнул. — Вам нездоровится, Фурутака-сан? Вы бледны точно полотно. — Тембр голоса не изменился, вот только что-то новое, неуловимо колючее проскользнуло в нем. Голова у Шинтаро закружилась. Кацура приподнялся, выжидательно глядя на него. Морщинок на лбу прославленного господина Когоро прибавилось. На миг показалось даже, что гость кривится, как от зубной боли. Разумеется, никакой лишней части тела пониже спины у Кацуры не обнаружилось. Фурутака шумно втянул в себя воздух, едва сдерживая отчетливое желание хорошенько стукнуть самого себя по лбу, и истово поклонился. «Чего только не почудится! Навидался снов сверх всякой меры!» — Прошу меня извинить, немного. Это никак не помешает мне исполнять мой долг. Когоро окинул его новым взглядом — цепким, как будто встретил впервые. — Мой вам совет, будьте осторожны. Весна в этом году выдалась жаркой, говорят, от духоты иные и вовсе лишаются чувств. Выпейте воды и присаживайтесь. В таком состоянии совершенно противопоказано обсуждать дела. Давайте созерцать. Цветы адзисай в этом году особенно прекрасны. Их вид помогает очистить разум от пустых тревог. Шинтаро ничего не осталось, кроме как вежливо кивнуть и нетвердым шагом направиться к колодцу… Следующей ночью сон подхватил Фурутаку точно водоворот, захлестнул с головой, увлекая на самое чёрное, неизведанное и холодное дно, где перед ним вдруг раскинулся пронзительно-яркий, залитый солнцем сад. От этакого контраста по глазам резануло, и на ресницах выступили крупные слезы, как бывает, если кинуть горсть ещё алых от жара угольков из остывающей жаровни в лицо. Насилу проморгавшись, Шинтаро отер глаза рукавом ночной юкаты и запоздало поймал себя на мысли о том, что, если кто-то увидит его гуляющим в таком виде среди бела дня, случится пренеприятный конфуз. Он беспомощно огляделся, но вокруг только адзисай покачивали пышными шапками цветов под теплым ветерком, тянувшим с востока. Фурутака не помнил, в какой стороне дом. Сад отчего-то казался ему смутно знакомым, но совсем иным. Как будто, он видел его однажды, но теперь сад этот раздался вширь и весь утопал в цветах. Окрас адзисай причудливо разнился. Белые цветы проступали сквозь копну розовых, а на соседнем кусте лепестки повторяли оттенок выцветшего голубого неба на заре ранней весны. Шинтаро невольно засмотрелся бы на расстилавшееся вокруг великолепие, если бы за плечом вдруг не кашлянули, тихо и предельно вежливо. Острой иглой впилось в сердце ощущение чужого присутствия. — Любуетесь? — Кацура-сан?! Осознание того, кто перед ним, отчего-то вовсе не успокоило; всколыхнуло в груди медленно, но верно точащую изнутри тревогу. Фурутака окинул совершенно беспомощным взглядом подол своего несуразного одеяния и грязные босые ноги. «Ками! До чего же жалок и смешон!» Лицо одного из лидеров людей благородной цели осветилось мягкой улыбкой. Казалось, господину Когоро не было никакого дела до того, как выглядит собеседник. — Предлагаю вам прогуляться. Вы ведь не откажете мне в такой маленькой просьбе? — Обратился к нему Кацура без лишних объяснений, точно до этого они вели долгую беседу, и прервались не более, чем на пару мгновений. Шинтаро опасливо кивнул. Они степенно брели в колышущемся цветочном море, пока Фурутака полностью не потерял счет времени и направление в пространстве. В сознание вливался звук неторопливо журчащей где-то рядом воды. Когда Шинтаро повернул голову в сторону спутника, волосы зашевелились на голове самурая: очертания господина Когоро с каждым шагом менялись. Заострились, покрывшись огненно-рыжим пушком, кончики ушей, блеснули черными когтями ухоженные руки. Хвосты открыто развевались сзади. Возле неглубокой каменной чаши, полной дождевой воды и укрытой резными листьями папоротника, они остановились прямо напротив друг друга. Глаза Кацуры вспыхнули зелеными огоньками. Фурутака стоял, как вкопанный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Язык прилип к небу. Не вскрикнуть, не ударить, не отступить! Лис, стоявший на двух лапах, небрежно махнул веером, скидывая остатки личины, как надоевшее одеяние. — Мне очень жаль, что пришлось поступить с вами столь недостойным образом, Фурутака-сан, — с притворной грустью все тем же вкрадчивым голосом заговорил ёкай. — Думаю, вы поймете меня. Я очень глубоко уважал вас, но теперь вам просто нельзя оставаться среди людей. Не расстраивайтесь. Было бы слишком низко с моей стороны убить безоружного друга. Как учат нас древние мудрецы, во всем есть что-то хорошее. Зато вы будете красивы и безмятежны. Раньше, чем полное отчаяние с головой захлестнуло Шинтаро, раскрытый веер слегка коснулся его затылка. Самурай успел ощутить, как стремительно врастают во влажную землю ноги. Птицы пели, журчала вода, Кацура улыбался, а новый, потрепанный и неприметный кустик адзисай с грязно-белыми цветочками, поскромнее, чем у остальных, притулился среди папоротников. Уходя, господин Когоро отвесил ему учтивый поклон, одобрительно потрепав холодные листья. Вскочив на постели, измятой так, словно на ней который день метались в лихорадке, взмокший Фурутака долго щипал себя за все возможные части тела, прежде чем сумел наконец поверить в наличие рук и ног на положенных природой местах и в полное отсутствие на них проклятых веточек и лепестков. Голова раскалывалась на части. Вскоре не замедлил показаться и посыльный, принесший одно письмо от Кацуры и второе от человека, приставленного следить за передвижениями Шинсенгуми по городу. Быстро пробегая взглядом короткие строки, Шинтаро принял окончательное решение сказаться больным, о чем, немедля, оповестил и мальчишку, выразительно держась за сердце. Один день без него прекрасно проживут все люди благородной чести в Киото, храни их ками! Как и горожане прекрасно обойдутся без новых тканей. Оставшись в полном одиночестве, Фурутака не преминул первым делом опрокинуть в себя несколько стопок сакэ. В холодном виде и без закуски, но, тем не менее, на душе от этого простого народного средства ощутимо полегчало. «Будем размышлять разумно, — твердо решил для себя он. — Будь господин Кацура нечистью, разве пользовался бы он таким влиянием и уважением среди людей мыслящих и честных?» В детстве Шинтаро слышал много историй о лисах и по всем из них выходило, что уличенная в нечеловеческом облике плутовка, немедля должна была уйти в лес, склонив голову от стыда, и больше никогда не являться людям. Во всяком уж случае тем, кому повезло ухватить ее за хвост. Что же, поскольку Кацура-сан все еще здесь, не скрылся в рассветном тумане, не исчез, не растаял блеклой тенью на стене, а даже написал как ни в чем не бывало вполне настоящее и осязаемое письмо, выходило, что с ним, Фуртакой, и вправду приключилось помутнение рассудка. Придя к такому простому умозаключению, самурай проникновенно вздохнул. Никогда в жизни он не задумывался о том, что может в один прекрасный день помешаться. Неужели так действует на человека политика? «Ну надо же было мне во все это ввязаться!»— Отступаться от слова, данного однажды, не пристало, но редкие тоскливые мысли запретить себе Шинтаро был в последнее время не властен. Это злило его настолько же сильно, насколько глубоко огорчало. Фурутака тщательно ощупал собственный лоб. Холодный. Как знать, быть может, действительно во всем виноваты духота и солнце? Или усталость оказалась сильнее, чем он полагал? Все-таки это льстило ему немного больше, чем мысли о сумасшествии. Так или иначе, Шинтаро счел за благо поверить в то, что рассудок его еще в добром здравии, а ёкаев среди людей благородной цели за последние пару дней не прибавилось. Подходила к концу неделя. Вечерами достойный самурай упивался искренним облегчением от того, насколько удачно все разъяснилось, и заблаговременно прикупленным сакэ. Инцидент понемногу забывался в череде обязанностей перед соратниками и забот в лавке, где Фурутака ещё прилежнее старался сойти за суетливого, чуть рассеянного торговца. Он как раз раскланивался перед надменной постоянно чем-то недовольной хозяйкой чайного дома, предлагая ей посмотреть еще отрез голубого китайского шёлка в тот миг, когда уютную тишину, нарушаемую лишь неумолчным звоном мухи, кружившей под потолком, разорвал неистовый лай, донесшийся с улицы, перемежаемый поспешными извинениями и сдержанной руганью, скорее всего, обращенной к животному. Вошел Кацура. Вид у него был хмурый. Господин Когоро брезгливо поморщился, еще раз покосившись через плечо туда, где все не торопилось утихнуть победоносное сопение и рычание. Из его безукоризненно чистых хакама был вырван огромный клок. Шинтаро склонил голову. Женщина украдкой наградила Кацуру косым взглядом и, сухо оповестив, что зайдет позже, поспешила покинуть лавку. «Между лисами и собаками издревле крепка взаимная неприязнь. Жена одного человека из Сацума как-то раз попросила убить собаку, которая лаяла на нее всякий раз, когда она выходила на двор. Он слишком сильно любил обеих и отказался. Однажды собака не утерпела и кинулась на нее, и тогда женщина обратилась лисицей и убежала», — услужливо подкинула память отрывок из байки, услышанной в кабаке невесть сколько лет назад. Достойный самурай вздрогнул. — Как нехорошо вышло! — Покачал головой Фурутака, тщетно силясь прогнать дурные мысли. — Надеюсь, Вы не ранены? Господин Когоро мотнул головой. — Не волнуйтесь. На редкость пакостный зверь, — проворчал он, тщательно отряхивая рукава косодэ от невидимых пылинок. — Клыков его мне повезло избежать. Жаль только хакама. Их я сегодня надел впервые. Я собирался пригласить вас пообедать. С нами кое-кто встретится. Шинтаро понятливо кивнул. — Думаю, я смогу хотя бы немного помочь вашей беде. Не пойдете же вы по улице в таком виде! Кацура снова поморщился, придирчиво оглядел дыру. — Буду весьма признателен, если у вас найдется что-то. Лишние взгляды не пойдут нам на пользу, тут вы правы. — Я не задержу вас надолго, — Фурутака скрылся в соседней комнате, где в тяжелом сундуке, прикупленном у кого-то из европейских моряков, всегда хранилась на всякий скользкий случай запасная смена одежды. Конечно же, его собственные хакама пришлись бы господину Когоро тесноваты в поясе, но сейчас все было лучше, чем ничего. Шинтаро нагнулся над сундуком, когда противный внутренний голосок снова влез в его мысли. «А прическа у него?» «Ками-сама!» — Фурутака попытался припомнить, чем же таким особенным не угодила собственным подозрениям прическа Кацуры. Обычная… Как принято у простых горожан. Вот только аккуратно уложенные на висках пряди всегда надежно скрывали верхнюю часть ушей. Шинтаро вспотел, несмотря на царившую в лавке прохладу. А сколько раз ему казалось, что господин Когоро за чаркой сакэ или непринужденной беседой, тщательно отряхивается. Точь в точь как сейчас. От пыли или… от мелких шерстинок? Кажется, как минимум пару раз он видел, что темные хакама на коленях господина Когоро просто усыпаны ими! Да и не сказать, чтобы собаки когда-то особенно жаловали досточтимого Кацуру… «Готов спорить, треплют его не в первый раз!» Фурутака поспешно подхватил необходимое. У приоткрытой створки фусума он приподнялся на цыпочках и осторожно выглянул, но тут же обнаружил, что за время его отсутствия, господин Когоро так и остался человеком. Он мирно стоял у входа, заложив руки за спину. «И чего, спрашивается, я еще ожидал?!» — Шинтаро готов был проклясть сам себя за беспочвенные фантазии. «Так и умом тронуться недолго! Я — нормальный. Нормальный!» — Вот, принёс вам переодеться, — услужливо предложил Фурутака. — Проходите, не стоит делать этого на глазах любого, кто может сюда войти. — Благодарю, вы, в некотором роде, спасли мою репутацию, — Кацура не замедлил воспользоваться приглашением. Спустя четверть часа, лавка была надежно закрыта (самые компроментирующие бумаги упрятаны поглубже на дно сундука), а двое заговорщиков, непринужденно и нарочито громко беседуя о красивых гейшах и ценах на рис, влились в пеструю толпу, наполнявшую в это время дня улицы. — Это здесь, — махнул веером Кацура, указывая на небольшой довольно-таки обшарпанного вида кабак. — В этом славном заведении не только можно дешево напиться, но и дивно готовят утку. Кроме того, — он понизил голос, — хозяин отнюдь не симпатизирует некоторым самураям и заносчивым крестьянам из Мибу. Нас не потревожат. Человек несомненно достойный, которого ждал господин Когоро, кажется, не спешил. Шинтаро попросил чаю. Напиваться, когда впереди еще столько дел, было бы с его стороны негоже, да и попросту неразумно. Кацура выглядел явно заинтересованным витающими в воздухе ароматами еды. Он довольно щурился в предвкушении, как сытый кот и, немного подумав, велел принести жареную утку с лапшой и миску супа. Внезапное озарение ударило Фурутаку по голове, точно доска, свалившаяся с крыши. Он подозвал слугу и объявил о своем желании отобедать жареными овощами, непременно приправленными бадьяном и как можно обильнее. Самурай готов был поклясться, что, услышав его, господин Когоро рядом поморщился. «Говорят, лисы на дух не переносят запаха этой диковиной пряности из Китая… И уж тем более никогда не возьмут в рот и кусочка, который пропитался им!» Шинтаро считал затею полностью идиотской, но в тайне надеялся, что, получив пару неоспоримых доказательств вполне человеческих реакций Кацуры на некоторые вещи, сможет наконец вернуть себе напрочь утраченное душевное равновесие. Суп принесли первым. В густом коричневом бульоне белели аккуратные кусочки тофу. Господин Когоро с наслаждением отправлял их в рот по одному, растягивая удовольствие. Черты его лица заострились, что-то неуловимо лисье прослеживалось в них, и Фурутака едва мог заставить себя смотреть куда угодно, кроме соратника, чтобы его пристальный интерес, не дай ками, не оказался сочтен неприличным или слишком уж вызывающим. Как только слуга показался во второй раз, резкий аромат приправы разлился в воздухе. Кацура выпрямился и замер на мгновение. А потом произошло то, что заставило Шинтаро едва ли не подпрыгнуть на месте — господин Когоро громко чихнул, едва успев прикрыть лицо рукавом. Чихал он от души — долго и мучительно. Фурутака, пристыженно наблюдавший за результатом, насчитал восемь раз. Когда рука одного из лидеров людей благородной цели опустилась, а дыхание немного выровнялось, глаза у него заметно слезились.  — Прошу меня простить, — с непроницаемым видом обратился Кацура к соратнику. — Даже в такую жару мне нет спасенья от жуткого насморка. Шутки ками порой ребячливы и злы.  — Вы были у доктора? — Осторожно осведомился Шинтаро, исключительно чтобы поддержать беседу. — Был и дважды, — глазом не моргнув, сокрушенно качнул головой господин Когоро. — Он прописал мне отвратительнейшие порошки. Овощи вышли невкусными. Местами подгоревшие, местами недостаточно прожаренные, они полностью утратили собственный вкус. Фурутаке казалось, что он жует чистый бадьян. Хоть просьбу его выполнили, правда, чересчур рьяно. Натянув одну из самых лучезарных своих улыбок, приберегаемых обычно для Шинсенгуми и самых привередливых покупательниц, он начал восторженное повествование о том, как хороши у китайских купцов специи. Кацура угрюмо ковырялся палочками в лапше. — Вы должны непременно попробовать! С плодами и листьями этого дерева все становится намного вкуснее. Говорят, они даже благотворно действуют на человека простуженного… — Пожалуй, я воздержусь, — господин Когоро смерил его тяжелым взглядом. Настроение соратника окончательно испортилось. Дальше обедали в молчании. Шинтаро уже почти забыл об изначальной цели их визита сюда, когда к Кацуре подбежал взъерошенный мальчишка и с поклоном отдал наскоро сложенное в неровный квадрат письмо. Отставив тарелку, господин Когоро быстро пробежал его глазами, приглушенно выругался сквозь зубы и сунул посыльному мелкую монетку. — Наши планы меняются быстрее, чем могли бы. Это меня не радует. — Он не придет? — Поднял голову Фурутака. — Проклятые волки напали на его след! Он предлагает встретится вечером, в Шимабаре. Надеется успеть запутать их. Воистину: ками лукавы и злы! Кацура устало поскреб лоб. — Идите, только первым и осторожно. Вас наверняка заждались ваши назойливые покупатели. Вечером приходите сюда. Встретимся у входа. Думаю, час собаки — вполне подходящее время. Шинтаро почел за лучшее последовать приказу. Посидев еще немного, он допил остывший чай, отсчитал необходимое количество монет и вежливо удалился. Мысли кипящим потоком затопили сознание. «Соврал или нет? Как знать, как знать. Быть может, он действительно болен… Но ведь пару дней назад у него не было ни малейшего признака насморка! Он сидел совсем рядом и… Все это — глупые сказки! Ведь бывают и люди, что не выносят китайских семян или перца. Или покрываются жуткой сыпью, съев пару слив.» Фурутаке во все эти суждения не верилось ни капли, но они приносили мимолетное ощущение спокойствия и полного понимания ситуации. До вечера он промаялся нетерпеливым желанием сорваться с места прямо сейчас. Найти господина Когоро, прижать его к стенке и… Нет! Поступать так только из-за смутного бреда — недостойно самурая. Если он ошибется, то станет посмешищем в глазах клана Чошу, равно как и презренных соратников сёгуна! Шинтаро отчетливо представился болтливый шинсеновец, красочно повествующий о том, как один торговец тканями в столице допился до того, что увидел вместо главы заговорщиков лису, ну и прыгнул на него с дуру с кулаками. «Вот только поводов для шуточек мы им не давали!» До веселого квартала добрались без приключений. Кацура без умолку болтал о женской хитрости и даже пытался неуклюже шутить. «Очередная маскировка!» — сообразил Фурутака. Он уже давно научился без труда понимать, когда подыграть — жизненно необходимо. В Шимабаре было людно. Сакэ лилось рекой. В одном из не самых приметных чайных домов они расположились со всеми возможными удобствами. Одна гейша танцевала. Вторая — еще ученица, наигрывала на сямисэне тихую мелодию. — Скажите мне, какая из них вам больше по сердцу? — Господин Когоро подмигнул, наполняя его пиалу до краев. — Та, что танцует. Она искусно управляется с веерами, — отозвался Шинтаро и в ответ не остался в долгу — подлил соратнику побольше. Он успел приятно разомлеть от выпитого. В таком состоянии больше всего на свете хотелось не двигаться с места и слагать стихи о прекрасных женщинах и, возможно, даже обольстительных демоницах. Фурутака не заметил, когда створка фусума успела скользнуть в сторону. Бледная служанка непочтительно проворно влетела в комнату, низко согнувшись перед ними. В ее глазах плескался неподдельный страх, граничащий с полным отчаянием. — Здесь Шинсенгуми! — с трудом выдавила из себя бедная девушка, и так же поспешно выбежала вон. Хмель с Шинтаро мигом слетел. На пронзительно звенящей заунывной ноте смолкла музыка. — Бегите! Меня они в лицо не знают! Точнее, не знают, кто я на самом деле! Торговцам ходить сюда не запрещено. Лишний раз уговаривать Кацуру не пришлось. Он тенью метнулся к противоположной стене, где створки сёдзи открывались на энгаву. Фурутака искренне надеялся, что ему не составит труда скрыться в ночном саду. Фусума жалобно стукнули под грубой рукой. Внутри что-то болезненно оборвалось, и сердце Шинтаро рухнуло в пятки: на пороге стоял командир третьего подразделения собственной персоной. Ладонь Сайто Хаджиме недвусмысленно покоилась на рукояти меча. — Доброго вам вечера, господа! — Шинтаро припал к полу, нещадно за горло давя внутреннюю гордость, нашептывавшую: «Будь у тебя оружие, мы бы еще посмотрели, кто кого!» Шинсенгуми на вежливый разговор настроены не были. — До нас дошли известия, что где-то здесь прячется Кацура Когоро — опасный заговорщик и враг Сёгуната! — Ками-сама! — Фурутака попытался съежиться, всем своим видом старательно демонстрируя честное отвращение к самой сути понятия «заговорщики». — Какие опасные люди разгуливают по нашей славной столице совершенно свободно! Я его не видел. — У нас не было никакого Кацуры, господа, — кланяясь, поддержала его гейша с веерами. — Он часто меняет имена и одежду. Вы и представить себе не можете, экий изобретательный лис! Вслед за своим командиром в комнату ввалились трое солдат и принялись, невзирая на тщательно сдерживаемое возмущение девушек, бесцеремонно обшаривать все вокруг. Заглянули даже под татами. Вероятно, от сокрушительного разочарования. Сёдзи широко распахнулись. Растрёпанная голова просунулась в комнату. — Сайто-сан, нашли что-нибудь? — этот ехидный голосок не мог принадлежать никому иному кроме Окиты Соджиро. Энгаву за его спиной наполняли силуэты в белых в черный треугольник по рукавам хаори. Надо сказать, к подбору ночной формы для своей шайки Хиджиката подошёл с тем ещё чувством юмора — ну вылитые призраки из старинных легенд! Увидит таких порядочный гражданин в темном переулке — поседеет раньше срока! Или скоропостижно скончается. Тут уж, кому как повезет. Шинтаро окаменел. Если именно этот прохвост рыскал снаружи, за несчастного господина Когоро оставалось только молиться. Ну, а чем ещё он мог бы помочь ему перед этими двоими? Окита откашлялся, внимательно оглядел его и даже ухитрился заглянуть в лицо дрожащей майко, спрятавшейся за спиной старшей гейши. Когда Шинсенгуми окончательно уверились в том, что ни одна из девушек не похожа на переодетого Кацуру, а скромный торговец выглядит достаточно законопослушно, Соджиро грустно вздохнул, а сходство мрачного лица Хаджиме с нетающей ледяной глыбой ощутимо усилилось. Потоптавшись ещё немного и принеся невнятные извинения, волки из Мибу удалились искать дальше. Весь чайный дом ходил ходуном, слышался топот, звон, отрывистые приказы и чьи-то всхлипывания. Фурутака радостно перевел дух. Уйти сейчас значило бы навлечь на себя ненужные подозрения. Да и как можно было бросить такого важного человека как почтенный Кацура Когоро на произвол судьбы? Поэтому он вежливо попросил девушку, к счастью, не склонную задавать лишние вопросы, проследить, чем окончится обыск. Юная майко была послана за чаем, поскольку во всеобщей кутерьме отловить хоть одну служанку не представлялось возможным. Шинтаро поднялся на ноги и прошёлся по комнате из угла в угол. Он хотел было выглянуть наружу в тщетной надежде заметить среди кустов хоть один признак ещё живого господина Когоро, но неловко запнулся о притулившуюся в углу у выхода на энгаву объемистую корзину. Фурутака глупо потёр глаза. Он-то прекрасно помнил, что никакой корзины здесь не было! Не принесли же подручные Сайто ее с собой? На всякий случай он осторожно потыкал большим пальцем ноги в ее теплый шершавый бок, что вызвало реакцию поистине непредвиденную. Корзина возмущённо фыркнула и отмахнулась от него сразу двумя пушистыми хвостами. Шинтаро ахнул. Сердце кольнуло, и благородный самурай с грохотом повалился на пол. … Резкий запах сакэ вернул его к жизни. Со стоном Фурутака открыл глаза. Возле него сидел, подогнув лапы, лис в человеческом одеянии и брызгал незадачливому самураю в лицо теплой жидкостью из бережно прижатой к груди чарки. Шинтаро захотелось лишиться чувств снова. — Не покидайте наш грешный мир. Вам ещё рано. Дышите глубже… Фурутака жалобно вздохнул. Сознание понемногу прояснялось, и Кацура постепенно обретал человеческие черты. — В-вы — оборотень! — обличающе воскликнул Шинтаро, едва дар речи вернулся к нему. — Оборотень, — господин Когоро с философским спокойствием развел руками, — в народе именуемый кицунэ. Не бойтесь, в мои намерения не входит причинять зло людям. Ну, разве только некоторым. Он хищно улыбнулся. Фурутака нервно сглотнул. — Не волнуйтесь. Если вы будете достаточно благоразумны, чтобы сохранить мою тайну, я клянусь своей честью, что вас не трону. Пусть это будет нашим маленьким секретом. Шинтаро стало вдруг очень грустно. А стоило ли раскрывать этот секрет? Ведь теперь Кацура покинет Киото и ищи его в лесах до скончания эпохи! Он отчётливо ощутил себя виноватым перед всеми людьми благородной цели сразу и перед страной в отдельности. Ведь господин Когоро при случае выдавал такие блестящие мысли! — Как же мы теперь… без вас? Лис нахмурился. — Что значит «без меня»? — Ну… — Шинтаро смущённо поскреб затылок. — Если верить легендам, вы теперь не можете вернуться к людям. Я вас… раскрыл. Нехорошо получилось! Кацура фыркнул и рассмеялся. — Я думаю, в нашем просвещенном веке давно пора менять некоторые традиции. Например, быть терпимее друг к другу. Японец или гайдзин, лис или человек. Не все ли равно, когда мы можем быть полезны друг другу? Фурутака не мог не признать, что говорил господин Когоро как всегда разумно. — Позвольте всего один вопрос? — Хмм? — Как Вы успели? И почему именно такой странный облик? — Все очень просто. Я достаточно много лет живу на свете, чтобы уметь превращаться в спешке. Я действительно хотел выйти, но вовремя почуял, что вечерний ветер уж слишком пахнет волками и не без основания, надо заметить, рассудил, что прогулка в такую погоду не пойдет на пользу моему здоровью. Я не хотел внимания. К тому же, это было проще и меньше испугало женщин чем, если бы, скажем, тут внезапно появилась третья гейша. Вы так не считаете? Шинтаро вымученно улыбнулся. Его все ещё била крупная дрожь. Кацура сощурился, оглядел его как нечто весьма занятное и полез в рукав своего чуточку помятого косодэ. — Помнится, вы говорили, что любите китайские травы? — Господин Когоро торжественно вручил потупившемуся соратнику маленький пузырек темного стекла. — Эти прекрасные капли оздоравливают тело и дух. Они вернут вам покой и сон. Фурутака осторожно потянул пробку. Из пузырька резко пахло сладковато-горьким и весьма привязчивым ароматом корней валерьяны.