Oh you are in my veins

oh, you're in my veins and I cannot get you out

С этим перерывом на товарищеские матчи сборных что-то было не так, думал Марк. Не в глобальном смысле, конечно. Лев и Кёпке все так же давали указания, Мюллер все так же «мюллерил», даже Ману заглянул на огонек. Но что-то все равно было неправильно. Марк понял причину, только когда самолет сборной приземлился в Берлине и он, подхватив сумку с багажной полки и остановившись в проходе, чтобы дать товарищам выйти, увидел прямо перед собой светлый затылок. Их отношения с Берндом всегда были странными. С одной стороны, это были чертовы американские горки. Вполне уютные перемирия сменялись периодами полной непереносимости друг друга. Они могли не видеться по три месяца, но все это прерывалось национальными сборами и смс-кой «cегодня», брошенной с противоположного конца зала. С другой стороны, они отличались невероятной устойчивостью. Словно между ними была какая-то невидимая струна, которая иногда натягивалась и звенела, но не обрывалась, даже когда они были за сотни километров и думать друг о друге не думали. Эти же сборы были другими. С самого прибытия в Дюссельдорф они не сказали друг другу и пары слов. Кроме проходных приветствий и вскользь брошенного «прости», когда они случайно столкнулись плечами в коридоре и Бернд вскинул на него свои серо-голубые глаза, Марк мог с уверенностью сказать, что не помнит ничего. Вне поля Лено как приклеенный ходил за Юлианом Брандтом, Марку тоже было с кем провести время, а во время тренировок, когда вратари уходили разминаться отдельно, между ними всегда стоял приветливый Кевин. Даже когда отношения между ними были гораздо более сложными и натянутыми, все было не так — Марк все равно мог бы спросить что-то про дела в Бундеслиге, Бернд мог бы поделиться впечатлениями от последней игры в Лиге чемпионов, они могли бы вместе посмеяться над тем, как Кевин делает селфи на фоне поля. А сейчас ничего. Ни одной улыбки, ни одной случайно брошенной фразы или шутки. Оборванные провода, угасшие радиосигналы, абсолютная тишина в эфире. Стоя в самолете, Марк не чувствовал ничего по этому поводу. Он не скучал. Его самого это немного удивило — раньше одно присутствие Лено на периферии зрения отзывалась чем-то в глубине души, будь это теплота, раздражение или желание. Сейчас он тупо смотрел Бернду в спину, и в душе определенно был штиль. Спустя столько лет — перегорело, подумал Марк, и от этой мысли ему даже стало легче. И все же в глубине души он ждал Бернда в первую ночь в Берлине. Именно в это время они обычно встречались. Как бы ни прошел первый матч, приехав в гостиницу они расходились по номерам, но после отбоя один обязательно стучался к другому. Если матч проходил хорошо, об игре и не вспоминали. Если плохо — в общем-то тоже, но поцелуи становились агрессивнее, укусы больнее, хватка жестче. Они выясняли отношения — вполголоса, и трахались — зажимая друг другу рты, чтобы не было слышно в соседних номерах. Наутро Марк неосознанно тёр шею и смущенно улыбался на вопросительные взгляды Матса, Бернд смотрел куда-то мимо Юлиана отстраненным взглядом и прятал запястья — о причинах ссоры они уже и не помнили. Если так подумать, они всегда были друг для друга отличными громоотводами. В этот раз ничья в Дюссельдорфе с испанцами ощущалась заслуженно, но пропущенный мяч не давал Марку покоя. Бросая сумку на кровать в Берлине, Тер Стеген смутно ждал стука в дверь или смс-ки. После игры почти все сокомандники сказали ему пару слов поддержки. Марк честно не помнил, сказал ли ему Бернд хоть что-то, да это было и не обязательно, не те у них были отношения, но Бернд был одним из немногих, кто действительно, на каком-то подсознательном уровне его понимал. Раньше это помогало ему одним словом ударить туда, где болело сильнее всего, сейчас он мог парой слов заставить Марка чувствовать себя лучше. После Дюсселя и Испании хотелось остаться с Берндом наедине, спросить, что он думает об игре (наверняка, получить пару едких замечаний) и забыть об этом тут же в чужих прикосновениях. Возможно, у Лено тоже в конце концов перегорело. Возможно, наконец, они были свободны друг от друга. Марк старательно заталкивал вглубь смутное чувство разочарования от этой мысли. Берлин Марку никогда не нравился. Не нравился город, не нравились люди, не нравились беговые дорожки вокруг поля на Олимпиаштадионе. Он был даже рад, что не задержится тут, и, методично складывая с вечера вещи, чтобы освободить утренние часы перед отлетом, уже точно никого не ждал. Перегорело ведь, правда, пусть его до сих пор и мучили какие-то фантомные боли, засевшие в районе солнечного сплетения. Хотя он, черт возьми, ничего ценного не потерял. Просто отношения, вспыхнувшие когда-то давно на фоне раздражения, соперничества и гормонов, наконец, отжили свое. Вот так тихо и незаметно — они все-таки повзрослели и перестали быть друг другу нужными. Он должен был быть рад, но… Через полчаса он стоял в коридоре перед дверью и надеялся, что не перепутал номер. Бернд открыл почти сразу. У него было усталое, невеселое и немного удивленное лицо, и Марк подумал, что, возможно, впервые за эти две недели смотрит прямо ему в глаза. — Пустишь? — Конечно. Марк остановился прямо в центре гостиничного номера, оглянулся, все еще сам не до конца понимая, зачем пришел. Эти сборы прошли, черт возьми, спокойно, он ни на что не отвлекался, так было правильно… Все это разбивалось о фигуру Бернда, стоящего у стены. — Когда у тебя самолет? — видимо, не выдержав тишины, спросил Бернд. — В девять утра. У тебя? — Днем. — И все равно ты будешь дома раньше меня, — попытался пошутить Марк. Бернд фыркнул, наконец, поднимая на него взгляд. — Я буду дома раньше тебя, даже если пойду пешком. Марк усмехнулся и неожиданно для самого себя сказал: — Знаешь, я тут понял, что мы с тобой ни разу не говорили за эти полторы недели. Бернд сморщил нос и, казалось, обиделся. — Мы здоровались каждое утро, — поправил он педантично. — Да, — Марк невольно улыбнулся, но тут же свел брови и покачал головой, — Да, это так, но… я не знаю, это странно. Мы же тренируемся вместе, но почему-то Кев мне уже и фотографии с последнего отпуска показал, а у тебя я даже не успел спросить, как ты, — на выдохе закончил он и вдруг понял, что чертовски волнуется. Черт, да у него вся спина была мокрая от напряжения! Бернд бросил на него странный взгляд. — Ну… — наконец, проговорил он как-то сдавленно, — Это не то, что мы обычно делаем. В смысле, говорим. Марк беспомощно взмахнул рукой. — Да, но, может, я хотел и все равно… — Марк, что ты хочешь сказать? — Бернд шагнул к нему, и размеры номера позволили ему очутиться сразу слишком близко. Марк едва удержался, чтобы не отшатнуться, желая одновременно разорвать дистанцию и не делать этого, чтобы не было похоже, будто он сбегает. Он помнил, как стоял в самолете, глядя Лено в спину, и испытывал облегчение от того, что его больше не тянет к нему, коллеге-голкиперу с непростым характером и дурацкой прической. Перегорело. Сейчас его буквально трясло, на смену штилю пришел пахнущий солью шторм. — Я не знаю, — он потряс головой, — Ладно, забудь. Это не важно, мы с тобой никогда особо… — Марк… Марк поцеловал его порывисто, потянувшись вперед, одной рукой зарываясь в волосы на затылке, а другой вцепляясь в плечо — влепился губами в угол повторяющего его имя рта и вдруг понял, что должен был сделать это сразу же. С первой секунды, как зашел в чужой номер. Нет, еще в самый первый день сборов. Бернд даже не вздрогнул. Только вздохнул резко, и Марк вдруг почувствовал, как он обмяк в поцелуй, расслабился, размыкая рот навстречу и подаваясь вперед, как будто только и ждал этого. Его руки опустились Марку на бока, притянули ближе. Черт его знает — наверное, и правда ждал. Пока Марк ждал его. Лено первым попытался отстраниться — должно быть, поцелуй все-таки выбил у него кислород — но Марк, не желая отпускать его, потянулся следом, утыкаясь лбом в лоб и прикрывая глаза, оставляя ему лишь несколько сантиметров, чтобы восстановить дыхание. У него все тело гудело, словно через него пропустили ток. — Я надеялся, что ты придешь после матча с Испанией, — признался он тихо. С закрытыми глазами сделать это было гораздо проще. Он ощутил, как Бернд слегка напрягся под его ладонями, и открыл глаза, чтобы заглянуть в его слегка хмурое лицо. Казалось, тот сомневается, стоит ли говорить, но все же выдохнул: — Я боялся, что больше не нужен тебе. Ты сторонился меня. Почему ты сам не пришел? «Я думал, что ты мне больше не нужен, — проскользнула виноватая мысль, — Но я ошибался». — Это не так, — Марк подался вперед совсем немного, просто чтобы мягко коснуться губами и ощутить ответ, — Просто я… я, наверное, тоже боялся. Бернд улыбнулся. Ни черта не перегорело, думал Марк, и эта мысль наполняла его теплом.